Ртуть - Нотомб Амели (список книг txt) 📗
– Да, это чудо – любить так сильно! В его доме я чувствовала себя такой любимой!
– Вы так красивы, что всякий мужчина любил бы вас до безумия.
– Неправда. Мало кто из мужчин способен на такую великую любовь.
– Что вы об этом знаете? У вас ведь не было никакого опыта, прежде чем вы попали сюда.
– Я просто не сомневаюсь в этом. Не надо ни большой учености, ни богатого опыта, чтобы увидеть, каковы люди в большинстве своем они не умеют любить.
– Скажите лучше, что вам необходимо убедить себя в этом. Иначе мысль об этих пяти ужасных годах будет для вас невыносима.
– Мне бывало здесь и хорошо. Я ни о чем не жалею – ни о том, что встретила Капитана, ни о том, что вы спасли меня. Вы пришли как раз вовремя. За пять лет на Мертвом Пределе я накопила богатства, которые бы неизбежно обесценились, если бы провидение не послало мне вас.
– Я вас не понимаю. Если бы мне пришлось вынести то, что претерпели вы, я убила бы Лонкура.
– Можно иногда не понимать своих друзей, я вам это уже говорила. Я тоже не всегда вас понимаю. Это не мешает мне любить вас. Вы доказали мне, что моя тюрьма на самом деле не существует, и я всю жизнь буду вам за это благодарна. Продолжай я жить, испытывая отвращение к себе, возможно, кончила бы, как Адель.
– Наконец-то я слышу разумник слона! Вы сами понимаете, что у вас есть веские причины ненавидеть этого старого негодяя.
– Разумеется.
На прекрасном лице девушки появилось странное выражение. Она встала, обойдя медсестру, приблизилась к Капитану и устремила на него неожиданно суровый взгляд. Теперь эти двое были тан поглощены друг другом, что Франсуазе подумалось, не забыли ли они вообще о ее присутствии.
– Да, я не могу вам простить, – сказала девушка Лонкуру, – но не того, что вы держали меня взаперти, и не того, что заставили поверить в мое уродство. Я не могу вам простить Адели.
– В чем ты можешь меня упрекать? Ты ведь даже не знала ее.
– Вы ее любили. Я не такая, как Франсуаза, преступления во имя любви внушают мне скорее восхищение. Мужчину, который любит так, что способен пойти на низость, даже уничтожить предмет своей любви, я могу понять. Мне невыносимо другое – думать, что я не была первой. Это как-то опошляет ваши злодейства; они были прекрасны, потому что исключительны, единственны в своем роде. Если я – всего лишь повторение, то да, я не могу вам простить, и я ненавижу вас.
– Возможно ли, что ты ревнуешь? Такого доказательства любви я не чаял дождаться!
– Вы меня не поняли. Я ревную за нее. Если вы до того сильно ее любили, что изобрели и устроили такую страшную ловушку, то как могли потом полюбить другую? Разве вы не опорочили вашу страсть подобным продолжением?
– Я с этим не согласен. Зачем нам нужны мертвые, как не для того, чтобы сильнее любить живых? Я страдал пятнадцать лет после ее самоубийства. Потом я встретил тебя. С тем пор я говорю о ней в настоящем времени. Неужели ты не понимаешь, что ты и она – одна и та же женщина?
– Вы говорите так, потому что наши имена немного похожи. Это смешно.
– Ваши имена – не самое поразительное из ваших сходств. Я много пожил и много странствовал; я повидал столько людей и имел столько женщин, что смею считать себя знатоком и могу судить о том, что такое редкость. И мужчин и женщин природа скупее всего наделяет истинной прелестью. Я встретил лишь двух девушек, одаренных ею. Я знал и любил обеих и потому знаю, что они – единое существо.
– И все эти годы вы любили меня только за сходство с другой? Мне ненавистна эта мысль!
– Это значит, что я любил тебя еще до твоего рождения. Когда Адель умерла, тебе было три года – возраст первых воспоминаний. Мне радостно думать, что ты унаследовала ее память.
– А мне это предположение отвратительно.
– Это не предположение, это уверенность. Почему тебе так жутко гулять по острову, почему на берегу ты ощущаешь чье-то присутствие, которое называешь гнетущим? Потому что помнишь, как в этом месте ты покончила с собой двадцать лет назад!
– Замолчите, или я сойду с ума!
– Ты ошибалась, говоря, что похорошела за пять лет: это началось до твоего рождения, в тысяча восемьсот девяносто третьем году, когда я встретил Адель. Ты получила всю любовь, которую я дал твоему прошлому воплощению. И она принесла плоды в тебе, потому что ты лучше той: ты более открыта жизни. В Адели был надлом, отчаяние, вечная неудовлетворенность, но ты их не унаследовала. Потому она и покончила с собой. А в тебе слишком много жизни, чтобы убить себя.
– Вы так думаете? – рассерженно, воскликнула Хэзел.
В порыве неистовой ярости она вырвала у Франсуазы пистолет и приставила дуло к своему виску.
– Хэзел! – воскликнули в один голос старик, и молодая женщина.
– Если вы приблизитесь ко мне, я выстрелю! – предупредила она.
– Старый дурак! – крикнула медсестра. – Вот к чему привела ваша любовь, которую вы называете благотворной: теперь у вас на совести будут две жизни.
– Хэзел, нет, пожалуйста, любовь моя, не делай этого!
– Если я, как вы утверждаете, – реинкарнация Адели, то для меня логичнее всего поступить именно так.
– Нет, Хэзел, – взмолилась Франсуаза. – Вы на пороге новой жизни, и она столько вам супит. Вы увидите, как упоительно быть красивой. Вы богаты и свободны, весь мир будет принадлежать вам!
– Мне плевать на это!
– Напрасно ты отказываешься от того, чего не знаешь.
– Все это меня не интересует. Я прожила здесь лучшие годы из тех, что были мне отпущены. А теперь, если я – Адель, разве я могу думать о чем-нибудь, кроме смерти?
– Думай о смерти, но не о своей, а о моей.
– Он прав! – подхватила Франсуаза, – Если кого-то здесь и надо убить, так это его. Что это вы сами вздумали стреляться?
– Я не смогу убить его, – пролепетала девушка, по-прежнему прижимая дуло пистолета к своему виску. – У меня не хватит сил.
– Дайте мне пистолет, – потребовала Франсуаза, – я сама это сделаю.
– Мадемуазель, это дело касается только нас с ней. Хэзел, я ничего не имею против самоубийства в принципе, но твоего допустить не могу. Это значило, что самоубийство Адели стало бы вдвое ужаснее, хотя у нее все же было оправдание: она отчаялась.
– Я тоже.
– У тебя нет причин отчаиваться. Сегодня твой день рождения, и ты получила в подарок красоту, богатство и свободу.
– Перестаньте, мне тошно вас слушать! Как мне забыть то, что я пережила здесь? Как я буду влачить это бремя всю оставшуюся жизнь?
– Кто говорит о бремени? Кто говорит о забвении? Я, напротив, надеюсь, что ты будешь все помнить. Ты уйдешь отсюда, но с тобой останется огромная любовь, которая принадлежит тебе навеки. Это величайшее на свете богатство.
– Эта история – тюрьма, и я всегда буду носить ее с собой. Память о вас будет меня преследовать. Чтобы я освободились, что-то должно оборваться.
– Да, но не твоя жизнь. Нужно разорвать порочный круг. Покончив с собой, ты не уничтожишь его, а только сделаешь непреодолимым. Твоя подруга права: если тебе действительно необходимо кого-то убить, чтобы вырваться, – убей меня.
– Вы хотите, чтобы я убила вас? Вы в самом деле этого хотите?
– Я прежде всего хочу, чтобы ты не убивала себя. После смерти Адели я пятнадцать лет прожил в аду. А потом встретил тебя и решил, что спасен. Но я все равно человек конченый, понимаешь? Если и ты наложишь на себя руки по моей вине, сколько веков я буду обречен носить в себе эту кровоточащую рану? Если ты вправду испытываешь ко мне хоть малейшую нежность, не убивай себя. Убей меня, это будет наилучший выход.
В голосе старика было что-то завораживающее. Очень ласково и бережно он взял девушку за руку и повернул пистолет к своему виску. Медсестра перевела дыхание.
– Я твой, Хэзел. Если ты нажмешь на спусковой крючок, и для тебя и для меня свершится справедливость. Ты отомстишь за Адель, ты отомстишь за пять лет твоей неволи. А для меня это будет доказательством того, что ты нашла в себе силы жить и что я не погубил свою душу, дважды убив мою единственную любовь.
