Несовершенные любовники - Флетио Пьеретт (бесплатные полные книги .TXT) 📗
Я пережевывал фразу Поля день за днем, я не искал в ней потаенный смысл, а просто ее пережевывал. Для меня Лео и Камилла были единым, неразделимым целым. Когда они были в нашем городке Бурнёфе, я видел их неизменно вместе, точнее, они были двумя полюсами одного пространства, по которому пробегали невидимые флюиды. Я парил в этом пространстве, пытаясь уловить эти флюиды, курсировавшие между полюсами, едва касаясь меня, пронизывая меня, рикошетом отлетая от меня и вновь возвращаясь ко мне. Только с Полем я обретал самого себя, и, когда мы были вместе, то мало говорили о близнецах. В глазах Поля они были всего лишь малышней из младших классов, из-за которых ему слишком часто не удавалось погонять со мной мяч после школы и которых он тут же забывал, стоило им уехать — попутного ветра и прощайте навсегда!
У меня же оставался лишь электронный адрес в интернете «[email protected]», выныривающий посреди моря спама, «leoetcamille» в связке, с этим «et» посередине, этим порочным и невинным соединительным союзом, который задерживал мое дыхание, вызывая за собой апноэ. Лео и Камилла, — иными словами, Лео это Камилла, а Камилла это Лео. Да, это был приятный сюрприз, когда вы указали на этот «двойной подтекст», господин психоаналитик, вы были довольны, впрочем, я тоже, у нас впереди был непочатый край работы, нам нужно было сразиться со смешавшимися в кучу понятиями, отделить «и» от «это», восстановить мое дыхание, открыть «мою неповторимую индивидуальность», как вы, месье, любили выражаться. Я был хорошим пациентом, не правда ли? Мы с вами прекрасно потрудились, и, может, теперь нам стоит хорошенько поработать с этим новым «и», вам и мне?
Ваш текст (ваше исследование, ваш доклад) не доставил мне удовольствия, когда я случайно наткнулся на него, листая журнал в книжном магазине, специализирующемся на научных изданиях, — я сразу заметил вашу фамилию. Объектом вашего исследования было «подчинение», разумеется, вы были весьма тактичны, изменив имена. Невероятно, сколько я сталкиваюсь с писательством: то близнецы заставляют меня вести дневник, то во Дворце правосудия ведут стенограммы, то Ксавье-воспитатель учит писать в своем дурацком кружке, а теперь еще вы со своим научным исследованием. Позвольте мне самому рассказать о своей истории, дамы и господа, замешанные в этом деле!
Единственной своей собеседницей я хотел бы видеть Наташу, которая никогда не слышала обо мне и книги которой я еще не читал, но чье имя принадлежит только мне одному. Спасибо тебе, Наташа, ты никогда не услышишь «Наташа и я», ни «Наташа это я».
Мой пароль был «близнецы», и Поль легко мог бы его угадать, однако я знал, что его не интересуют сообщения Лео и Камиллы. А я, сидя за компьютером в его комнате на втором этаже фермерского дома, долго маялся, не решаясь ответить на присланные издалека послания, затем все-таки подводил курсор на «ответить», надолго замирал, уткнувшись в пустой прямоугольник электронного письма, наконец набирал короткое «все получил», переводил курсор на «отправить», потом раз — и все закрывал. Я чувствовал себя не в своей тарелке — эта ферма, комната Поля плохо сочетались с электронными посланиями близнецов. Однако Лео и Камилла, нисколько не отчаиваясь, продолжали слать свои письма, словно ни время, ни пространство, ни даже мое молчание не принимались в расчет.
Однажды вечером, возвращаясь из школы, кажется, мне было лет двенадцать, я столкнулся нос к носу на главной улице с госпожой Дефонтен. Я тут же негромко, чисто автоматически, произнес: «Здравствуйте, госпожа Дефонтен», собираясь продолжить свой путь и даже в мыслях не допуская, что она захочет со мной поговорить. Как только близнецы уезжали из нашего городка, она вновь превращалась в важную даму, подругу и покровительницу моей матери, которую я был обязан с уважением приветствовать, и мне казалось, что все точно так же менялось и для нее: я вновь становился неприметным мальчишкой, которого следовало награждать при встрече благожелательной улыбкой, так, на всякий случай, поскольку она и имени его толком не помнила.
«О, Рафаэль, как я рада тебя видеть! — воскликнула она, горячо обнимая меня: — Почему ты к нам не заходишь, мы очень скучаем по тебе». Я так и застыл на месте, глупо вращая глазами от изумления, а она говорила что-то про школу, про своего мужа, про мою мать. Улица раскачивалась передо мною, это была уже не улица, а картина, нарисованная в воздухе злым волшебником для того, чтобы маленькие мальчишки расквасили себе носы. Необходимо было немедленно преобразиться, чтобы обрести почву под ногами, я сделал над собой усилие и вновь стал Рафаэлем, который работал беби-ситтером у Дефонтенов, а госпожа Дефонтен превратилась в бабушку, которая готовила полдник для ее любимых детей. «Ты совеем бледненький, мой маленький Рафаэль», — неожиданно произнесла она, а я почти одновременно с ней выпалил: «У вас красивый костюм, госпожа Дефонтен». Мне не терпелось дать знак, что я вернулся в ее мир, и я не придумал ничего лучшего, чем сказать о том, что видел перед собой: прекрасно скроенный костюм, да, как сейчас помню, с белыми рюшами и золотистыми пуговицами. «Спасибо, Рафаэль». Мы замолчали, не решаясь продолжить беседу. «Как ваши дела, госпожа Дефонтен?» — наконец выдавил я из себя. «Знаешь, они совсем не пишут, — произнесла она извиняющимся тоном, словно сожалея, что не может рассказать никаких новостей. — А я же просила Камиллу писать мне хоть изредка, но… там у них не жизнь, а сплошной круговорот, — и, делясь со мной своим горем, добавила: — Они нас совсем забыли, мой бедный Рафаэль!»
Я сгорал от желания крикнуть: «Госпожа Дефонтен, они и мне присылают лишь открытки, где нет ничего, кроме их подписи!», но кто знает, может, она не получала даже открыток или хотела, чтобы они присылали нормальные письма с подробностями. Я не желал ни предавать Лео с Камиллой, ни причинять боль их бабушке. Неожиданно для самого себя я вдруг бросился к ней, прижался к ее прекрасному костюму с золотистыми пуговицами и, сильно смущаясь, обнял ее. Я до сих пор ощущаю, как эти пуговицы вдавливаются в мою грудь. «Ну же, ну же, мой мальчик… — она вежливо отстранила меня от себя. — Приходи к нам, если будешь скучать, мы будем очень рады». Если будешь скучать! Да я никогда не скучаю, госпожа Дефонтен, я только хотел немного утешить вас, но такой важной даме, как вы, не требуется утешение от какого-то мальчишки, — вот какие мысли роились в моей голове, когда я возвращался домой, волоча свой портфель, во мне бурлила глухая ярость, я был зол и на себя, и на стариков Дефонтенов, и на Лео с Камиллой. «Подумаешь, нужны мне ваши открытки, — как заведенный, повторял я, — подумаешь, нужны мне ваши открытки!»
Мне бы очень хотелось написать близнецам о чем-то необыкновенно интересном, но моя жизнь текла как обычно. Здесь, в Бурнёфе, ничего не происходило, и им это было известно. В нашей семье тоже все было тихо. Мама не хотела, чтобы в ее жизни появился мужчина. У нее был мой отец, а другого она не желает, твердила она каждый раз, когда «навещала» кого-то из коллег, что означало «не лезь в мои дела», и я закрывал глаза на то, что она иногда приходила домой слишком поздно якобы из-за затянувшегося собрания в мэрии. И поскольку ни один мужчина не вторгался в нашу размеренную жизнь, то такой образ жизни устраивал нас обоих.
Любовные истории позволительно было иметь только мне, и мама была к этому готова, но я ни в кого не влюблялся. «Странное дело, — рассуждала она, — для такого красивого мальчика, как ты». Хотя странным был, скорее, наш образ жизни: африканские браслеты и своеобразные идеи моей матери, отсутствие телевизора, ее осуждение общества массового потребления, и в то же время желание подняться по социальной лестнице, иметь стабильную зарплату, амбиции по поводу меня. А я, словно сомнамбула, застыл на месте и все ждал чего-то. Единственной ниточкой, связывавшей меня с реальностью и моими сверстниками, был Поль.
У Поля была подружка, Элодия, наша одноклассница, с которой он встречался у меня дома в те дни, когда занятия в школе заканчивались раньше обычного. В то время нам уже стукнуло по семнадцать. Пока они кувыркались в спальне, я садился на велик и катался кругами по близлежащим улицам, немного опасаясь неожиданного возвращения матери. Я мчался на скорости в сторону дома Дефонтенов, возвращался по противоположной стороне, затем ехал в булочную на площади, где покупал шоколадные пирожные. Я, конечно, изнывал от скуки, но в то же время я был к ней привычен, она мне не мешала, а когда я возвращался домой, то моя комната была уже прибрана, Поль с подружкой ждали меня, мы ели пирожные: я и Поль — молча, а Элодия — болтая без умолку. Она прикидывалась скромницей, но теперь мне кажется, что она меня провоцировала. «Как тебе она?» — поинтересовался однажды у меня Поль. «Так себе». — «Ты можешь переспать с ней, если захочешь. Думаю, она сама напрашивается». В ответ я лишь бросил: «Да ладно тебе!» Так продолжалось до того дня, пока Поль вдруг не сказал: «Сегодня я поеду немного покататься», и я остался наедине с Элодией, которая изо всех сил пыталась вести себя непринужденно.
