Часы - Каннингем Майкл (книги полностью бесплатно .TXT) 📗
— Вот так, — говорит он.
Они обнимаются. Отстранившись, Кларисса замечает, что в серых близоруких глазах Луи стоят слезы. У него всегда глаза были на мокром месте. Гораздо более сентиментальная и эмоциональная Кларисса вообще не плачет, хотя ей часто хочется.
— Ты давно приехал? — спрашивает она.
— Позавчера. Я вышел пройтись и вдруг понял, что стою на твоей улице.
— Я ужасно рада тебя видеть.
— Я тоже, — говорит Луи, и его глаза опять увлажняются.
— Ты как будто знал, когда приехать. Сегодня у нас Прием в честь Ричарда.
— Серьезно? По какому поводу?
— Ему дали Карруцеровскую премию. Неужели ты ничего не слышал?
— Дали что?
— Это поэтическая премия. Очень престижная, между прочим. Странно, что ты не слышал.
— Что ж Браво, Ричард.
— Надеюсь, ты придешь. Он страшно обрадуется.
— Думаешь?
— Уверена. Слушай, а почему мы здесь стоим? Проходи.
Она постарела, думает Луи, следуя за Клариссой к двери ее квартиры (восемь шагов, поворот, еще три шага). Она постарела, думает удивленный Луи. Это все-таки произошло. Фантастическая вещь — гены: тело живет, живет много лет, практически не меняясь, и вдруг как-то сразу — за год-два — капитулирует перед старостью. Луи странно, что он не испытывает ничего, кроме грусти, никакого удовлетворения от этого сравнительно резкого заката Клариссиной неестественно затянувшейся молодости. Сколько раз он фантазировал на эту тему. Это его единственный шанс отыграться, его реванш! Он столько лет провел рядом с Ричардом, так любил его, так старался, а в результате Ричард посвящает свои последние годы написанию романа о женщине с роскошной квартирой на Западной Десятой улице. Ричард пишет целый многостраничный роман об этой женщине (в одной из глав на пятидесяти с лишним страницах подробно излагается, как она выбирает себе лак для ногтей, который в конце концов так и не покупает), а старина Луи задвинут в хор. Луи отводится всего один короткий эпизод, в котором он уныло сетует на дефицит любви в мире. Вот и все; вот и вся награда, и это после почти пятнадцатилетней совместной жизни в шести разных квартирах, после всех объятий, после того, как он трахал Ричарда до потери сознания; после тысячи ужинов вдвоем, после путешествия в Италию и того часа под деревом. И после всего этого Луи запомнится как печальный зануда, мямлящий что-то о недостатке любви.
— Ты где остановился? — спрашивает Кларисса.
— У Джеймса в тараканьем мотеле.
— Неужели он все еще там?
— Некоторые продукты все еще там. Я заметил коробку с макаронами, которую сам затаскивал на склад пять лет назад. Он уверяет, что это не так, но я точно помню: это та самая коробка с вмятиной в углу.
Луи дотрагивается до носа кончиком указательного пальца (сначала с одной стороны, потом с другой). Кларисса поворачивается к Луи. «Ты только посмотри на него!» — говорит она, и они снова обнимаются. Они стоят так почти целую минуту (он прикасается губами к ее левому плечу, потом меняет положение и припадает к правому). Первой отстраняется Кларисса.
— Выпьешь чего-нибудь? — спрашивает она.
— Нет. Да. Стакан воды.
Кларисса идет на кухню. Она все такая же непроницаемая, такая же невыносимо светская. Вот в этой квартире, думает Луи, Кларисса провела все последние годы. В этих комнатах, вместе со своей подругой (или партнером, или как там они это называют), отсюда уходит на работу, сюда возвращается. И так день за днем плюс театры, вечеринки.
Как все-таки, думает он, мало любви в мире.
Луи делает четыре шага и входит в гостиную. Он снова здесь, в этой большой прохладной комнате с окнами в сад, глубоким диваном и дорогими коврами. В том, как выглядит их квартира, по мнению Луи, виновата Салли. Тут чувствуется ее влияние, ее вкус. Салли и Кларисса обитают в некоем образцово-показательном жилище представителей высшего класса Уэст-Виллидж; так и видишь некоего «специалиста», бродящего по комнатам с блокнотом в руке: французские кожаные кресла — есть; стеклянный журнальный столик — есть; стены льняного цвета, увешанные ботаническими репродукциями, — есть; книжные полки, заставленные сувенирами, привезенными из заграничных путешествий, — есть. Даже эксцентричности — зеркало в раме, обклеенной морскими ракушками, с барахолки; обшарпанный южноамериканский сундук, расписанный плотоядными наядами, — кажутся не случайными, кик будто художник-постановщик, осмотрев все, воскликнул: нет, нет, нет, пока неубедительно, нужно еще что-то, какие-то вещи, которые бы действительно дали нам представление об этих людях.
Кларисса возвращается с двумя стаканами воды (газированной, со льдом и лимоном), и Луи вдруг вспоминает запах сосен, травы и гниловатой воды Уэлфлита тридцатилетней давности. Сердце подпрыгивает у него в груди. Да, она постарела, но — что толку это отрицать — ее суровое обаяние, ее немного жестокая аристократическая сексапильность все еще при ней. Она по-прежнему элегантна. Ее по-прежнему окружает аура героини прерванного романа, и, глядя на нее, разменявшую шестой десяток, в этой тускловатой, дорого обставленной комнате, Луи вспоминает фотографии юных солдат с мужественными открытыми лицами, безмятежных парней в военной форме, не доживших до двадцати и продолжающих жить олицетворением несбывшихся надежд в фотоальбомах или в рамках на ночных столиках, — красивые, уверенные в себе ребята, не отягощенные размышлениями о собственной роковой судьбе, тогда как живые таскаются на нелюбимую работу, занимаются осточертевшим бытом, перемогают бездарные отпуска. Луи кажется, что Кларисса похожа сейчас на такого солдата. Она как будто смотрит на стареющий мир откуда-то из прошлого; она выглядит сейчас такой же печальной, невинной и непобедимой, как убитые на фотографиях.
Она протягивает Луи стакан с водой.
— Ты отлично выглядишь, — говорит она.
Сквозь лицо Луи-юноши всегда проглядывало лицо Луи-старика: крючковатый нос, блеклые удивленные глаза; топорщащиеся проволочные брови, шея с набухшими венами под широким костистым подбородком. Он мог бы быть фермером, крепким и живучим, как сорняк, потрепанный непогодой; если бы он пахал и сеял, то, наверное, стал бы таким, как сейчас, не через пятьдесят лет, а вдвое быстрее.
— Спасибо.
— Чувствуется, что ты был страшно далеко.
— Так и есть. Приятно вернуться домой.
— Пять лет, — говорит Кларисса, — просто не верится, что за все это время ты ни разу не был в Нью-Йорке.
Луи делает три глотка. На самом деле за эти пять лет он несколько раз приезжал в Нью-Йорк, но не звонил. Не потому, что принципиально не хотел видеться с Клариссой и Ричардом, а потому, что не мог заставить себя позвонить. Так было проще.
— Я подумываю вернуться в Нью-Йорк насовсем, — Говорит Луи. — Все эти педагогические приемчики у меня уже вот где сидят, я слишком стар и слишком злобен. И слишком беден. Хочу устроиться на какую-нибудь нормальную, честную работу.
— Ты серьезно?
— Не знаю. Ты только не волнуйся — учиться на менеджера я не собираюсь.
— А я думала, ты влюбился в Сан-Франциско. Мне казалось, мы тебя уже никогда не увидим.
— Почему-то все думают, что в Сан-Франциско есть что-то особенное. А на самом деле тоска зеленая.
— Луи, Ричард очень изменился за последнее время.
— Он что, совсем плох?
— Ну, просто я хочу, чтобы ты приготовился.
— Ты ведь все время была рядом с ним.
— Да. Была.
Она обыкновенная красивая женщина, думает Луи. Ни больше, ни меньше. Кларисса садится на диван, и после секундного колебания Луи делает пять шагов и усаживается рядом.
— Я, конечно, читал его книгу, — говорит он.
— Правда? Хорошо.
— Странная книга.
— Наверное.
— Он даже не потрудился изменить твое имя.
— Это не я, — говорит Кларисса. — Это выдумка Ричарда, которую он наделил некоторыми моими чертами.
— Чудовищно странная книга.
— Почти все так считают.
— Кажется, что в ней десять тысяч страниц. Вообще ничего не происходит. И вдруг — бац! Она кончает с собой.
