Портобелло-роуд (сборник) - Спарк Мюриэл (список книг txt, fb2) 📗
— Мы же заплатили за обед в гостинице, отец.
— Что за плебейство, голубушка!
Когда в марте следующего года Дора познакомилась с Беном Донадью, у нее было такое чувство, что она уже видела его где-то, но где — вспомнить не могла. Позже она ему об этом рассказала, но и Бен ничего не помнил. И все же ощущение, что они уже когда-то встречались, не покидало Дору всю жизнь. Она пришла к выводу, что знала Бена в предыдущем существовании. На самом деле она видела его на пляже в Ницце: он вышел из воды, отряхнулся, обрызгал ее и, тронув за руку, извинился.
— Что за плебейство, голубушка! В гостинице отвратительно кормят. Ничего похожего на французскую кухню.
— Во Франции теперь всюду так, отец.
— В переулке у казино был ресторан… как бишь его… Пошли туда. Все писатели там бывают.
— Больше уже не бывают, отец.
— Ну, тем лучше. Все равно пошли туда. Как же этот ресторан называется?.. Пошли, пошли! Я найду дорогу с завязанными глазами. Все писатели там бывали…
Она рассмеялась — ведь, что ни говори, он такой милый. По дороге к казино она так и не сказала ему… Писатели, отец, больше там не бывают. Они не ездят в Ниццу — людям скромного достатка это не по карману. Но в этом году, отец, здесь живет один писатель, его зовут Кеннет Хоуп, ты о нем не слыхал. Он ходит на наш пляж, и я однажды видела его — это тихий худощавый человек средних лет. Но он знать никого не хочет. Он изумительно пишет, отец. Я читала его — он прорубает в душе окна, заложенные кирпичом сто лет назад. Я читала «Изобретателей» — этот роман принес ему огромную славу и богатство. Это книга об инженерах-изобретателях, о том, как они живут, как работают и любят, и, когда читаешь ее, кажется, что весь город, где изобретатели живут, переполнен ими. У него есть это колдовское свойство, отец: всему, что он говорит, веришь. Ничего этого Дора не сказала вслух, потому что ее отец тоже прекрасно писал когда-то и не заслужил забвения. К его имени относились с почтением, а о книгах говорили мало и совсем их не читали. Он не понял бы славы Кеннета Хоупа. Отец писал книги о человеческой совести — никому совесть не давалась так, как отцу.
— Вот мы и пришли, отец… это тот ресторан.
— Нет, Дора, тот дальше.
— Так ты хочешь в «Тамбрил»? Но там страшно дорого!
— Право же, милая!
Она решила, сославшись на жару, заказать только ломтик дыни и бокал вина, которое любит отец. Они вошли в ресторан, высокие и стройные. Ее волосы были зачесаны назад, у нее были славные черты лица, небольшие глаза, всегда готовые улыбнуться, — ведь она решила остаться старой девой и честно сыграть эту роль. На вид ей было лет сорок шесть, и все же она казалась моложе. У нее была сухая кожа и тонкие губы, делавшиеся все тоньше оттого, что вечно не хватало денег. Отцу давали восемьдесят лет — ему и было восемьдесят. Тридцать лет назад люди смотрели ему вслед и говорили: «Вот идет Генри Каслмейн».
Бен лежал на своем матрасе на животе. Рядом с ним на своем матрасе лежала Кармелита Хоуп. Расположившись на парапете, они ели булочки с сыром и пили белое вино, которое принес им из кафе пляжный служитель. Загар облекал тело Кармелиты, как идеально сшитое платье. Окончив школу, она перепробовала разные профессии за кулисами теле- и киностудий. Теперь она опять была без работы. Кармелита подумывала выйти замуж за Бена — он был так непохож на других, так весел и серьезен. Кроме того, Бен хорош собой: он ведь наполовину француз, хоть и вырос в Англии. Ему тридцать один — интересный возраст. Бен работает в школе, но, может быть, отец пристроит его в рекламное агентство или в издательство. Если бы отец похлопотал, он бы многое мог сделать для них обоих. Если она выйдет замуж, отец, надо надеяться, похлопочет.
— Ты вчера видела отца, Кармелита?
— Нет, он же уехал куда-то на побережье. Наверно, на какую-нибудь виллу ближе к итальянской границе.
— Я бы хотел почаще с ним встречаться, — сказал Бен. — И поговорить с ним. До сих пор мы с ним так и не поговорили.
— Он ужасно стесняется моих друзей, — ответила Кармелита.
Иногда ей было досадно, что Бен заговаривает с ней об отце. Бен прочел вдоль и поперек все его книги; перечитывать книги по второму и третьему разу, как будто память не в порядке, — это какая-то мания, казалось Кармелите. Она думала, что Бен любит ее только потому, что она дочь Кеннета Хоупа, но потом решила, что этого не может быть: ведь ни деньги, ни успех не интересуют Бена. Кармелита знала немало дочек знаменитых людей, и всех их одолевали поклонники, которым нужны были только деньги и успех отцов. Но Бена в ее отце привлекали книги.
— Он никогда мне не мешает, — сказала она. — В этом он молодец.
— Я хотел бы серьезно с ним поговорить, — повторил Бен.
— О чем?.. Он не любит говорить о своей работе.
— Да, но он же не обычный человек. Я хотел бы постичь его душу.
— А мою?
— У тебя прелесть, а не душа. Полная ленивой неги. Бесхитростная.
Пальцем он провел от ее колена к лодыжке. На Кармелите было розовое бикини. Она была прехорошенькая и до восемнадцати лет мечтала стать кинозвездой. Скоро ей должен был исполниться двадцать один год. Теперь она считала, что лучше выйти за Бена, чем выбиваться в актрисы, и от этого испытывала облегчение. Она не бросила Бена, как других. В других она поначалу влюблялась по уши, но тут же к ним охладевала. Бен — интеллектуал, а интеллектуалов ни с того ни с сего не бросают. Такие люди открываются не сразу. Находишь в них все новое и новое… Наверно, в ней говорит отцовская кровь, вот ее и тянет к интеллигентам вроде Бена.
Бен жил в маленькой гостинице, в переулке у старой набережной. На лестнице было темно, комната с балкончиком была под самой крышей. Кармелита жила на вилле у друзей. Много времени она проводила в комнате у Бена и иногда оставалась там на ночь. Лето выдалось исключительно счастливое.
— Если мы поженимся, — сказала она, — тебе почти не придется встречаться с отцом. Он работает и ни с кем не видится. А когда он не пишет, уезжает. Может быть, он опять женится, и тогда…
— Ну и что, — перебил он. — Я женюсь на тебе, а не на твоем отце.
Дора Каслмейн окончила курсы фонетистов, но никогда не работала по специальности. В тот год после рождественских каникул она устроилась на полставки в школу на Безил-стрит в Лондоне — там она должна была учить самых способных мальчиков, говоривших с грубым акцентом, правильному английскому произношению. Ее отец изумился.
— Деньги, деньги, вечно ты говоришь о деньгах. Давай займем. Кто же живет без долгов!
— Кто же даст нам в долг, отец? Не будь таким наивным.
— А что говорит Уэйт?
Уэйт был молодой человек из издательства, который занимался гонорарами Каслмейна, таявшими год от года.
— Нам и так заплатили больше, чем причитается.
— Ну что за вздор: ты — и вдруг учительница.
— Это кажется вздором тебе, — ответила она в конце концов, — но не мне.
— Дора, ты серьезно решила взяться за эту работу?
— Да. Я так этого жду!
Отец не поверил ей, но сказал:
— Мне кажется, Дора, теперь я стал для тебя обузой. Пожалуй, я обессилею и умру.
— Как Оутс на Южном полюсе, — прокомментировала Дора.
Он посмотрел на нее, она — на него. Они любили друг друга и понимали друг друга с полуслова.
Среди учителей она была единственной женщиной, да и положение у нее было особое. В учительской у нее имелся свой угол, и, желая всячески показать мужчинам, что она не намерена навязываться, Дора обычно, если была свободна, клала перед собой какой-нибудь еженедельник и погружалась в него с головой, поднимая глаза, только чтобы поздороваться с преподавателями, которые входили в учительскую, держа стопки тетрадей под мышкой. Доре не надо было проверять тетради: она была как бы на отшибе, ее дело — ставить гласные. Сперва один учитель, а потом и другой заговорили с ней на большой перемене, когда она передавала им сахар к кофе. Некоторым учителям едва исполнилось тридцать. Рыжеусый физик только-только окончил Кембридж. Никто не спрашивал ее, как спрашивали, бывало, лет пятнадцать назад начитанные молодые люди: «Простите, мисс Каслмейн, вы не родственница Генри Каслмейна, писателя?»
