По естественным причинам. Врачебный роман - Люкке Нина (читать книги онлайн бесплатно серию книг .TXT, .FB2) 📗
– Ты хочешь сказать, что тридцать лет брака, четверо детей и не помню уже сколько внуков – тупиковый путь? – спросила я и заметила, что жажда алкоголя отступила.
– Да, именно так. Разумеется, это вовсе не означает, что я не люблю своих детей. Или внуков.
Три часа спустя, как и в прошлый раз, мы стояли у входа на Центральный вокзал. Я собиралась быстро чмокнуть Бьёрна в щеку, но он повернул голову так, что я поцеловала его в губы. Уже в метро я написала:
Все зашло слишком далеко. Думаю, нам нужно успокоиться и не видеться какое-то время.
Он ответил:
Ты права. Но меня утешает уже сам факт твоего существования. Люблю тебя.
И я тебя, – написали мои пальцы прежде, чем я успела их остановить.
Туре гогочет в своем углу.
«А теперь ты делаешь вид, что не знаешь, где оступилась, – говорит он, – что твои пальцы каким-то образом отключились от мозга, что ты не контролировала ситуацию. Как бы не так. Ты могла прекратить все это в любой момент».
«Но в тот момент я сделала это исключительно из вежливости. Когда кто-то пишет, что любит тебя, нужно ответить тем же, это вроде как «с Новым годом» или «хороших выходных», на это нельзя ничего не сказать.
Туре: «Ты себя вообще слышишь?»
Я не делаю ничего дурного, думала я потом и проверяла телефон каждую минуту. Мы ведь просто обнялись. Это всего лишь временное увлечение, сказала я себе, а потом потеряла аппетит, похудела и посвежела лицом, чего не могли не заметить окружающие, в том числе Аксель. Я стала эффективнее работать с пациентами, я не переживала из-за них лишний раз, при этом мне удавалось их спокойно выслушивать, вероятно, благодаря тому, что в глубине души они были мне безразличны.
Спустя несколько недель я была вынуждена залезть на чердак в поисках подходящей по размеру одежды и достала вещи, которые носила до рождения детей. В отличие от меня, Бьёрн не потерял аппетит. Он сказал, что, к сожалению, ничего не способно отбить у него охоту хорошенько поесть. Он то и дело спрашивал, не голодная ли я, ведь он беспокоился обо мне, и это было так трогательно, как и все остальное, что он делал и говорил.
Меня интересовало все, что касалось Бьёрна, вплоть до самых мелочей. Что он ел на завтрак, как они накрывали стол на ужин, в котором часу приступали к еде, что готовил. Пришли мне фотографии, просила я. Чем ты занимаешься, зачем, как долго, сколько, когда, какой, почему, кто. Они по-прежнему выписывали местную газету, им нравилось сидеть и листать ее за завтраком, что они и делали ежедневно, хотя все главные новости уже давно были прочитаны с экрана телефона. «Какую именно газету выписываете?» – спрашивала я. «Фредрикстад Блад», – отвечал он. И мое воображение рисовало новые картины: двое сидят за кухонным столом, листают каждый свою половину газеты, пьют кофе из френч-пресса марки Bodum, о котором я знала, поскольку как-то раз попросила Бьёрна заснять весь дом на камеру телефона, и, пересмотрев этот видеоролик раз пятнадцать, я помнила все детали наизусть.
Я задавала вопросы, копала все глубже и жадно глотала все, что Бьёрн рассказывал о своей жизни. Бьёрн и его жизнь, супружеские отношения Бьёрна, работа Бьёрна в IT-компании, где по пятницам пьют пиво и устраивают винную лотерею. Какие у вас планы на выходные, что будете готовить на ужин. Получив очередной ответ, я требовала еще и еще, как моя ненасытная собака, которая шныряла по дому и повсюду вынюхивала что-нибудь съедобное. Как я в свое время спрашивала собаку, чего она, собственно, хочет, когда та тянула меня на другую сторону улицы, о том же сейчас я спрашивала себя. Но, как и собака, я не могла ничего на это ответить.
Мне нравилось сравнивать показания Бьёрна о ссорах, криках и угрозах с нарядными картинками, выложенными Линдой в «Инстаграм» в тот же день, и вскоре я пристрастилась к тому приливу адреналина, который у меня при этом возникал. От этой невероятной разницы между двумя версиями у меня кружилась голова и сосало под ложечкой – в этот момент я думала о том, как многое на деле оказывает не тем, чем кажется, – и вскоре я стала так же зависима от этих переживаний, как раньше была зависима от белого вина и телесериалов.
Теперь я понимаю, как много пережила и вынесла эта супружеская пара во Фредрикстаде, тогда как мой собственный брак треснул по швам при первом же нажиме.
Месяц спустя после начала отношений с Бьёрном я, как обычно, стояла у холодильника и собиралась наполнить свой бокал-аквариум. Однако я не ощутила старого доброго предвкушения. Я попыталась вызвать его в себе, но ничего не вышло. Мысль о ледяном шабли вовсе не прельщала меня, совсем наоборот. Вот ведь кислятина, подумала я, с чего мне ее вдруг пить?
Я посмотрела на бокал и держащие его усталые, старые руки. И наполнила бокал водой. Потом я сообщила Акселю, что бросаю пить, на что он, как всегда, ответил:
– Ты говоришь об этом постоянно. К тому же ты не так много пьешь.
– Я выпиваю как минимум в четыре раза больше, чем рекомендует министерство здравоохранения. За последний год я выпивала по полтора картонных пакета в неделю. Это шесть бутылок, то есть почти бутылка в день.
– Так много? Как же ты умудрялась скрывать это?
– А я и не скрывала. Каждый раз я ходила в один и тот же официальный винный магазин, покупала картонный пакет, приносила его домой, ставила в холодильник, ложилась на диван, смотрела телевизор и пила. И я не пыталась ничего утаить. Но теперь все кончено. Мой организм не готов больше это терпеть.
Лгунья, подумала я. Ты заменила одну зависимость на другую, вот и все.
Все мы когда-нибудь жалеем о том, чего еще не совершили, но что абсолютно неизбежно. Так почему бы не сделать этого прямо сейчас, думала я, идя впереди Бьёрна вверх по лестнице к квартире на Оскарс-гате через десять дней после встречи в венском кафе.
Официальным поводом нашего похода было желание Бьёрна воочию убедиться, что буквально все в квартире было таким же, как в тот вечер тридцать лет назад, – та же мебель, та же оранжевая, по моде семидесятых годов, кухня, те же картины на стенах.
– И желтый диван на месте?
– Да, и он тоже.
– И коричневая стиральная машина, обшитая под дерево, как было популярно в семидесятых?
Мы снова сидели в кафе «Каффебреннериет», снова был понедельник.
– Да-да. И все эти годы она работает как часы. Вся квартира – настоящее святилище 1975 года.
– Не верю ни единому твоему слову.
– Но это правда! Когда мы заехали в квартиру, мать пошла в самый дорогой мебельный магазин в Осло и, по мере того как появлялись деньги, потихоньку покупала один предмет мебели за другим. Так же она поступила и со стиральной машиной и всем остальным: она всегда выбирала все самое дорогое и надежное, чтобы ей больше никогда не пришлось заменять эти вещи на новые, поэтому все в квартире – лампы, ковры, стулья, тарелки – все в полной целости и сохранности, как в далеком 1975 году.
Бьёрн засмеялся.
– Все равно не верю. А пианино?
– Ну, разумеется. Стоит на своем месте.
– Такое же расстроенное?
– Ага. Хочешь сходить туда и убедиться сам? – спросила я. Дело было сделано.
Поднимаясь по лестнице, я разглядывала старый растрескавшийся кафель начала прошлого века, вдыхала знакомый влажный запах, исходящий от каменных стен, который пронизывает лестничные пролеты всех старых домов в районе Фрогнер. Я слышала, как позади меня тяжело дышит Бьёрн, и сама тяжело дышала, а когда мы оказались на лестничной площадке у окна с цветными свинцовыми стеклами, я вспомнила, как я всякий раз останавливалась здесь, чтобы выглянуть во двор, который казался то красным, то зеленым, то синим, в зависимости от того, через какой квадратик я смотрела, и я спросила себя, сколько же лет мне было, когда я перестала останавливаться здесь. Я погрузилась в воспоминания, чтобы спрятаться от очевидной мысли о том, что еще не поздно, еще можно повернуть назад, – и продолжила путь вверх по лестнице, по которой я поднималась бесчисленное количество раз. Это было несложно – сложным было бы как раз развернуться и пойти назад. Теперь я желала лишь одного: чтобы все это продолжалось, ведь я только что нашла что-то блестящее и сияющее, озаряющее все вокруг золотым светом.
