Русские на Мариенплац - Кунин Владимир Владимирович (читать книги полностью TXT) 📗
Я прямо тут же, в этой досмотровой комнате, нажал на кнопку, превратил плоский стальной чемодан в столик на четырех ножках, вставил в него трости и показал таможенникам для чего существуют такие столики. Прямо в кожаной куртке, джинсах и уличных туфлях постоял на двух руках, на одной руке, опустился во «флажок», дожал опять в стойку и спрыгнул, сказав, что у моего мюнхенского друга скоро сорокалетний юбилей и единственное, что я могу ему подарить – это мое искусство циркового эквилибриста.
Таможенники развеселились. Один из них, к счастью, даже узнал меня – был в прошлом году в цирке с дочерью и теперь вспомнил мой номер. Короче, столик мне разрешили вывезти, предварительно записав его в декларацию. В графу «валюта, драгоценности и другие ценные бумаги». Что, честно говоря, было недалеко от истины, так как одна ножка стола – «с хохмой», как говорил Пал Петрович, – была нафарширована тремя тысячами долларов, выплаченными мне Женькой Овчаренко за квартиру и машину. По тем временам, когда доллар стоил у нас на черном рынке по сороковнику, столик уже тянул на сто двадцать штук, а по сегодняшним ценам, наверное, за несколько миллионов!..
Времени до вылета было еще навалом, и мы даже покурили с таможенниками в этой комнате слез и рухнувших надежд. На прощание они выдали мне за истинное происшествие ветхозаветный анекдот про одного старого еврея, который пытался вывезти в Америку огромную сальную, неотмытую сковородку дикой тяжести, но… Конечно, эта сковородка под слоем жира и грязи оказалась отлитой сплошь из чистого золота и если бы не бдительность и профессионализм таможенной службы… Ну, и так далее.
Несмотря на то, что эту историю я слышал на протяжении последних десяти лет уже раз двести (Америка, Италия, Израиль, Польша, Австралия, сковородка, кастрюля, скороварка, ночной горшок – вариантов была туча! – только еврей во всех версиях оставался евреем), я за компанию добросовестно посмеялся с ребятами-таможенниками и с лучшими пожеланиями был препровожден к стойке регистрации. Там я предъявил билет, получил посадочный талон и с легким чувством тревоги закоренелого собственника проводил глазами свой драгоценный столик в чехле и чемодан, уплывающие по ленточному транспортеру.
А потом – паспортный контроль и…
Уже сидя в самолете, я поймал себя на том, что совершенно не ощущаю того, что улетаю отсюда навсегда, что больше никогда не увижу Москву, что даже если бы я и захотел вернуться, то дома моего, моей маленькой и уютной квартирки у меня уже нет, как нет и всего того, что когда-то принадлежало мне и моей непутевой маме.
Часть своих и маминых вещей – книги, фотографии, с детства родные, знакомые домашние пустячки я перевез к Женьке Овчаренко, и он обещал переправить мне их с оказией, как только я определюсь на новом месте.
Наверное, сказалась моя многолетняя привычка к ежемесячным переездам из цирка в цирк, перелеты из города в город, мои частые выезды за границу, и поэтому свой последний полет в качестве гражданина Советского Союза по маршруту Москва – Мюнхен я воспринимал просто как очередное передвижение с места на место. Наверное, поэтому же, как только мы оторвались от московской земли, я заснул и проснулся только в Мюнхене.
Конечно, от аэропорта до Унтербергсштрассе, 70, можно было бы добраться и на метро. План города в этой инструкции был, номер линии метро известен, остановка моя так и называлась – «Унтербергсштрассе». И дотащить свои шмотки до дверей в новую жизнь большого труда не стоило. Тем более что чемодан у меня был на колесиках, да и метро обошлось бы раз в пятнадцать дешевле, чем такси. А кроме всего, моя замечательная шпаргалка строго-настрого предупреждала: «…даже если у вас есть лишние деньги – не пользоваться услугами такси и не иметь собственный автомобиль. Это может быть кем-нибудь замечено, и тогда возможность получения вами статуса беженца со всеми дальнейшими благами – общежития, бесплатного питания, выдачи необходимых носильных вещей и ежемесячного денежного пособия – сведется к нулю…»
Но я все-таки взял такси.
Мне показалось, что нельзя начинать новую жизнь с мелких унижений. И мне совершенно не обязательно так уж резко менять свои привычки. Во Владивостоке или Новосибирске, имея в кармане кучу денег, я взял бы такси – доехать до цирка, до гостиницы, до какой-нибудь девки? Взял бы! Даже если бы не было кучи денег и до зарплаты оставались бы какие-то крохи… Все равно взял бы! Так какого хрена я не могу это сделать в Мюнхене?
Я по Парижу на такси ездил, по Варшаве, по Белграду, по Софии, по Стокгольму, по Мадриду!.. И денег у меня там было намного меньше, чем сейчас. Так неужели я здесь, в Мюнхене, с чемоданом, с этим своим столиком буду по автобусам или метро тискаться?! Чтобы, не дай Бог, никто не увидел, что я приехал просить убежища на таксярнике! Да положил я на всех вас с прибором! Нужны мне ваши эмигрантские блага – как рыбке зонтик! На первое время у меня и своих денег хватит, а потом… Я ж, как говорит Нартай, «не пальцем деланный»! Я на любой ярмарке заработаю. Мне для этого немецкий язык учить не надо – встал вверх ногами и… привет! И всем понятно.
Я показал шоферу заранее выписанный на отдельной бумажке адрес и развалился на заднем сидении отличнейшего «мерседеса». Шофер глянул на бумажку, скользнул по мне презрительным глазом, сказал «Шайзе!», и мы поехали.
Он это «шайзе» говорил на каждом перекрестке, под каждым светофором, независимо от того – красный свет горел или зеленый. За время нашего пути до Унтербергсштрассе он это «шайзе» сказал раз двести! Мне даже показалось, что других немецких слов он и не знает.
Остановился он почему-то у дома пятьдесят четыре, махнул рукой вперед и сказал:
– Вайтер!
Теперь-то я знаю, что «шайзе» – это «дерьмо», а «вайтер» – это «дальше», а тогда… «Вайтер» и «вайтер», а что это значит – хрен его знает! Понял только, что этот говнюк дальше ехать не хочет. Ну, я вылез, забрал шмотки, расплатился и попер «вайтер» – к дому номер семьдесят.
Несу свой драгоценный столик, качу чемодан на колесиках, оглядываюсь по сторонам. Такая симпатичная, негромкая улица эта Унтербергсштрассе. Машин мало, народу – тоже не густо. Чистенькая такая, аккуратная улица.
Впереди просматривается серый домина этажей на семь. Напротив него, на другой стороне улицы – не то пустырь, не то садик недоделанный. В садике народ как на маевке кучкуется – сидят компаниями, на траве валяются. Женщины детишек выгуливают… Старики, старухи… Молодежи до черта. Пареньки все с черными усами, как у нас в Москве на Центральном рынке. И все так же громко перекрикиваются гортанными голосами.
И вот в этом месте, где нормального пешеходного перехода нет и в помине, через улицу, от длинного серого дома к садику-пустырю, туда и обратно все время народ шастает. Какое-то нескончаемое движение наблюдается. По мере моего приближения к этому дому чистенькая Унтербергсштрассе вдруг постепенно начинает превращаться в загаженную, захламленную, заваленную мусором восточную улочку. Ну только пыльных кипарисов и грязных арыков не хватает! А так – одно лицо. Мусор, правда, поярче: красные мятые банки от «Колы», желтые от «Фанты», оранжевые пакетики от апельсиновых соков, кюветики из сверкающей фольги с остатками пищи, пластмассовые стаканчики, обрывки газет, журналов, стоптанные детские туфельки, банановая кожура, недоеденный апельсин, яблочные огрызки, шелуха от арахиса и фисташек…
Короче, черт-те что!
Добредаю до угла этого серого дома – точно! «Централь ауслендербехорде. Азильбевербер Зюдбауерн. Унтербергсштрассе, 70. 8000 Мюнхен 90».
Неужели, думаю, это тот самый дом?.. Неужели это то, что мне было так нужно?!
