Эссе, очерки, статьи - Толстая Татьяна Никитична (книги без регистрации бесплатно полностью сокращений txt) 📗
Бонтонные взяточники, капризные исполкомовские разбойники вспомнились мне во время очередной телевизионной встречи с Владимиром Познером. Речь шла об интеллигентности, об интеллигенции, об интеллигентах. Что это такое? Одно ли и то же? А если нет, то какая связь? И в чем разница? Гости студии, учась размышлять на ходу, валили все в одну кучу, потом разбирались в куче и снова запутывались, не в силах выкарабкаться из двух-трех сосен. Рабочий – интеллигент. Интеллигент – рабочий. Туда – сюда, словно бы играли в знаменитую своей примитивностью игрушку «Мужик и медведь». Дергаем палочку: то один стукнет молотком, то другой… серпом. Кого бьем, ребята? Интеллигента. «А что для меня интеллигенция такого сделала, чтобы я ее уважал?» – спрашивает молодой детина. «Вот за что мы вас и не любим!» – радостно, уличающе тыкает пальцем пожилой «рабочий» в «чистую публику». Только представить себе: встал бы «интеллигент» и тыкал бы пальцем в рабочего, крича: «Мы вас не любим. А что вы такого для нас сделали?» Прежде всего он тут же перестал бы быть интеллигентным. И все на него закричали бы: «Да ты, брат, хам!» «Рабочим» же аудитория, смутившись, хамство простила. «Да полноте, это же не рабочие, – подумала я. – Это чернь. Чернь собственной персоной».
Путаясь в понятиях, размышляя вслух, апеллируя к БСЭ разных годов издания, аудитория пыталась разобраться, сформулировать какие-то определения. Владимир Познер предложил считать основной чертой интеллигентного человека способность подвергать все сомнению. Рой Медведев – терпимость к чужому мнению. Кто-то предлагал жить дружно: все мерить творчеством (очень нынче модное слово. На одной железнодорожной станции я даже видела плакат: «Девиз железнодорожников: энтузиазм и творчество». Честное слово! Представьте себе творческий порыв машиниста… А если он авангардист?…) Я, сидя дома, зачем-то тоже волновалась, придумывала формулировки. Не придумала. Да что это за снежный человек такой – интеллигент! Следы видели, а поймать не могут. А ловили его с помощью клише. Вот он в дырки и ускользал.
БСЭ как источник всей мудрости. Слева молот, справа – серп. Посреди – интеллигенция. «Прослойка». Пралине. Кулинары, испекшие этот прокисший классовый торт, напихали в середину все, чего не жаль: тут и офицеры, и писатели, и профессора, и чиновники, и артисты, и художники, и инженеры, и врачи… ленты, кружева, ботинки, – что угодно для души. То есть и армия, и богема, и все прочие чохом попадают в одну категорию, так что бюрократ и балерина, как конь и трепетная лань, волокут свою прослоечную телегу по узенькой дорожке между серпом и молотом. А спортсмен, он кто: интеллигент? А работник паспортного стола? А егерь? А министр путей сообщения? А куда деть стюардессу, милиционера, мастеров художественного свиста, плетельщицу вологодского кружева, прозектора, «топтуна» на службе КГБ? А, с другой стороны, вспомнить типично интеллигентские профессии недавнего десятилетия: дворник, кочегар, ночной сторож! Гостю студии, предложившему ввести в герб СССР, к серпу и молоту, еще и книгу, пришлось бы, наверное, добавить ружье, кисть, треугольную печать, ложку с вилкой, метлу и кочергу, и еще кучу утешительных призов для неохваченных категорий населения.
А на Западе вообще нет понятия «интеллигенции». Работники умственного труда называются «интеллектуалами». А балерина, будь она хоть семи пядей во лбу, не интеллектуал. И футболист не интеллектуал. И сам Президент. Разве что случайно. А в старой России ни жандарм, ни купец, ни аристократ не считались интеллигенцией. И Марина Цветаева кричала свое знаменитое: «Это я-то – интеллигент?! Я дворянка!» Залп «Авроры» немедленно превратил ее в интеллигента со всеми вытекающими последствиями. И Сталин, и Жданов, и прочая державная чернь сами интеллигентов не любили, и грядущей черни то же завещали.
Интеллигентность – это просвещенность души, это альтруизм, это нравственный императив – и совестливость, и грызущее чувство ответственности, – за страну, за будущее, за свой народ и не свой народ, и боязнь причинить зло, и душевная зрячесть, и жалость, и милосердие, и умение радоваться за другого, и плакать о другом, и мысль: «это, наверно, я виноват», и порыв: «чем помочь?», и жертвенность, и благие намерения, те самые, которыми, по пословице, вымощена дорога в ад.
Интеллигентна ли интеллигенция? Ни да, ни нет. А рабочие? А крестьяне? Ни да, ни нет. Интеллигентен тот, кто интеллигентен. Образованность, приобщение к мировой культуре лишь облегчают дело, но гарантией очеловечивания не являются. Интеллигентность – мучение, невидимый, добровольный, бескорыстный душевный труд. «Вот за это мы вас и не любим», – кричит чернь. «Бедная, темная…» – шепчет интеллигент. «А что ты сделал, чтобы мне было лучше?» – допрашивает хам. «Я тебе помогу, ты только привстань», – просит интеллигент. «Ему за это платят! – догадывается чернь. – Бей его!»
Бьют. Лихачеву – ломают руку. Гноят в лагере. Сахарову – плюют в святую душу. Гноят в ссылке.
Интеллигенты… Доктор Гааз. Мать Тереза. Мать Мария. Альберт Швейцер. Анатолий Кони. И миллионы других – вы их знаете. Ужаснувшийся насилию. Подавший нищему. Укрывший от погрома. Вытащивший из огня. Пригревший сироту. Приголубивший прокаженного. Крикнувший: «не троньте его!».
Интеллигентность – волшебная гавань, открытая любым кораблям. Тот, кто хочет быть интеллигентным, будет им: ни пол, ни возраст, ни богатство, ни нищета, ни работа, которой ты занят, ни место, где ты живешь, не могут быть помехой; король и бомж, калека и силач равны и свободны на своем пути к пристани. Только вот дуть в паруса придется тебе самому.
Мне самой. Ах, Господь, пошли же мне силы!
ГЛАВНЫЙ ТРУП
Помнится, Гоголь с Белинским «сошлися да заспорили» о том, религиозен ли русский народ. Гоголь говорил, что да, да, да; Белинский что нет, нет, нет. Ну-с, прошло сто пятьдесят лет, и как рассудила сей спор история? А никак не рассудила, – скажем мы, – как было черт-те что, ничего про русский народ не понять, так и нынче. С одной стороны – из какой только дряни не сварганит себе икону россиянин: и тебе портреты Сталина, и тебе иконостас Политбюро, а чего стоят октябрятские звездочки с умилительным изображением крокодила в детстве, когда у него еще волосики не повылазили и зубки не проклюнулись! Да и из людей порядочных и достойных непременно сделаем иконку, чтоб было перед чем разбивать лоб: Пушкин, Есенин, Высоцкий и поныне популярны как мученики, заступники и угодники, так же как в свое время в семьях попроще непременно вешали в красный угол Гагарина, а в семьях с претензией на интеллектуализм – Хемингуэя и Эйнштейна. С другой стороны, как широко распространено у нас бытовое кощунство: нагадить в храме, если удастся найти не снесенный до сих пор храм – милое дело. Государство всегда норовило расположить в церкви склад или типографию, как бы рассчитывая на опасную для здания вибрацию печатных станков или неизбежных в случае склада крысок-мышек-паучков, чтобы силами обычной у нас фауны добиться полной реконструкции вредного идеологического помещения. А простой человек в такие сложности не пускался: булыжник, как известно, есть оружие пролетариата и очень, очень эффективен против хрупких буржуазных ценностей. «Мир хижинам, война дворцам» – был такой популярный в революционные годы лозунг. Быть посему: война с дворцами выиграна, теперь живем в хижинах. Очень хорошо.
Сочетание религиозного жара и поисков подручных икон с желанием разрушить, нагадить, наплевать, затоптать и уничтожить предметы материальные, похоже, является, по-видимому, специфически русской чертой. Во всяком случае, я другой такой страны не знаю. Примеров множество. Наш самый читающий в мире читатель в своей административной ипостаси довел библиотеки страны до полупрозрачного состояния; еще чуть-чуть – и ничего от них не останется. Архитектурные усилия русских людей в последние десятилетия были в основном реверсивными: бралось полноценное здание и доводилось, не без трудностей, до состояния нулевого цикла. Специфическую ненависть русский человек испытывает к воде: где заметит лужицу или болото – сразу ревностно ее осушает, превращая влажную местность в пустыню, моря – в долины, реки – в канавки. В бытовом плане неприязнь к материальным предметам повсеместна: въехав в новый дом, как известно, мы первым делом украшаем лифты резьбой, выполненной в виде названий мужских и женских гениталий, откручиваем перила, чтобы не мешали свободному движению, выковыриваем плитку, выполняем мелкие слесарные работы по видоизменению почтовых ящиков в подъездах, случись им быть металлическими, а ежели они деревянные – пожалуйста, используем другие подручные средства: нож, огонь, топорик. Во всем этом проглядывает система, определенное миросозерцание: русский человек в силу своей духовности, а также соборности не выносит вида глухой и тяжелой, тянущей нас вниз и пригибающей к земле материи. Нет, русский человек преодолевает материю, трансцендирует молекулярное бытие и навязывает окружающей действительности иные, энергетические формы. Всякое разрушение материи высвобождает энергию, переводит нас из мира косности, неповоротливой тяжести в мир легкий, лучистый, поистине духовный. Словно бы извечная функция русской вселенной – превращать физику в метафизику, плоть в дух, тяжкий и темный гнет вещества – в светлые лучи нигилизма, отсутствия, зияния, пустоты, словно бы тайная сакральная функция святой Руси – вернуть мироздание к его чистому и незамутненному первоначальному состоянию, существовавшему до первого дня творения, когда «земля была безвидна и пуста, и дух Божий носился над бездной».
