О любви и прочих бесах - Маркес Габриэль Гарсиа (читаемые книги читать TXT) 📗
— Дай мне знать о себе.
Этот жест и слова были так неожиданны и загадочны, что Делауро успел только отвесить поклон.
Вице-король направился в монастырь сообщить настоятельнице о результатах визита. Несколько часов спустя, садясь в седло, он отмахнулся от просьбы вице-королевы помиловать Мартину Лаборде, потому как это послужило бы прецедентом в отношении других негодяев, наказанных за преступления против человечности.
Пока Делауро отсутствовал, епископ, закрыв глаза, пытался превозмочь свист и хрипы, рвавшие грудь. Служки удалились на цыпочках, и зал погрузился в полумрак. Первое, что увидел епископ, подняв веки, был ряд пустых кресел вдоль стены и одиноко стоящий Каэтано. Он чуть слышно сказал:
— Видели ли мы когда-нибудь такого великодушного человека? Никогда.
Делауро согласно кивнул. Епископ с трудом выпрямился и откинулся на спинку кресла, стараясь выровнять дыхание. От ужина он отказался. Делауро поспешил зажечь свечу и проводить его в спальню.
— Мы очень плохо приняли вице-короля, — сказал епископ.
— Были ли причины принять его лучше? — спросил Делауро. — Никто не постучит в дверь к епископу без всякого дела.
Епископ с ним не согласился и живо возразил:
— Моя дверь — это дверь Церкви, и он вел себя, как подобает истинному христианину. Я же обошелся с ним невежливо из-за своей болезни и постараюсь искупить вину.
У порога спальни он сменил тон и тему и дружески похлопал Делауро по плечу.
— Помолись за меня этой ночью. Боюсь, она будет нелегкой.
Так и случилось. Старику чудилось, что он не перенесет тяжелейший приступ астмы, который начинался во время визита. Не помогло ни рвотное зелье, ни сильные успокоительные средства, и пришлось срочно пустить ему кровь. К утру епископ пришел в себя. Каэтано, не смыкавший глаз в библиотеке, о том ничего не знал. Он готовился к утренней молитве, когда епископ прислал за ним служку и велел принести себе завтрак в постель: большую чашку какао и хлеб с сыром. Он дышал, как новые кузнечные мехи и был в приподнятом настроении. Взглянув на него, Каэтано подумал, что молитва за его здравие не осталась неуслышанной.
Шли дни. Вопреки просьбе настоятельницы Мария Анхела оставалась в монастыре Санта Клара, и падре Каэтано Делауро продолжал ее опекать, пользуясь полным доверием епископа. Тюремный режим был смягчен, и девочке позволили принимать некоторое участие в монастырской жизни. Епископ одобрял поведение Делауро, ни во что не вмешивался и никуда не торопил, и экзорцисту приходилось действовать по собственному усмотрению. Однажды епископ приказал Делауро навестить от своего имени маркиза, узнать о его нуждах и сказать, что в ближайшее подходящее время ему будет дана аудиенция.
— Других поручений не будет, — добавил епископ. — Да благословит тебя Бог.
Каэтано пребывал иногда в некоторой растерянности, не зная, что предпринять. Однажды он поехал в монастырь, но в келье-камере Марию Анхелу не застал. Она была в актовом зале. С распущенными до пят волосами, украшенная подлинными драгоценностями, девочка с гордым видом негритянской жрицы позировала известному портретисту из свиты вице-короля. Поражала не только ее красота, но и благородное изящество позы. Каэтано пришел в настоящий экстаз. Он сел в самом темном углу и любовался ею из своего укрытия, — у него оказалось предостаточно времени, чтобы окончательно разобраться в своих чувствах.
В какую-то неотвратимую минуту портрет был закончен. Художник обозрел его на расстоянии, сделал два-три последних мазка и, до того как поставить на холсте свою подпись, предложил Марии Анхеле взглянуть на себя. Она, изображенная на облаке в окружении темных дьяволят, неспешно оглядела картину и, узнав себя во всем блеске своих лет, сказала:
— Как в зеркале.
— И бесенята тоже? — спросил художник.
— Они тоже, — сказала она.
После сеанса позирования Каэтано проводил ее до камеры. Никогда еще не доводилось ему видеть, как она ходит, а ходила она легко и грациозно, будто танцуя. Никогда еще не видел он ее в иной одежде, чем полосатый балахон. В наряде королевы она выглядела старше и стройнее, и уже можно было представить, какой она станет женщиной. Никогда им не предоставлялась возможность ходить бок о бок, и он был на седьмом небе от этой чистой близости общения.
Благодаря хлопотам вице-королевской четы, уверившей настоятельницу в благих намерениях епископа, тюремная келья стала выглядеть вполне прилично: свежий матрац, льняные простыни, набитые пером подушки и утварь для ежедневных отправлений и для умывания. Блеск моря врывался в большое без решетки окно и освещал недавно оштукатуренные стены. Обед доставлялся из монастырской трапезной, и уже ничего не надо было приносить с улицы, но Делауро не желал отказываться от контрабанды сластей.
Мария Анхела придвинула ему миску, но Делауро довольствовался сухим печеньем, составлявшим гордость кларисок. Во время еды она вдруг заметила:
— А я знаю, что такое снег.
Каэтано не удивился. Одно время говорили о том, что новый вице-король хочет привезти с Пиренеев снег, чтобы удивить индейцев, не подозревая, что снега полным-полно на здешних горах Сьерра-Невада де Санта-Мария. Возможно, именно так хотел дон Родриго де Буэн-Лосано начать свои подвиги в сфере нововведений.
— Нет, — сказала девочка. — Я видела во сне.
И рассказала свой сон: она сидит у окна, а за окном — заснеженная равнина; она ест виноградинки, срывая одну за другой с грозди, лежащей у нее на коленях. Делауро похолодел от ужаса. Страшась ответа на логичный вопрос, он тем не менее спросил:
— А что дальше?
— Я боюсь говорить.
Дальше он знал и сам. Закрыл глаза и стал о ней молиться. Помолившись, воспрял духом.
— Не беспокойся, — сказал он ей. — Обещаю тебе, что скоро ты будешь свободна и счастлива милостью Божьей.
Бернарда еще долго не знала о том, что Мария Анхела находится в монастыре. Узнала она об этом случайно, когда услышала, как Милашка Оливия шумно наводила порядок в доме. Приняв ее за кого-то из домашней прислуги, Бернарда пошла посмотреть, в чем там дело. Обозревая комнату за комнатой, она вдруг подумала, что давно не видела Марию Анхелу. Позже Каридад сообщила ей то, что знала сама: «Сеньор маркиз сказал нам, что девочка уехала далеко-далеко и мы ее больше не увидим». Когда в спальне мужа зажегся свет, Бернарда вошла без стука.
Он покоился в гамаке среди факелов, которые едва тлели и чадили, отпугивая москитов. Перед его глазами возникла женщина в шелковом капоте, бледная, увядшая и чужая, и не сразу пришло в голову, что это — жена. Бернарда спросила у него, где Мария Анхела.
— Ее уже давно нет с нами, — сказал он. Она поняла его в худшем смысле слова и, оцепенев, опустилась в кресло.
— Хочешь сказать, что Абренунсио сделал то, что должен был сделать?
Маркиз перекрестился.
— Господи, спаси и помилуй!
И сказал ей правду. Умолчал лишь о том, что не сообщил ей об этом потому, что ему хотелось сказать супруге так, как она того заслуживала: мол, девочка умерла. Бернарда выслушала его, будто воды в рот набрав, и впервые за двенадцать лет никчемной совместной жизни ни разу не перебила.
— Я знал, что дорого за это заплачу, — сказал маркиз. — Но я готов отдать за нее жизнь.
Бернарда вздохнула. «Он хочет сказать, что наш публичный семейный позор его убивает». Но заметила слезу на ресницах у мужа, и ее вдруг охватил леденящий душу страх. Отдавай жизнь или не отдавай — все равно умирать. Смерть не так страшна сама по себе, как страшно осознание ее неизбежности. До нее это наконец дошло.
Маркиз собрал последние силы, вылез из гамака, рухнул перед ней на пол и захлебнулся рыданиями никому не нужного старика. Бернарда сложила оружие перед жгучими мужскими слезами, увлажнявшими ей ляжки сквозь шелковый капот. И призналась, что хотя и ненавидит Марию Анхелу, рада, что та жива и здорова.
— Я всегда во всем разбиралась, а вот смерть для меня — загадка.
