Дива - Алексеев Сергей Трофимович (книги бесплатно .txt) 📗
Все эти чудеса в недрах запустения и разрухи охраняли автоматический шлагбаум и две видеокамеры, нацеленные, как пушечные стволы.
Зарубин перед ними и остановился, полагая, что сейчас к нему выйдут, однако кругом было ни души, и похоже, камеры стояли тут для острастки. Тогда он достал коробку с подарком Фефелова и пошёл за шлагбаум. В это время из крайнего блока вышла женщина в белом халате и с марлевой повязкой на лице, более похожая на доктора, чем на колхозницу. Зарубин вежливо поздоровался, но спросить ничего не успел.
— Это ещё что такое? — грубовато спросила она. — Ну-ка, выйди! Выйди отсюда!
Принимали в этом колхозе, прямо сказать, неласково, Зарубин отступил за шлагбаум и вежливо поздоровался.
— Как бы увидеть хозяйку, Диву Никитичну?
Женщина чуть отступила, смерила недоверчивым взглядом и оттянула маску на подбородок.
— Это я. Что нужно?
Никакой особенной красоты, разящей наповал, Зарубин не заметил: миловидная и самоуверенная особа лет за тридцать...
— Я привёз вам подарок от Фефелова, — он протянул коробку. — Вот, возьмите.
— Какого Фефелова? — вдова чуть сбавила напор. — Который из Москвы, что ли?
— Из Москвы, на охоту сюда приезжал...
Она говорила громко, чуть развязано, в поведении чувствовалось внутреннее простодушие, смешанное с барской, даже царской брезгливостью.
— Вот неймётся мужику! — усмехнулась Дива Никитична. — А что прислал-то?
— Не знаю, — сказал Зарубин. — Просил передать...
Она посмотрела на свои стерильные перчатки.
— Ну-ка, открой!
Разрезать упаковку пришлось ножом. В коробке оказалась ещё одна, такая же круглая, но обтянутая бар- хитом, как ларец и явно антикварного вида, на замочке и с золотым ключиком на тесьме. Подарок, кажется, Диву заинтересовал.
— Ишь ты, какая красивая... И что там внутри?..
Зарубин отомкнул замок и осторожно открыл ларец — там, в ложе из белого шёлка оказались серебряные, с позолотой, пяльцы для вышивки и стеклянная коробочка с набором золотых игл самой разной длинны и конфигурации. Сказать честно, вещи дорогие, старинные, и Дива, увидев всё это, восхитилась:
— Какая прелесть! Генеральский подарок... Ценная, должно быть, вещица?
— Антикварная.
В следующий миг она потеряла интерес и превратилась в избалованную вниманием барышню.
— Какие назойливые мужчины, — вымолвила она с жеманностью богатой невесты. — Знают, что не принимаю, и всё равно подарки шлют...
Снова спряталась под маску и хотела уйти.
— И что мне теперь с этим делать? — спросил Зарубин.
— Поедешь по берегу, увидишь омут глубокий, так в воду брось, — посоветовала она.
— Может, обратно вернуть? Вещица дорогая...
Дива рассуждала без прежнего простодушия, неожиданно многозначительно и даже жёстко:
— Вернуть — напрасную надежду подать. А станет спрашивать, скажи, я сама в реку бросила. Русалкам подарок в пору, пусть вышивают. У них на дне ниток много и времени не счесть...
Зарубин не знал даже, что и сказать, Дива Никитична гордо удалилась, а он остался стоять с коробкой в руках, физически ощущая, что за вдовой потянулся некий инверсионный след, выхлоп, по которому можно судить о силе двигателей. Обычно в таких случаях восхищённо говорят: какая женщина! Но Зарубин восторга не испытал, а силу её отнёс к ведьминскому характеру: вдова привыкла к вниманию мужчин и вертела ими, как хотела, включая губернатора.
После столь неудачного знакомства с хозяйкой фермы он не стал более искушать судьбу и поехал к Костылю.
Охотничья база оказалась не близко и на полуострове: Пижма делала здесь крутую петлю, образуя защищённый модой почти правильный круг, и только узкий перешеек связывал его с материком — так было на карте. По земле же пришлось порядочно накрутить петель, прежде чем попал на нужную дорогу с единственным указателем на развилке — «Охотбаза «Пижма» 1 км». Куда вела вторая дорога, оставалось загадкой. Может, просто на делянку, где вместо леса теперь выруб с пеньками. Зарубин жал, что его здесь ждут, однако, исполняя рекомендации попутчика, свернул в лес сразу за аншлагом, загнал машину в молодой сосняк, расчехлил и зарядил карабин. ()н не собирался стрелять ни в лешего, ни в снежного человека, за дорогу мозги вроде проветрились, но остался подсознательный детский страх, опасность незнакомого пространства. Оружие давало иллюзию защищённости и одновременно подчёркивало, что страх этот всё-та- ки сидит и дорожным ветром его не выбить. Поскольку на языке, будто попавший в рот волосок, прилип вопрос: вдруг появится сейчас леший, и что ты станешь делать?
И в голове треплется та же мысль...
В молодом беломошном бору и впрямь повсюду торчали бурые шляпы уже переросших грибов, нагретая за день хвоя источала приятный смолистый запах вместе с полусонным, уже осенним умиротворением. Рядом база с десятком домов, два автобуса людей, а музыки нет, дыма костров не видать — даже отдалённых голосов не слыхать. Ни шороха, ни движения, никакой живой души поблизости — ни чистой, ни нечистой!
Зарубин прогулялся по лесу вдоль дороги, потом увидел просвет впереди, пошёл на него и оказался у белёсой, пенистой реки, словно и впрямь молоко текло. Глубоко врезанное русло с обрывистыми берегами упиралась в каменную моренную гряду и вдали уходило на круг, огибая холм. На вершине его и стояла охотничья база: среди сосняков блестели жестяные крыши, из труб курился дымок, и это было единственным знаком, выдающим присутствие людей. Несмотря на свой горный и бурный вид, Пижма оказалась спокойной и глубокой, а молочный её цвет создавался за счёт белого камня, песчаных яров и белёсого неба.
Выглянувшее солнце упало в тучу, начал моросить дождик, быстро смеркалось, и всей нечисти пора было выходить на оперативный простор, но тускнеющие берега по-прежнему были пусты и безмолвны. Уже в сумерках Зарубин спустился к воде, умылся, и тут увидел, как по речной, зарябленной дождём глади бесшумно скользит резиновая лодка. Один человек сидел на вёслах, другой в корме, и оба похожи на припозднившихся или только что выехавших на ловлю рыбаков. Тот, что был на корме, колдовал со спиннингом, однако забросил его всего пару раз, потому что гребец резко повернул к берегу и причалил неподалёку от Зарубина. Рыбаки всё делали молча и почти беззвучно; они выволокли лодку на берег, подхватили прорезиненный объёмистый мешок, торчащий посередине, и понесли его по песчаной круче вверх. Мешок был тяжёлый и скользкий, наверняка с рыбой, и мужики его дважды уронили, пока лезли на песчаную кручу. Зарубин даже рассмотреть толком их не успел, заметил лишь, что один малого роста, в камуфляжном костюме, чернобородый, другой в чём-то сером и длинноволосый — космы всё время спадали на лицо. Выждал, когда они поднимутся на берег, после чего оббежал стороной, по пологому подъёму, а когда оказался в сосновом подросте, рыбаков не обнаружил.
Облачность сгущалась, и так быстро померкло, что в густом лесу стало темно, а высокий бор с восточной стороны уронил непроглядную тень на всю речную долину. С горки стало видно почти весь полуостров с базой, где зажглись галогенные слепящие прожектора, и не то что выслеживать — ходить-то без фонаря стало трудно.
Зарубин выбрал направление и, выставив вперёд руки, двинулся напрямик в сторону своей машины. В чистом беломошном бору он скоро проморгался, присмотрелся и пошёл уже скорее, хотя двигался наугад, без всякой уверенности, что выйдет на дорогу. Он спешил, пока совсем не стемнело, ибо знал свою слабость — потерю ориентации, особенно в сумерках. При чём ещё несколько лет назад этот изъян как-то не замечался или всегда проносило: в экспедиции на Памир ездил, на Нижнюю |унгуску, на Дальнем Востоке в уссурийской тайге почти ГОД прожил, и ничего. Но к сорока годам Зарубин начал блудить, что называется, в трёх соснах, и это тщательно скрывал, объясняя себе тем, что на новой работе в Госо- хотконтроле начал терять чувство реальности. Кажется, выпадают из памяти и жизни целые сегменты бытия, возникает ощущение пустых, не прожитых клеток и собственной ненужности. Время идёт, а ничего не меняется и ничего ещё толкового не сделано, кроме трёх опубликованных баек.
