Маэстро - Волкодав Юлия (читать хорошую книгу полностью TXT, FB2) 📗
Марик рассматривал подставку для нот, все еще сидя за роялем. Ждал продолжения.
– И опять же, повторюсь, я готов тебя взять в ансамбль. Прямо сейчас. Конечно, придется репетировать и заниматься. Вокалу тебя никто не учил?
Марик отрицательно покачал головой.
– Я познакомлю тебя с чудесным педагогом, который огранит бриллиант, скрывающийся в твоем горле. Сольных партий не обещаю, так что расслабься, Гоги, никто тебя не выгоняет.
– А я уж думал, – хохотнул усатый.
Все дружно засмеялись. Марик покраснел. Ему вдруг показалось, что смеются уже над ним.
– Будешь ходить на репетиции, заниматься, разучишь репертуар. А когда достигнешь совершеннолетия, переведем тебя в основной состав. Только учти, репертуар у нас серьезный, там, – Салимов многозначительно поднял глаза к потолку, – утвержденный. Так что «Звезд балканских», а тем более итальянщины не будет, Марик-джан.
И Марик все понял. Веселый тон и улыбка Салимова его не обманули, как и шутливое обращение «джан», до которого Марику еще расти и расти. Он-то решил, что его уже принимают как настоящего певца. Да, наверное, Салимов прав, нужно учиться. И педагог по вокалу – это здорово!
Но Марик как-то сразу вспомнил, что именно поет «Уруз» на концертах. Все вокруг с таким восхищением произносили название коллектива, добавляя, что это государственный ансамбль Республики. А сейчас в голове явственно звучали строчки: «За мир, за хлеб, за отчий дом спасибо партии родной…» Нет, Марик исправно носил пионерский галстук, когда пришло время, вступил в комсомол. И даже на собрания ходил. Иногда. В их школе на таких вещах не особо зацикливались, считая главным успеваемость по специальным предметам, а не идейность. Но петь «Спасибо партии» было еще хуже, чем «Песню о Щорсе». Не такой музыкой он хотел заниматься, совсем не такой.
А Салимов продолжал улыбаться.
– Ну что, Марик-джан, согласен?
– Нет.
В комнате воцарилась тишина.
– Спасибо, что нашли время меня послушать. Мне было очень важно узнать ваше мнение о моем голосе. – Марик умел быть вежливым, к тому же говорил чистую правду. – Но я понял, что еще не готов.
И вышел, не забыв попрощаться.
До школы он добрался как раз ко второму уроку. За партой его уже ждал Рудик, грустный как никогда.
– Что, лауреатам конкурса можно и поспать подольше? – съязвил он, увидев друга. – Алевтина Павловна тебя искала. На следующей неделе ты едешь в Москву, на Всесоюзный конкурс.
– Мы едем, – поправил его Марик. – Мы с тобой.
– А я причем? Я же не лауреат.
– Мы едем в Москву. Или не едет никто. Не дрейфь, договорились же вместе.
– И в каком качестве я туда поеду?
– В качестве аккомпаниатора! У нас будет не сольный номер, а дуэт! Ну и что, что конкурс певцов? Зато от нашей школы поедет сразу два талантливых ученика! Алевтине Павловне идея наверняка понравится.
– Не уверен, – пробормотал Рудик себе под нос, но Марик его не слушал.
– Говорят, Москве можно свой голос на пленку записать, представляешь? Музыкальная открытка это называется. Толька рассказывал, он летом с отцом ездил, Москву посмотреть. И они записали, как Толик привет маме передает. Ну не дурак? Кому этот «привет» нужен! Мы с тобой запишем, как мы поем! И будет у нас настоящая запись! – рассуждал он, выкладывая на парту учебник по географии, хотя уже прозвенел звонок на алгебру.
* * *
Я хорошо помню тот вечер. Один из первых наших совместных вечеров, свободных от концертов, переездов или съемок. Я что-то готовила, совершенно банальное. Кажется, варила борщ. На сковородке подрумянивался лук с морковкой, в кастрюле кипел бульон – мясо тогда уже начало исчезать с прилавков, но появление Марата в магазине производило чудодейственный эффект на хмурых продавщиц. Марик сидел здесь же, на кухне, с трудом поместив огромного себя на шаткий трехногий табурет. В современных пафосных биографиях Агдавлетова вряд ли нашлось бы место для подобных деталей. А если неизвестный биограф и решил бы упомянуть, что великий, Народный, легенда и прочая, прочая все же присутствовал на кухне некоей журналистки Аллы Дивеевой, то сидел он непременно в костюме, погрузившись в изучение нот очередного романса.
Но нет, Марик сидел в трусах. А ноты валялись где-то в комнате, всеми забытые. В тот момент Марика куда больше интересовало содержимое кастрюль и сковородок. Хотя не исключено, что он просто любовался мною, пляшущей у плиты.
Лук зашкварчал, становясь золотистым. Я помешала его деревянной лопаточкой, и вдруг Марик сказал:
– Какой потрясающий запах! Как я по нему скучал.
Я оторопела. Лук с морковкой? Самый обычный запах непритязательной советской кухни. Так я ему и заявила. А Марик покачал головой:
– Ты не понимаешь. Так только у бабушки на кухне пахло. Что это?
– Зажарка. Для супов ее делают. Ну для плова еще.
– Вот, точно! Для плова. Мне кажется, бабушка ее постоянно готовила. Во всяком случае, этот запах у меня четко ассоциируется с ней.
Я тогда первый раз услышала от него что-то про родственников. Мы никогда не обсуждали его семью: я не спрашивала, а он не говорил. Да мне, признаться, хватало собственного отца, которого было слишком много в моей давно уже взрослой жизни.
– У нас дом был большой, а кухня маленькая, уютная. Коврик на полу разноцветный. Почему-то коврик лучше всего запомнился. Я после школы прямиком на кухню шел. Ранец кину в коридоре и туда. Сядешь за стол, бабушка по хозяйству возится, вроде как занята, не до тебя ей. Но из кухни не гонит. И, пока ждал обед, потихоньку ей все свои дела-секреты и рассказывал. А теперь ни бабушки уже нет, ни плова настоящего в Москве не найдешь, – грустно закончил он.
Я подсела к нему за стол.
– Эй, что за похоронные настроения, товарищ Народный артист?
Он тогда уже был Народным. Неслыханно быстро получил звание, которого другие эстрадники добивались десятилетиями.
– Ностальгия одолела? Ну давай я тебе плов забацаю! Легко! Хоть сегодня! У меня в морозилке еще полкурицы валялось.
Марат потянулся ко мне через стол:
– Вот больше нам сегодня заняться нечем! И все равно ты не сделаешь так, как бабушка. Плов – это искусство! А у тебя даже казана нет!
И смеется! Ну и перепады у него!
– Руки! Руки! – возмутилась я. – Дай хотя бы борщ доварить! Выкипит же! А Москву не смей обижать! Плов ему тут не нравится! Ишь ты!
Я его тогда дразнила, конечно. У нас такие отношения были – огнеопасные. Мне нравилось его заводить, подначивать. А Марату нравилось, что я не смотрела ему в рот, как все его дурочки-поклонницы. Но за столицу и правда слегка обиделась: я родилась и выросла в белокаменной, и мне в те годы казалось, что нет на свете лучше города. Правда, я и видела немного – только суровые северные края, по которым моталась за Мариком на гастроли. Но об этом позже.
Марат вдруг посерьезнел, покачал головой:
– Даже не думал обижать. Я всегда говорил и буду говорить: я благодарен Москве, я благодарен России за все те возможности, которые мне дали. Я очень хорошо помню, как приехал на Всесоюзный конкурс. Да что там помнить, записи же есть. Руки из пиджака торчат – как-то я слишком быстро рос в то время, штанины тоже слишком короткие. Шея как у куренка, зато с отцовской бабочкой. И глаза на пол-лица. Я очень люблю Республику – это мое детство, мои друзья, бабушка с дедом. Но настоящим артистом меня сделала именно Москва!
А потом долго, пока я доваривала борщ, пока мы его ели – со сметаной и чесноком, как истинные жители столицы, – он рассказывал о своих первых московских годах.
* * *
– Хватит уже там торчать! – Марик дернул приятеля за лямку штанов. – Собирайся давай! Или ты будешь весь день в окно таращиться?
