Иголка любви - Садур Нина (книги онлайн полностью бесплатно .TXT) 📗
— Я маму обниму, пускай у ней головка не болит от ветра, и потом мы спим.
— У мамы головка болит от ветра?
— Потому что шумит. Тогда болела от фабрики. Она работала на фабрике. Они на этой фабрике людей только губят! У них там шумно, и у мамы испортилась головка. Стала болеть и кричать. Ей давали таблетки, но она ушла от них. Правильно! Пускай шум убирают тогда!
Из-за стенки:
— Костя, Костя, ты что там говоришь?
— Я говорю, что они тебе головку сломали!
— Не говори такого!
— А пусть они не шумят тогда! А то они людей гробят.
— А где же твои паровозы? — громко сказала Оля.
— Вот они. В этой коробке. Надо дорогу собрать. Давай собирать.
— Давай.
Собрали дорогу.
— Теперь ставь вагончики. Дай я сам!
— А светофоры?
— Вот у меня светофоры. Поехали!
— Что ж ты на красный-то едешь?
— Ты не понимаешь! Поехали! Внимание! Следующая станция Сочи!
— Подождите, я опоздала в свой девятый вагон!
— Мы не можем ждать. Догоняйте на самолете!
Оля — ж-ж-ж — полетела догонять.
— Ура! Мы вас догнали.
— Стоянка три минуты.
— Мы успели. Уселись. Поехали.
— Следующая станция Сочи!
Тала вошла:
— Мы рапанов вывариваем. Костя, пойдем смотреть.
— Костя, не ходи, они очень воняют.
— Пойдем, их достают из ракушек, они завитками.
— Воняют, — сказала Оля.
Костя сказал:
— Я не пойду, я этих рапанов сто раз видел.
Тала сказала:
— Я буду играть.
— Играй, Тала, — сказала Оля.
— Пусть эта уйдет, тогда я буду играть.
— Ну, это уж нет, — рассердилась Оля. — Сама уходи. К своим тарапанам.
— Ты что, она ж маленькая! — изумился Костя. — Ей надо играть.
— Ах так! Ну и играй со своей Талой.
— Я быстро! Поехали! Следующая станция Сочи!
А ночью пошел в уборную, Оля шаги узнала, включила свет, лежит, он поскребся в сарайчик.
— Ну зайди.
— Ты лежишь одна и не спишь.
— А ты ляг со мной, полежи, я усну.
— Мама будет искать.
— У меня головка болит.
— Сильно болит?
— Да.
Он заволновался, не знает, как быть. Топчется, босиком, в одних трусах.
— Я свет потушу, твоя мама не догадается.
Встала, потушила свет. Повела его за руку. Положила к себе.
— Нас заругают, — сказал мальчик.
— Нет, — сказала она.
— Тебя будут ругать, — догадался он.
— Это ничего, — сказала Оля.
Тогда он обнял ее за шею:
— Сейчас перестанет головка.
Мигом уснул.
Она лежала тихонько, чтоб не спугнуть, потом немного подвинула его руку со своего горла, чтоб было можно дышать, и лежала так, сторожила, как он спит, щекотно ей в шею. Чуть-чуть отодвинулась от него — очень горячее тело (перекупался, начало простуды). Он заплакал во сне, схватил ее сильно, до удивления, чтоб близко была. Больше не отодвигалась.
Утром не поняла — грохот, обвал — мы падаем в пропасть? Дом наш за ночь сполз и повис над бездной? Спасают имущество с риском? Смотрит — рядом с ней спит чужой мальчик, рот приоткрыт, подрагивает от усердия сна. Бледненький, странно ведь — южный ребенок, а бледненький, зеленоватый какой-то.
— Детка мой, сынка моя! Бросил ты бедную маму! Постелька твоя холодная стоит одна без тебя навсегда!
«А который час?» — Оля посмотрела: половина пятого.
— Костя, проснись, тебя ищут.
— Может, он куда забежал?
— Да куда же он забежит в пять утра? Украли ребенка. Черные здесь рыскали мужики!
— Надо еще поискать. Вдруг он в уборной?
— Только что были! Ну что вы такое! Нигде его нету! Нигде!
— Костя, проснись, твоя мама кричит.
— Сердце мне вырвали, звери! Деньги возьмите, все забирайте, отдайте ребенка!
— Костя, сейчас же проснись!
Оля его ущипнула. Она страшно рассердилась — вся улица проснулась, один он спит.
— Отдайте хоть мертвого! Тельце родное отдайте! Хоть волосочки, что там осталось от него — все отдам, золото есть, отдайте мне хоть волосочки!
— Костя, как дам сейчас! Ну-ка проснись!
И вдруг все затихло. «Все смотрят сюда», — она поняла и закрыла глаза.
— Спят. Обои. Целые.
— Боже мой! Пустите меня.
— Постойте, постойте здесь, не кидайтесь так, они не убегут.
— Мама, а я и не сплю! Я нарочно лежу, чтобы ты меня нашла.
— Ой, мой ребенок, мой бедный, собачонок ты, как твой отец! Сучка, вылазь, ну-ка вылазь! Не лежи рядом с ним! И ты сам отодвинься.
— Мама, я не вылезу, ты будешь драться.
— Буду.
— Мама, а у Оли головка болела.
— Убью ее на х…
Костя захныкал:
— Она еще спит.
— Пусть глаза откроет сейчас же!
Оля открыла глаза.
— Я тебя убивать не буду. Ради того, что ребенок нашелся живой. Ты не молчи, не смотри на меня так. Я с тобой сделаю культурно, даже бить я тебя не буду.
Олю связали.
— А я думаю, что она паровозиками играется…
— Знаете что, что ее вязать-то? Нас же много, и так отведем.
Стали развязывать. Разозлились — туго стянули узлы, трудно развязывать, дали парочку тумаков.
— И молчит, ты смотри, молчит! Еще смотрит!
— А что она сделала?
— Как это?!
— Нас спросят, что она сделала?
— Она лежала с ребенком. Тем более с таким. Ладно, там разберутся.
— Скажем: лежала с ребенком. Повели.
— Прощай, Костя!
— На тебе светофорчик!
— Я тебе дам ей отдавать светофорчики! А ты не смей с ним прощаться! Прощаться они еще будут! Прощальники!
Она оглянулась прощально, нечаянно увидела ту женщину с киселем. Та глазами глядела на Олю, как ребенок на бабочку. Вспомнила вкус земляники. Горячие плечи подруги.
Вели в милицию, но на полдороге бросили, всем хотелось уже на море. Одна Гала пыталась вести ее в милицию, дрожа и темнея от гнева. Но Галу оторвали от Оли и оттащили, молчащую от непосильной ярости.
Только лягалась, чтобы вести Олю дальше, в тюрьму.
Мне чаще скучно, а интересно всегда рядом со страхом.
Переоделась в туалете на морском вокзале. Решила жить без кровати.
Вышла в порт, посмотреть на теплоходы, увидела, что кафе «Ротонду» уже открыли, захотела кофе выпить и вспомнила, что все деньги оставила в сумке в камере. Пошла обратно, стала искать свою ячейку, нашла, стала код вспоминать, пока вспомнила, крутила ручку, дверца взяла и отошла… все вещи украли, только что было с собой — купальник в мешочке и пятьдесят копеек. Пошла опять в порт, теплоход стоял белый, матросы глядели вниз, Оля вверх. Зашла в «Ротонду», дайте мне кофе по-восточному.
— Пятьдесят копеек.
— Пожалуйста.
Грек закопал кофейницу в горячий песок. Греку жарко. Горько пахнет его одеколон. Оля взяла кофе, пошла в круглую комнату-башню. Горьковатый грек пошел следом, чуть-чуть включил музыку.
— С пляжа? — кивнул на ее мешочек с купальником.
— С пляжа, — кивнула она.
— Сильно ныряли?
— Почему? — удивилась она.
— Щеки ободрали.
— А, да! — прыгнула неудачно.
— Мидии на камнях. Острые как бритвы.
— Да, я знаю, — сказала Оля греку. — Спасибо вам.
За соседним столом компания: женщина с дочкой двенадцати лет и двое молодых мужчин. Девочке скучно, мокро после купания, ей кофе не дают — рано, купили конфет. Она развернула конфеты, достала фольгу, накрутила на пальцы. Тот, что постарше из молодых мужчин, глядит на девочкины пальцы.
— Вам нравятся мои пальцы? — сказала капризная девочка.
— Ты как будто какая-нибудь экстравагантная модница, — сказал молодой мужчина.
— Какие когти! — испугалась женщина-мать.
— Тебе страшно? — нацелилась девочка серебряными ножами.
Мать робеет перед красавицей дочерью, отодвинулась от когтей:
— Убери.
— Мне скучно.
— Ну поиграй. Вон еще девочка…
— Ах, что вы! — испуганно тот молодой человек, что постарше.
Когтистой красавице надоело кокетничать с молодыми мужчинами, навела серебристые пальцы в грудку новенькой девочке, босоногой, полной армянке. Та ахнула, засмеялась и к ним побежала, колыхаясь, вскрикивая восхищенно, шлепая крошечными пятками. Молодой мужчина постарше слегка отвернулся.
