Физиологическая фантазия - Елистратова Лола (читать полную версию книги .txt) 📗
– Уйди, уйди, – заверещала Таня и замахала на отражение обеими руками.
Но старуха только мерзко осклабилась в ответ и высунула из зеркала большую фигу с грязными ногтями. А потом с непристойным хихиканьем махнула длинным подолом и засунула банку с колбаской себе под юбку.
Тогда Таня оглушительно завизжала и выбежала из комнаты, с грохотом захлопнув за собой дверь.
Вылетела в гостиную и шлепнулась в кресло, под гравюрой с Марковым зверем.
На шум из спальни вылез живоглотик: принюхался, повел наглой мордой и презрительно фыркнул на Таню.
Больше, конечно, девушка в проклятую гардеробную не ходила. Но привидение не отставало: мелькало то здесь, то там, лезло из зеркал, строило похабные рожи. Один раз, путаясь в словах и запинаясь, Таня даже пожаловалась на старуху Фаусте, но та только махнула рукой с раздражением:
– А-а-а!
А потом крикнула с нажимом в голосе:
– Дура!
Таня не поняла, кто из них дура: сама Таня или старуха. Когда же попыталась выяснить хоть что-нибудь, услышала только:
– Говорила тебе, не смотрись в зеркала. Когда женщина ухаживает за своей красотой, все то темное и страшное, чему она не дает вылезти наружу, копится в зеркале ее гардеробной. Мои как бы не существующие морщины, прыщи и жировые складки запечатлены там, на теневой стороне. И твои, кстати, тоже: и настоящие, и будущие. Говорила же, не глядись подолгу в зеркало, увидишь свое настоящее отражение.
– Но разве мы с ней похожи? – начала было возражать Таня, но Фауста не дала ей закончить. Развернулась и ушла, оборвав девушку на полуслове.
Да и по ночам было несладко. Марк не хотел оставаться в доме Фаусты до утра, уезжал к себе: с утра ему рано вставать – то в библиотеку, то лекции читать. Таня дулась, обижалась, но когда Марк чего-то не хотел, его было не уговорить, не улестить никакими способами. Танины мечты о красивой совместной жизни сразу полиняли и раскрошились. Осталась только бесконечная боль, с которой так ничего и нельзя было поделать: несмотря на все Марковы старания дело не продвигалось, и молодой человек, кажется, стал уставать от своей героической роли.
– Ну почему ты не лишилась девственности до меня? – спрашивал он с тоской.
На такой минорной ноте Марк и уходил, и зареванная Таня оставалась одна. Расправляла простыни, забивалась в пахнущую Марком постель и пыталась уснуть.
Поначалу это даже получалось, дремота быстро опускалась на Таню, но уже через час-полтора она мгновенно просыпалась, как от укола, от чьего-то присутствия в комнате. Это присутствие давило на грудь, сжимало горло, словно липкие паучьи лапы заползали к ней внутрь и исподволь щупали сердце, кишки и матку. Таня хрипела, брыкалась, но все напрасно: невидимая паутина оплетала ее, лезла в рот, забивала уши. И Танино тело постепенно обмякало от страха, только в голове отчаянно бился фиолетовый фитилек духа, просил отпустить, но и его подминал под себя безжалостный монстр.
«Я умираю», – думала девушка, и в этот момент объятие разжималось, из глотки вынимали душащий шланг, из желудка исчезали похотливые паучьи пальцы, по-хозяйски ласкавшие его изнутри. Непонятный процесс изменения, начавшийся с появлением Марка в хрустальной квартире, шел, развивался, раскрывался во всю мощь.
Быстрая тень пересекала комнату – кто это был? старуха? оборотень? – и исчезала в стекле, и в этот момент Таня начинала орать как резаная. На вопли прибегала Фауста Петровна – всегда причесанная, в красивом халате, казалось, что она никогда не спит. Доктор не сердилась, доктор добрая, успокаивала Таню, гладила по голове.
– Ничего, моя девочка, скоро все пройдет, моя девочка, уже совсем скоро все пройдет.
А Таня слушала и не верила, что пройдет. Наоборот, ей казалось, что каждую ночь морок только усиливается. Но она разучилась отделять добро от зла: временами ощущение паучьих пальцев, с вожделением трогающих ее молодую печень и почки, стало доставлять ей тягостное, мучительное удовольствие. Таня скользила в водовороте затягивающего ее омута, со слепой покорностью ожидая кровавого взрыва, который с каждым днем становился все ближе и неизбежнее.
Однажды вместо исчезающей в зеркале тени она увидела необъяснимый комок слизи в углу комнаты.
Комок шевелился – еле-еле, как отвратительная скользкая медуза или жирный плавник хищной рыбы. И смотрел на Таню, следил за ней.
– Ма-а-ма! – истерически закричала Таня.
И Фауста Петровна опять прибежала, распахнула дверь – но комка уже не было.
А через несколько ночей комок, который теперь непрерывно шевелился в комнате, подбираясь все ближе и ближе к Таниной кровати, превратился в призрачного зверя. Что-то вроде дымчатой черно-бурой лисы, которая лихорадочно блестела в темноте глазами и скалила на Таню хищные мелкие зубы. А может, это уже Жеводанский зверь...
И, не успев додумать, Таня опять завопила пронзительно:
– Ма-а-ма...
Фауста Петровна опять гладила, успокаивала: ничего, скоро все закончится, моя девочка. И глупо лыбилась ушастая старуха с приплюснутым, как у дебила, носом. Лыбилась, лезла из зеркала, а доктор только махала на нее рукой с досадой:
– Уйди, дура! Уйди, кому сказала.
Пришел даже живоглотик. Обнюхал Танины ноги и – в первый раз в жизни – почти дружелюбно потерся об нее. Вспрыгнул к ней на кровать и развалился лапами кверху: вот он я, можете почесать мне брюшко.
Но их сочувствие нисколько не утешало Таню. Стоило ей только вспомнить дымчатую морду зверя, как она опять начинала дрожать. Страшным ей казался даже не сам зверь, не его зубы и когти, нет. Хуже всего было то, что Тане казалось, что это не более чем звериная шкура, под которой как раз и спрятано самое ужасное: призрачно-серое, шевелящееся, тускло отсвечивающее нечто, мохнатый комок из живой агрессивной слизи, который вот-вот бросится на бьющуюся, как в эпилепсии, Таню и окончательно залепит ей нос, уши и глаза.
Помимо страха девушку иногда мучило необъяснимое чувство вины. Но долго она на этих мыслях не задерживалась: огромность и чудовищность совершающегося в ней изменения захватила ее целиком. Далее Марк интересовал ее все меньше и меньше – она не могла поделиться своей тайной с этим рациональным и здравомыслящим человеком, он бы просто поднял ее на смех. Он изучал теорию, расчленял зверя аналитически, за компьютером, и это занятие не мешало ему иметь прекрасный аппетит как за столом, так и в постели.
Внешне Таня словно охладела к возлюбленному. Марк, наверное, чувствовал это и потихоньку начал отдаляться. Иногда стал уходить сразу после ужина.
Но по прошествии двух недель Фауста, безмолвно наблюдавшая разыгрывающуюся драму, взбунтовалась. Наверное, по каким-то одной ей ведомым причинам, такое положение дел ее не устраивало. Она поймала за руку собиравшегося улизнуть после кофе Марка и спросила строго:
– Так, объясни-ка мне, пожалуйста. Ты все ходишь к нам, ходишь... Ты жениться вообще собираешься, или как?
– Я... ну... – сказал Марк. Его лицо приобрело такое же глупое выражение, которое бывает у всех мужчин, когда они слышат этот вопрос.
– Короче, женишься или нет? – еще раз спросила она.
И тут Марк понял, что с Фаустой Петровной не очень-то поспоришь.
– Буду, – ответил он.
– Вот это другое дело, – удовлетворенно произнесла доктор. – Значит так, сегодня ночевать остаешься здесь.
Возражения насчет библиотеки и встречи с профессором Фауста даже слушать не стала.
– Сто лет эта библиотека без тебя стояла, еще пару дней простоит, ничего с ней не случится, – заявила она железным тоном.
Марк остался ночевать в доме Фаусты, и они с Таней прекрасно выспались. Чудища не появлялись, слизь больше не каталась по углам. Выйдя наутро из комнаты, молодые люди улыбались и с благодарностью смотрели на доктора. Такая благородная женщина, столько для них сделала.
Фауста приготовила на завтрак белоснежный пышный омлет из десяти яиц и открыла бутылку шампанского. Они чокнулись хрустальными фужерами за помолвку, и доктор сказала:
