Пожиратели звезд - Ромен Гари (книга читать онлайн бесплатно без регистрации txt) 📗
Глава IX
Командовавший воздушными силами полковник звонил каждые полчаса, чтобы сообщить, как развиваются события, и заверить Альмайо в своей полной преданности, попутно напоминая о том, что в распоряжении lider maximo он постоянно держит самолет на случай, если тот решит – разумеется, временно – покинуть страну. Альмайо отдал приказ подвергнуть мятежников бомбардировке с воздуха: Генеральный штаб армии, танковые части, радиостанцию, сброд на улицах; затем перезвонил, чтобы добавить, что следует также сбросить бомбы на публичную библиотеку, новый университет и филармонию. Полковник рискнул заметить, что три упомянутых объекта вряд ля можно считать стратегически важными; ему кажется, что их уничтожение не даст большого практического результата.
– Внутри них забаррикадировались студенты, – сказал Альмайо и повесил трубку.
Это не было правдой, но у него были свои соображения.
Стрельба, похоже, немного утихла; телефон оставался в распоряжении правительства и работал по-прежнему бесперебойно. Телефонную станцию штурмовали трижды, но силы безопасности сумели выстоять. Альмайо отправил в город полковника Моралеса с приказом выяснить картину развития уличных боев, взял с письменного стола бутылку и вернулся в свои личные апартаменты. Молодую индеанку он нашел в том же положении, что и оставил: голышом, сидя на корточках на матраце, она расчесывала волосы. В своей резиденции он постоянно держал двух-трех индеанок, но эта была талантливее остальных; она делала вид, будто всерьез этим интересуется, тогда как остальные позволяли проделывать с собой все, что ему было угодно, с равнодушием коров. Он велел ей одеться; наготы он не любил, она всегда несколько шокировала его; нагота напоминала о бедности, лишениях, испытанных им в детстве, о голых задницах кужонов, подыхающих от голода в своем тысячелетнем дерьме.
Потом он замер, лежа на спине, ожидая, когда силы вернутся к нему. Он думал о феноменальном кубинце, которого велел привезти из Акапулько, где тот произвел сенсацию; о необычайном его таланте сообщил генералу его посол в Мексике. О мятеже он больше не думал. Он знал, что вскоре подавит его: красивые воззвания руководителей восстания, некоторые из которых были интеллектуалами, движимыми наилучшими намерениями, прекрасно доказывали их искренность и бескорыстность, что свидетельствовало о полном отсутствии шансов на успех. Не могло быть и речи о том, что они смогут получить необходимую protecciґon. Он думал о своем ночном кабаре – единственной на свете вещи, по-настоящему увлекавшей его; там он пережил лучшие минуты своей жизни. Заведение принадлежало ему уже более десяти лет; теперь, принимая во внимание занимаемое им положение, ему пришлось воспользоваться услугами подставного лица, официально считавшегося владельцем кабаре, но реально он вел дела сам. Он приглашал самых великих артистов мира, заказывал лучшие развлекательные программы и часто сам сидел в зале или вызывал их во Дворец. «Страсть, которую lider maximo питает к бродячим артистам и всякого рода шарлатанам – кое-кто из них даже пробрался в его окружение, – вызывает немалое веселье в посольствах». Это он прочел в одном из американских иллюстрированных журналов.
Некоторых артистов он всегда вспоминал в тяжелые минуты, когда в душу закрадывались сомнения, расшатывающие веру.
Среди них был один голландец, который вонзал себе в живот шпагу так, что ее острие вылезало с противоположной стороны; потом он вытаскивал шпагу, кланялся и с улыбкой покидал сцену, а назавтра вновь повторял свой подвиг. Многие врачи были свидетелями этого номера, а у зрителей волосы на голове дыбом вставали. Потом, уже в Гамбурге, голландец умер – однажды произошла какая-то накладка; может быть, он сделал неверное движение и на каких-нибудь пару миллиметров отклонился от той точки, куда мог вонзать шпагу, не причиняя себе вреда. Но так считали специалисты мюзик-холла, а у Хосе на этот счет были другие соображения. Просто голландцу изменила удача, он потерял protecciґon, которой до этого пользовался.
А еще был Крюгер, сотнями гипнотизировавший людей, заставлявший их увидеть исторические события, происходившие много веков назад, а затем их описывать. Это производило сильное впечатление, но потом кто-то объяснил Хосе, что гипноз – научно доказанное явление и с его помощью лечат людей в больницах, что вызвало у Альмайо крайнее отвращение; он запретил представления немца и выслал его из страны, не заплатив денег. Он готов был отдать что угодно ради того, чтобы увидеть нечто, никогда еще не представавшее человеческому взору. В «Эль Сеньоре» он повидал бесчисленное множество танцоров, жонглеров, фокусников, акробатов и иллюзионистов, и не так давно ему довелось пережить особенно волнующие мгновения страстной надежды, когда он слушал Пти Луи, негра с Гаити, барабан которого мгновенно погружал зрителей в настоящий транс, создавая поистине волнующий момент напряженного ожидания: возникало такое чувство, будто вот-вот что-то произойдет.
Альмайо слушал его ночами напролет, напиваясь допьяна и все чего-то ожидая – сам не зная чего. Ожидание это тем более околдовывало, что чернокожий манипулировал им с утонченной жестокостью и хитростью, мастерски умея использовать то чувство неотвратимости, которое он вызывал и безжалостно растягивал до бесконечности, пользуясь своим чутьем, достойным шамана с Антильских островов, играя на струнах самой насущной потребности всех рабов и неимущих.
Гаитянин был неутомим, одержим вдохновением и одарен силой, которые, казалось, вселили в его руки секрет вечного двигателя. Он опускался на корточки на черном мраморе пола возле своего барабана – по обнаженному торсу струился пот – и пристально, с неизменной улыбкой, словно белая кривая трещина разрывавшей его лицо, смотрел на Альмайо. Диктатор чувствовал, как между ними устанавливалась некая подлая и в то же время братская близость, у него создавалось впечатление, будто чернокожий и вправду знает нечто, идущее оттуда. Его руки с такой скоростью лупили по барабану, что становились невидимыми; ритм всякий раз был новым, и даже когда ночь была уже на исходе, две удивительные вариации казались воцарившимися навечно; Альмайо сидел в пустом кабаре, зажав в углу рта потухшую сигару, и ждал, вслушиваясь в это сообщение, уставившись прямо в глаза этого грязного негра, так хорошо знавшего, о чем мечтают те, у кого за плечами столетия рабства и низости.
Рядом с барабаном – вопреки существованию выстроенного в столице Смитсоновским институтом очень красивого музея человека и наличию кафедры антропологии и социологии при университете – все еще жил своей жизнью фетиш из разноцветных перьев с безобразным лицом человека-птицы.
Но ничего так и не происходило. Не было никакого знака, никто так и не откликнулся на зов, все оказалось «липой». Гаитянин был просто лучшим в мире ударником, но не более того. Может быть, именно поэтому Трухильо незадолго до своего убийства выслал его из Санто-Доминго. Несомненно, и он тоже чувствовал себя брошенным.
Искусство и артисты стали разочаровывать Альмайо. Шарлатаны. Никто не стоит за их спинами: они опираются лишь на самих себя, свою ловкость и хитрости. Именно тогда он начал кампанию против колдунов, что способствовало подъему его авторитета в кругах прогрессивной элиты. Огромное количество колдунов было убито по его приказу в джунглях; в деревнях он приказал сжечь фетиши и маски, а всех, кого застанут за исполнением обряда цыпленка, – бросать в тюрьмы. Его охватил приступ беспощадного модернизма, вылившийся в сотни трупов. Это было настоящее сведение личных счетов с теми, кто с самого его детства только и делал, что обманывал его. Он запретил в школах преподавание религии и приказал выслать из страны иностранных священников. Все они – жулики и шарлатаны и только прикидываются сведущими, ссылаясь на некую силу, представителями которой на земле якобы являются, но подлинная власть – не у них, и они даже не имеют к ней доступа. Нет у них того, что нужно, они боятся заплатить настоящую цену, считая ее непомерной. Но Батиста заплатил эту цену, и Трухильо тоже, и многие другие: Хименес из Венесуэлы, Дювалье с Гаити. И пока они платили сполна, не скупясь, то пользовались protecciґon, позволявшей им восторжествовать над всеми врагами. Но потом наступал момент, когда они начинали бояться: власть ускользала из их рук просто потому, что они позволили себе дрогнуть и пытались откупиться, начиная творить «добро». И тут же бывали изгнаны, теряли свое могущество и даже расставались с жизнью. Было совершенно невозможно сохранить власть, избегая платить за это, и Альмайо платил беспрестанно. Он стал образцовым мерзавцем, с восемнадцатилетнего возраста прославившимся своей жестокостью и полным отсутствием совести; его таланты в этой области были признаны уже через несколько лет и обеспечили ему решающую политическую поддержку; вскоре он стал известен за пределами страны, рассказы о его «зверствах», массовых казнях, пытках – целые семьи членов оппозиции были сброшены с горной дороги в пропасть – ежедневно публиковали в американской так называемой «прогрессивкой» прессе, и Альмайо, бывший тогда всего лишь начальником политической полиции, с удовлетворением их читал, забывая даже стряхивать пепел с сигары: слава, которую принесли ему эти деяния, не могла ускользнуть от внимания любого искателя серьезных, из ряда вон выходящих талантов, стремящихся распространить его власть над принадлежащим ему миром. Вера Альмайо была глубоко укоренившейся, непримиримой, пылкой и начисто лишенной скептицизма. С того дня, когда юный индеец впервые уехал из своей деревни и как следует рассмотрел родную страну, где, по данным ЮНЕСКО и Комиссии по здравоохранению ООН, из-за антисанитарии и недоедания детская смертность достигала семидесяти пяти процентов, где сифилисом было заражено сорок пять процентов населения, в то время как все комиссии по расследованию свидетельствовали о наличии детской проституции, он знал, кто правит миром. С двенадцатилетнего возраста он все понял, научился смотреть фактам в лицо и делать из них соответствующие выводы. Он видел безнадежную физическую нищету, отупевших от беспрерывного употребления масталы, теонанкатля, пейотля и оболиуки крестьян, пытавшихся таким образом забыться; эксплуатацию, несправедливость и повальную коррупцию правительства, власть в котором прочно удерживала в своих руках элита испанского происхождения, армия и полиция, и знал, что этот мир – злое место, истинного хозяина которого распознать нетрудно. Он всегда делал все для того, чтобы быть достойным его, поскольку Господь существует лишь на Небесах. И тем не менее, после стольких лет успеха и спокойствия на вершине власти, дарованной ему теми, кто признал его таланты, что-то изменилось в дурную сторону: напрасно он старался, напрасно из кожи вон лез – все приносимые им жертвы, все предпринимаемые усилия, похоже, оставались незамеченными. Может быть, он в конечном счете был недостаточно зол и жесток. Растерянность и даже возмущение начали охватывать его. Если того факта, что по его приказу расстреляна его родная мать, недостаточно для обеспечения поддержки, необходимой для того, чтобы удержаться у власти в этой стране, то он уже и не знает, что еще можно сделать, какую лучшую жертву выдумать. Он не утратил веры, но все же стал задумываться о том, не обманули ли его священники-воспитатели, утвердившие его в этой вере, и не покинул ли уже этот мир и Тот, Кому он принадлежит. Он и так уже был под сильным впечатлением от убийства Трухильо, пример которого все время вдохновлял его в борьбе за власть; но старик-диктатор на склоне лет стал проявлять признаки слабости, да и американское влияние сыграло весьма злополучную роль. Бесспорно, помощь США приносит несчастье, но обойтись без нее трудновато.
