Суматоха в Белом Доме - Бакли Кристофер Тэйлор (читать книги онлайн полностью .txt) 📗

Итак, Ллеланд настолько контролирует президента, что едва не чревовещает, когда тому надо что-то сказать. Это было ужасно. Я даже не представлял, до какой степени распространяется его власть. И только по этой причине согласился остаться. Правда, я хорошо понимал, что в какой-то степени разочарую первую леди, – уж очень ей хотелось в Нью-Йорк. Однако дело приняло слишком серьезный оборот.

15

Близкие друзья

К началу третьего года нашего пребывания в Белом доме на президента начали давить с еще большей силой.

Лидеры Демократической партии требовали, чтобы он баллотировался на второй срок. «Нью-Йорк таймс» оценивала его рейтинг в двадцать один процент (один из самых низких в истории), и те же лидеры цепенели от страха. Двадцать восьмого сентября спикер Ферраро посетил Овальный кабинет и попросил президента серьезно подумать о том, чтобы отказаться от второго срока. Президент не внял ему, и их отношения разладились.

Положение на Бермудах становилось как никогда опасным. Во время бунтов двадцать второго – двадцать восьмого сентября были подожжены еще несколько зданий концерна. Британский генерал-губернатор виконт Г.Д.Ф.3. Реннетт объявил чрезвычайное положение на острове, и ему послали 52-ой полк гуркезских стрелков из подчиненных лично королеве военных сил. В Вашингтоне особо рьяные элементы из обеих партий открыли по президенту огонь, однако он продолжал упорно стоять на том, что беспорядки возникли по причинам «чисто бермудским». Преподобный Джесс Джексон поддержал чернокожих бермудцев, да и был бы не против в третий раз сразиться за пост президента, поэтому мистеру Такеру следовало быть поосторожней, чтобы не отпугнуть черных избирателей. Кроме того, в предвыборной программе президента значилось «больше ни одной Гренады», вот ему и приходилось держаться в стороне, даже если очень хотелось вмешаться.

Меня, честно говоря, очень пугало такое развитие событий, которого я не мог не заметить, так как продолжал внимательно следить за тем, что происходит за рубежом. Однако в то время меня больше занимали домашние дела президента, чьи отношения с первой леди становились все более напряженными.

Однажды в отсутствие первой леди я позвал домоправительницу миссис О'Двайер к себе в кабинет. Мне нужно было задать ей неприятный вопрос, и я смущался как мальчишка.

– Миссис О'Двайер, отношения президента и первой леди остаются такими же… близкими, как они были поначалу?

Она ответила, что это меня не касается.

Пришлось сказать, что я якобы понимаю неуместность своего вопроса, однако мною движет не простое любопытство. Более того, я проинформировал ее, что не привык вести такие разговоры со слугами. Мне, мол, не доставляет ни малейшего удовольствия допрашивать солидных ирландских леди, тем не менее в данном случае у нас дело государственной важности.

– Мне все равно, доставляет это вам удовольствие или не доставляет, – с раздражением отозвалась она, но, когда я напомнил ей о том, что она может пополнить ряды безработных, ей пришлось смириться.

– Если вы хотите знать, занимаются ли они этим на полу, то мой ответ: нет. А все остальное не мое дело.

Я почувствовал, как на меня наваливается усталость.

– Миссис О'Двайер, если вы думаете, что я задаю вам этот вопрос по каким-то другим соображениям, нежели гармоничная работа нынешней администрации, вы самым обидным для меня образом ошибаетесь.

И я устремил на нее твердый взгляд.

Потребовалось не меньше трех чашек чаю, но мне все же удалось вытянуть из нее то, что в последнее время президент и первая леди спят в разных спальнях. Это было очень неприятное открытие.

– Миссис О'Двайер, если кто-нибудь узнает об этом, последствия для президента и страны могут быть самыми плачевными. Надеюсь, ни вы, ни ваши сотрудники не будут никому об этом рассказывать.

Она как будто была поражена в самое сердце подобным предположением и стала бурно защищаться, что я отнес на счет ирландского темперамента.

Пока еще никто не знал, что происходит в первой спальне Америки, скорее, чего не происходит в первой спальне Америки. Первая леди умела быть сдержанной. О киносъемках больше не было никаких заявлений, да и пресса не упускала случая отметить, как она хороша и какую привлекательную пару составляют президент и первая леди. По правде говоря, она была поистине светлым пятном на фоне администрации, потрясаемой противоречиями и постоянно подверженной малым и большим кризисам.

К октябрю, увы, первая леди выдохлась (было от чего) и нуждалась в куда более действенной стимуляции, чем бесконечные чаепития с женами конгрессменов – исполнения этих ритуалов от нас постоянно требовала законодательная власть. Я не хочу сказать, что ей не нравились все жены подряд, однако у нее не было склонности к подобным мероприятиям.

– Странно, – заметила она как-то после отъезда жен, – почти все они бывшие секретарши своих мужей. Держу пари, они больше не занимаются сексом, как привыкли, на кожаных диванах и на столах, в перерыве между двумя деловыми встречами. Пожалуй, в постели не так интересно.

Наверное, я покраснел, потому что она лукаво, по-девчоночьи взглянула на меня и рассмеялась.

– Ах, Герб, до чего же вы похожи на пожилую даму.

Собственно, меня не очень смущают разговоры о сексе, хотя, уверен, для них тоже есть свое время и свое место. Однако после беседы с миссис О'Двайер эта тема вызывала у меня растерянность. Наверное, нужно было поддержать разговор, но я не мог вымолвить ни слова.

Первая леди почти не завела друзей в Вашингтоне, разве что сблизилась с Джоан Бингэм, видной активисткой Демократической партии из Джорджтауна, жизнерадостной энергичной дамой, с которой первая леди обычно встречалась за ланчем в ресторане «Четыре времени года». У обеих было отличное чувство юмора, к тому же деятельность миссис Бингэм в Южной Африке и в Институте искусственного оплодотворения вызывала у миссис Такер не только уважение, но и восхищение.

Тем не менее, ее ближайшими друзьями оставались люди из кинематографического мира – те, с кем она познакомилась еще в Голливуде и Нью-Йорке. Это была веселая компания, а так как трещина в отношениях с миром политики становилась все глубже, то вся эта публика зачастила в Белый дом. Мистер Генри Хогет, мистер Александр Онанопулос и мистер Рамон Ангуллас-Виллануэва, Билли, как все его называли, были особенно привечаемы первой леди. Обычно они приходили все вместе. Как раз в то время пьеса мистера Хогета «Нежный пол» получала самые благоприятные отзывы в прессе. Мистер Онанопулос подвизался на ниве живописи. Ну а что касается испанского художника и дизайнера Ангулласа-Виллануэвы, то он прославился благодаря своим фрескам, весьма вызывающим даже по современным меркам.

Президенту нравилось их общество – он не был гомофобом школы Кеннеди. Однако он и не был безразличен к внешнему виду своих гостей, а мистер Виллануэва и компания, конечно же, являли собой незабываемое зрелище. Во время уик-эндов в Кэмп-Дэвиде они целый день ходили в каких-то кафтанах, не желая походить на остальных. Пару раз президент, отчасти в шутку, отчасти всерьез, заметил, что выглядят они как настоящие члены ООП. [15]

Как-то в воскресенье вечером, когда президент возвращался из Кэмп-Дэвида и его вертолет приземлился на Южной лужайке Белого дома, телевизионщики засекли в свите первого лица государства мистера Виллануэву в розовато-лиловых замшевых штанах. Помимо прочего, этот колоритный господин нес в руках бамбуковую клетку с попугаем Персеем – чудесной птицей с зеленовато-желтым гребешком. Президент не остановился, чтобы поговорить с ожидавшими его репортерами.

На другой день рано утром мне позвонила Фэй Блейн, секретарша Ллеланда, и сказала, что ее шеф назначает встречу мистеру Вадлоу на три часа. Я попросил миссис Метц передать Фэй, что мне это неудобно. Первая леди принимала вечером представителей Ассоциации деятелей кино, и я был осажден истеричными обитательницами Капитолийского холма, жаждавшими в последний момент получить приглашения для своих боссов. Был пущен слух, будто бы на прием приглашена актриса Полли Дрейпер, и сенаторы с конгрессменами, которым не давали покоя гормоны, мечтали попасть в Белый дом. Как бы то ни было, но в три часа я никак не мог вырваться.