Книга И. Са (СИ) - Килпастор Винсент (читать книги без TXT) 📗
С нами на флауэре плывёт замечательная форма жизни — таиландец Ту Трэй Тэ. Имя звучит как название студии Никиты Сергеича Михалкова. Джон Кошка любит повторять всуе это имя. «Трэй» — по английски это поднос. Жратву в тюрьме подают именно на подносах с вдавленными вних кратерами разных размеров — вместо тарелок. Поэтом слово трэй в тюрьме наполнено религиозным смыслом. «Эй, эй! Разбудите Трэя — пока он свой поднос не проебал» — Кошка повторяет этот перл по три раза в день и сам же ржет над ним.
Ту Трэй Тэ — буддист и ему все похуй. А еще у него нарколепсия. Хотел было сказать — страдает нарколепсией, но ведь в тюрьме-то это как раз благо. Кошка и это ему простить не может:
— Вот существо — бессовестно спит днём и ночью! Как ты сказал эта болезнь называется — кататония?
— Нарколепсия — человек оказавшись в стрессовой ситуации просто засыпает на ходу и спит гораздо дольше положенного.
Ту Трэй Тэ очень плохо говорит по-английски. Аусвайс у него есть — понятное дело.
Как-то раз Три Тэ отправился на пикничок за город — с друзьями-бирманцами. А тут пикнички где попало устраивать нельзя — только в специально отведенных местах. Если же отдыхать методом тыка — можно очутиться в чьих-то частных владениях и схлопотать за это пулю.
По доброй бирманской традиции за первые полчаса культурного отдыха все упиваются в полужидкое состояние. И тут как в одном из рассказов о бароне Мюнхаузене — на них из рощицы выходит благородный красавец-олень.
Ту Трэй Тэ, недавно, воспользовавшись второй поправкой к конституции США приобрел в спорттоварах ладный дробовичок от Ремингтона. ИТАК Господин барон вскакивает на лошадь — вернее за руль своей Тойота Сквирта и скачет во весь опор за кара-мультуком. По дороге обратно, почти на самом подлёте к месту преступления, Трэя принимает местный шериф, оказывая этим небывалую услугу и самому оленю и его близким.
Допросив Ту на пальцах, шериф подъезжает с ним к месту пикника — как раз вовремя. Там фермер — суровый секач из Западной Вирджинии и два его старших сына вооруженных полуавтоматическим скорострельным оружием уже вяжут и кладут рылом в грязь «распоясывавшихся гуков».
Теперь Ту Трэй Тэ грузится за всю вечеринку. Ему вменяют — вождение в полужидком, незаконное обращение с оружием — дробовик был на пассажирском сидении, снятый с предохранителя, а следовало везти в багажнике, с извлеченными патронами, и конечно же — проникновение на территорию частной собственности.
Сохраняющие инкогнито благодарные участники провалившегося пикника скидываются Трэю на адвоката. Сейчас в трампово средневековье достаточно вождения под мухой, чтобы вылететь из страны. Электорату это по-душе. Не понимают, что в истории нет ничего нового. Сначала НКВД переловит всех эсеров, потом трацкистов, а позже, когда питон подрастет и нагуляет аппетит — и всех остальных. Депортировать не депортируют — а вот джипиэс на лапку обязательно привяжут — чтобы платил.
Адвокат у Три Тэ как БМВ среди эмигрантских лоеров — мадам Вонг. Пикник уже стоит друзьям Трэя пятнаху, а суд еще идет. Мадам Вонг только разминается. Ей надо платить и за чудовищный офис в даунтауне и за агрессивную рекламу. У власти республиканцы — это время когда богатые становятся намного богаче.
Трэй спит в тюрьме как бэйби. Максимка берет его делюгу — маникюрно, как нейрохирургия выполненный помощниками Вонг кейс, и старательно копирует лицензионный продукт для бедового Исы. За пачку печенья.
Все что нужно это поменять имя, год рожденья и другие исходники, хотя даже в этих данных Иса умудряется путаться. Именно такие граждане и нужны Америке — бессловесные, платящие налоги приложения к Уберу от айфона.
От всей пустопорожней кармической деятельности — заполнения форм, диалогов с сонным Тэ, Исой, Али и гребанным Джоном Кошкой — у меня одно спасенье — библиотека тюрьмы. Сорок пять минут счастья в сутки. Заряжает на целый день.
Все идут на баскетбольную площадку, я сворачиваю в библиотеку и остаюсь один. Не передать словами какая это роскошь в тюрьме — побыть одному. На чертовом Мейфлауэре можно спрятаться в кабинку туалета, но сидеть там полночи с книжкой — как Кошка, я не могу.
Моя детская и библиотека отца были в нашем доме одной и той же комнатой. Думаю, именно поэтому в моих близких отношениях с книгами есть что-то фрейдистское. Читатель я ленивый и медленный, но сам поход в библиотеку или книжный сродни паломничеству в Мекку.
Баскетбольная команда нашего Кливленда уже два года выходит в финал НБА. Но разве можно сравнить это и книги? Ради книг и одиночества я жертвую сорока минутами свежего воздуха в день. Это не есть хорошо, но душевный баланс важнее.
Я знаю в бараке всех, кто читает книги. Я знаю какие именно книги предпочитает каждый читающий. По этим данным мне кажется я читаю их самих. Книг набираю на всех и лентяи ждут меня, как ждут вождя племени, забившего мамонта для барбекю.
В библиотеке пол из фальшивого паркета. Потолок высокий, как в домах сталинского времени. Под самым потолком ряд больших окон. Окна так высоко, что на них даже решеток нет — все равно не добраться. В солнечный день через них золотом льёт солнце, оставляя прямоугольники и ромбы на жёлтом паркете. Если прижаться к задней стене библиотеки и привстать на цыпочки в окнах можно разглядеть большой и ленивый американский флаг.
Я мечтаю, чтобы мне в библиотеке поставили кровать и я сидел бы тут совершенно один, как граф Монте-Кристо или доктор Ганнибал Лектор.
Еще в библиотеке я встречаюсь с таинственной незнакомкой. Здесь несколько женских бараков, но все расписания и процедуры выстроены так, чтобы мы с девчонками не пересекались ни в коем случае.
В библиотеке работает портал. Девчонки приходят сюда — только в другое время. И книги они берут те же, если не считать развалов женских сердечных романов, которые я из снобизма даже не беру в руки.
Незнакомка моя обитает на вещицах типа «Корабельных новостей» Энни Пру, «Пигмалиона» Шоу и «Жизни Пи» Яна Мартеля.
Девушка нежна и эмоциональна. Она пишет заметки на полях прямо по ходу чтения. Я радуюсь каждой ее заметке, смайлику или робкому рисунку на форзаце.
Кто же она? Ну, понятное дело — американка. Здесь ли она или надписям пара лет — как и тем, что на стенах баскетбольной площадки. Хотя там как правило «фак ю» или «фак ниггаз». А здесь цветочки, кружево, солнце. За что держат в тюрьме такое тургеневское кисейное создание?
Сижу всего два месяца, а уже прихожу в волнение от девичьих рисунков и округлого, как бедра почерка. Похоже — не только я. Американцы — из уголовных отсеков — пытаются завязать с ней чат. Каждый — в меру испорченности.
Кто-то дает спецификации по размерам и обхвату фуя. Кто-то цитирует поэтов. Кто-то даёт номер мобилы и указывает время созвона. Если на одну и ту же мобилу позвонить одновременно с мужского и женского бараков — владелец мобилы может устроить звонок-конференцию, как цифровой амур.
Иногда я тоже порываюсь ей написать. Но дальше планов дело пока не идёт. Мне уже не шестнадцать и лапать хрустальные замки заурядной физиологией уже совсем не тянет. Любоваться можно и так, правда?
Сегодня в библиотеку со мной прорвался юный Санджайка Бисва. Я не то чтобы расстроен вторжением в мое сакральное библиотечное пространство, больше удивлен — Непал обычно не читает книг ни на одном языке мира.
Наверное приперся на турник — который торчит тут же в углу библиотеки и похож на железную виселицу времен кроважадных пилигримов. Непал действительно подтянулся разок-другой, обнаружив смуглый пупок под задравшейся полосатой распошонкой.
Потом вдруг развалился прямо на полу библиотеки в пятне солнечного света из потолочного окна. Солярий себе устроил — как сытый, упитанный кот. Детская непосредственность.
Я сделал еще пару кругов по библиотеке — в тюрьме вы всё время ходите кругами, да и улегся в соседнее от Бисвы солнечное пятно из другого окна. Солнце и правда недурно прогревало. Просто здорово! От живого тепла хотелось мурлыкать и жмуриться.
