Чужое сердце - Свинаренко Антон (чтение книг TXT) 📗

Лицо его вдруг потемнело.

– Как это так – «неважно»?

– Ну, это сложный вопрос…

– Я должен отдать ей свое сердце. Должен.

– Кому?

– Клэр Нилон.

У меня в буквальном смысле отвисла челюсть. Эта подробность не звучала в новостях.

– Нилон! Она что, родственница Элизабет?

Я слишком поздно понял, что посторонний человек, не судивший Шэя в роли присяжного, вряд ли смог бы вспомнить эту фамилию так быстро. Однако Шэй был слишком возбужден, чтобы заметить мой промах.

– Она сестра убитой девочки. У нее сердечная болезнь, я видел по телевизору.

Когда вы рождаете это в себе, то, что вы имеете, спасет вас. Если вы не имеете этого в себе, то, чего вы не имеете в себе, умертвит вас. Мы с Шэем совершали одну и ту же ошибку. Мы оба верили, что давнишнее зло можно искупить новым добрым деянием. Но даже если Клэр Нилон получит его сердце, ее сестра не воскреснет. И если я стану духовным наставником Шэя Борна, это не отменит того факта, что я же его сюда заточил.

– Шэй, невозможно добиться спасения души, отдав свое тело на органы. Спасение обрящет лишь тот, кто покаялся и позволил Иисусу отпустить его грехи.

– То, что случилось тогда, сейчас уже не имеет значения.

– Не нужно бояться ответственности. Господь любит нас – даже когда мы оступаемся.

– Я не мог ничего поделать, – сказал Шэй. – Но теперь – могу.

– Доверься Господу, – предложил я, переходя на «ты» – Скажи Ему, что сожалеешь о своих проступках, и Он простит тебя.

– Точно?

– Точно.

– Тогда зачем сначала говорить ему, что сожалеешь?

Я замешкался, не зная, как лучше объяснить Шэю концепцию отпущения грехов. Это своего рода сделка: ты каешься – тебя прощают. Если же придерживаться экономической теории Шэя, то можно отдать часть себя – и снова стать единым целым.

Так ли велика разница?

Я помотал головой в надежде привести мысли в порядок.

– Вот Люсиус у нас атеист, – сказал Шэй. – Правда, Люсиус?

Люсиус сидевший на стеной, пробормотал что-то невнятное, но утвердительное.

– А он не умер. Он был болен – и излечился.

Тот ВИЧ-позитивный. Я слышал о нем в новостях.

– Ты имел к этому какое-то отношение?

– Я ничего не делал.

– А вы, Люсиус? Вы в это верите?

Я немного отклонился назад, чтобы заглянуть в глаза этому арестанту. Он оказался худощавым мужчиной с копной белых волос.

– Я считаю, что только Шэй и имел к этому отношение, – сказал он.

– Люсиус может верить во что хочет, – сказал Шэй.

– А что насчет чудес? – добавил Люсиус.

– Каких еще чудес? – переспросил Шэй.

Меня поразили две вещи. Во-первых, Шэй Борн не пытался никого убедить, будто бы он Мессия, Иисус или еще кто-то. Он признавал, что он – это он, и никто другой. А во-вторых, он почему-то вбил себе в голову, что не сможет обрести покой, если не отдаст свое сердце Клэр Нилон.

– Послушайте, отче, – сказал Люсиус, – вы поможете ему или нет?

Пожалуй, не в наших силах возместить урон, нанесенный в прошлом, но это ведь не означает, что наше будущее теряет всякий смысл. Я закрыл глаза и представил, что я – последний человек, с которым Шэй Борн поговорил перед тем, как штат Нью-Хэмпшир отнял у него жизнь. Я представил, как выбрал бы отрывок из Библии, способный всколыхнуть его душу, представил, как омыл бы его раны целебным бальзамом молитвы в последние его минуты на земле. Я мог сделать это для него. Я мог быть для него тем, в ком он нуждался сейчас, ибо не смог быть тем, в ком он нуждался тогда.

– Шэй, – сказал я, – когда ты знаешь, что твое сердце бьется в чьем-то теле, это не спасение. Это альтруизм. Спасение – это возвращение домой. Это понимание, что ты не должен выслуживаться перед Богом.

– О господи! – фыркнул Люсиус. – Не слушай его, Шэй.

Я обернулся на голос.

– Вы не могли бы помолчать? – Я принял такую позу, чтобы видеть только Шэя. – Бог любит тебя независимо от того, жертвовал ли ты свои органы и совершал ли ты ошибки на жизненном пути. И в день казни он будет ждать тебя. Христос спасет тебя, Шэй.

– Христос не может дать Клэр Нилон здоровое сердце. – Взгляд Шэя, внезапно прояснившись, впился в меня. – Мне не нужно обретать Бога. Мне не нужен катехизис. Я лишь хочу знать, смогу ли спасти маленькую девочку после смерти.

– Нет, – резко ответил я. – Не сможешь, если тебе сделают смертельную инъекцию. Препарат, который тебе введут, разработан специально для остановки сердца. А когда оно остановится, его уже нельзя пересаживать.

Свет в его глазах потускнел, и я затаил дыхание.

– Мне очень жаль, Шэй. Я понимаю, что ты ожидал другого ответа. Я понимаю, что тобою движут благие намерения… Но тебе придется найти им иное применение, если ты хочешь обрести покой. И в этом я могу тебе помочь.

В этот миг на ярус I ворвалась молодая девушка. На плечи ее ниспадал каскад черных кудрей, а из-под бронежилета проглядывал самый уродливый полосатый костюм, который я только видел.

– Шэй Борн? – выпалила она. – Я знаю, как помочь вам стать донором.

Мэгги

Кому-то кажется, что выбраться из тюрьмы нелегко, но мне это сделать было не труднее, чем попасть внутрь. Да, пускай я формально не защищаю интересы Шэя Борна, но ведь тюремное начальство об этом не знало! И формальность эту я могла обсудить с Борном лично – если мне удастся с ним увидеться. Когда мне это удастся.

Я и не представляла, как тяжело будет прорваться сквозь толпу у стен тюрьмы. Одно дело – протискиваться между студентами, которые курят травку в палатке в окружении табличек «Творите мир, а не чудеса»; и совсем другое – объяснять матери, которая держит на руках больного раком лысого ребенка, почему та должна уступить мне место в очереди. В конце концов я поняла, что продвигаться вперед смогу исключительно в роли юриста Шэя Борна, который наделен правом передавать ему просьбы этих людей, прождавших в отдельных случаях по несколько дней кряду. Я говорила с пожилой четой, узнавшей свои диагнозы-близнецы – рак груди и рак лимфоузлов – в течение одной недели; с отцом, повсюду таскавшим фото своих восьмерых детей, которых он не мог содержать, будучи уволенным с работы; с дочерью, катившей кресло матери и молившей хотя бы о минутном прояснении в сумраке Альцгеймера, чтобы успеть сказать, как она сожалеет о давней ссоре. «В мире столько страданий, – подумала я. – Как мы вообще умудряемся просыпаться по утрам?»

Дойдя до ворот, я сообщила, что пришла на свидание с Шэем Борном. Офицер встретил мое заявление смехом.

– У него свидание со всем миром.

– Я его адвокат.

Он смерил меня внимательным взглядом и связался с кем-то по рации. Через минуту подошел другой офицер, который и провел меня сквозь блокаду. Как только я вошла, толпа одобрительно заулюлюкала.

Ошарашенная, я обернулась и неловко помахала им рукой. И тут же поспешила за надзирателем.

Я раньше не бывала в тюрьме нашего штата. Это было огромное кирпичное здание с внутренним двором, огороженным колючей проволокой. Мне велели расписаться в журнале и снять куртку перед прохождением через металлоискатель.

– Подождите здесь, – сказал офицер и удалился, оставив меня одну в небольшом помещении. Один из заключенных мыл пол, избегая моего взгляда. Обут он был в белые кроссовки, скрипевшие при каждом шаге. Я смотрела на его руки, сжимавшие безобидную швабру, и гадала, какое на них преступление: убийство, изнасилование, грабеж?

У меня были причины не работать адвокатом в уголовной защите: эта обстановка повергала меня в ужас. Мне доводилось встречаться с клиентами в окружной тюрьме, но все они попадали туда по мелочам: пикет у штаба политического кандидата, сожжение флага, гражданское неповиновение. Никто из моих клиентов не убивал человека – тем паче ребенка и полицейского. Я поймала себя на невольных размышлениях о том, каково это – пробыть здесь всю жизнь. А вдруг оранжевая роба когда-нибудь заменит мне и вечерние платья, и повседневный туалет, и даже пижаму? Вдруг мне будут приказывать, когда я должна принимать душ, есть и ложиться спать? Учитывая, что моя работа заключалась в поддержании личных свобод, мне трудно было вообразить тот мир, где этих свобод не существует.