Лунный тигр - Шабаева Татьяна Николаевна (читать книги .txt) 📗
Взбежав на гребень холма, она машет руками и кричит. Мужчины подходят к ней. Том Сауверн достает бинокль: «Вы спускались туда? Вот идиотка. Они подорвались на мине. Там вокруг могли быть другие». — «Простите, — говорит Клаудия» — там человек, он еще жив». — «Все равно идиотка. Стойте здесь. Чемберс, принесите, пожалуйста, перевязочный пакет из грузовика».
Осторожно, не отводя глаз от песка, он спускается к перевернутому автомобилю. Один раз он останавливается, внимательно что-то разглядывает. Наконец он подходит к автомобилю и зовет Джима Чемберса. Клаудия и новозеландец остаются на холме.
— С тобой все хорошо? — спрашивает новозеландец.
— Да, все в порядке.
Возвращаются мужчины.
— Он уже около суток здесь, бедняга, — говорит Том. — Поисковая команда их, похоже, пропустила. — Он смотрит на Клаудию. — Повезло ему, что вы выбрали именно это местечко. Я свяжусь с санитарами по рации, и мы подождем, пока они подъедут. Я, что мог, сделал. Бедный парень. Он, кажется, почти ничего не соображает.
— Простите, что вела себя как идиотка, — говорит Клаудия.
Он пристально смотрит на нее:
— Ну, вы целы, это главное. Но если хотите такой и остаться, больше так не поступайте.
8
— Какой милый цветочек, — говорит сиделка. — Это ваша невестка принесла? Чудесный цвет. Такие растут в оранжереях. Поставлю-ка я его поближе к радиатору.
Клаудия поворачивает голову:
— Это пуансеттия. Совершенно неистребимое растение. Они растут в пустынях. Пусть испытает судьбу, как все мы.
Сиделка щупает землю в горшке и качает головой:
— Нет, голубушка, здесь вроде бы торф. — Она снимает цветок в подоконника. — Мы ведь не хотим, чтобы цветочек погиб, правда? Миссис Хэмптон расстроится.
Нет, она не расстроится. Она будет винить меня в том, что я его загубила. Про себя, естественно, — не вслух. За эти годы я наслушалась немало молчаливых обвинений Сильвии.
Как это похоже на Сильвию — принести мне пуансеттию. Она как знала. Люди, которым не хватает тонкости, могут быть жестокими нечаянно, даже об этом не догадываясь.
Это было крошечное селение на берегу моря. Цепочка разрушающихся каменных строений, которые когда-то были белыми оштукатуренными особняками и кафе. Стена кафе, правда, сохранилась, как и прикрепленный к ней плакат с рекламой «Швепс». Развалины особняков покрылись буйной растительностью: хвостами ярко-голубого вьюнка и кружевом алой пуансеттии — молочая. Клаудия сорвала один цветок, и пальцы немедленно склеились от белого сока. Она бросила молочай на песок и вытерла руки о штанины. Цветы были великолепны. Они только что прошли по лагерю, утопающему в асфоделях и душистом табаке; солдаты прогуливались между палатками, воздух благоухал.
— На прошлой неделе был дождь, — пояснил Том Сауверн, — семена, наверное, находились в состоянии покоя, а от влаги проросли.
В состоянии покоя… месяцы, а может, годы, думает Клаудия. Как удивительно. Но еще удивительнее стоять здесь, в этом месте, в это время — и разговаривать о ботанике. По прибрежной дороге тянется нескончаемый серый гремящий поток грузовиков, автоколонны одна за другой пробираются к западу, идут медленной неумолимой армейской поступью бензовозы, тяжелые грузовики, санитарные и бронированные транспорты. И за всем этим сверкает великолепный лазоревый изгиб Средиземного моря, с серыми очертаниями кораблей на горизонте. С неба эхом доносится гул самолетов.
— Вы спрашивали, — говорит он, — что чувствуешь на войне? Я так понимаю, это нужно вам для статьи?
Они сидят на низком парапете, которым был когда-то огорожен дворик кафе. Джим Чемберс и новозеландец ухитрились найти кого-то, кто помог им пробраться на передовую. Том Сауверн передаст Клаудию парню из ВВС, который предложил отвезти ее в Каир на транспортном самолете и сейчас идет к ним через летное поле. Он увидал кого-то на КПП, но закончит разговор и придет. А Том заберет танк и вернется в свою дивизию, чтобы снова двигаться вперед.
— Нет, — отвечает она, — мне просто важно понять.
Он задумывается, подбирая слова:
— Много чего. Скуку, неудобства, восторг, страх. Все так быстро меняется, что и не передашь. — Он пристально смотрит на нее. — Извините, что я так нехотя отвечаю. Это как прожить целую жизнь в одну мучительную минуту. Временами здесь творится черт знает что. Час может показаться днем, а день — часом. Ощущения, мысленные образы сменяются с такой быстротой, что все предметы материального мира приобретают невероятную четкость. Я подолгу разглядывал излом камня, смотрел, как ползет насекомое. — Он помолчал. — Мой водитель был убит в первом же бою. Мы с ним вместе были на сборах. За неделю до того был его день рождения. Мы тогда открыли банку персиков и выпили виски. Ему исполнилось двадцать три. И в тот же день мы с ним видели мираж: целую деревню в оазисе — пальмы, хижины, крестьяне, верблюды. Я подумал, что у меня галлюцинации, и тут он сказал: «Господи, сэр, гляньте-ка!» К миражу едешь, а он тает, расплывается у тебя перед глазами. Но где-то, в каком-то месте, все это существует, живое и целостное. А сейчас я вспоминаю о своем водителе — ефрейторе Хайкрафте из Ноттингема, — и когда устану так, что ничего уже не соображаю, как зомби, одна мысль никак не идет из головы: куда же он делся? Как так может быть: сегодня ты сидишь с ним в одном танке, а завтра его уже нет? Как?
— Я не знаю, — шепчет Клаудия. Она смотрит на его ноги: припорошенный песком ботинок наступил на большой цветок пуансеттии, блестящую алую звезду с золотистым сердечком.
— Мы похоронили его в тот же вечер. Отпевал его католический священник. Может, мне стоило спросить у священника, куда ушел ефрейтор Хэйкрафт. Едва ли ему бы это понравилось. Но вы, может быть, набожны?
— Нет, — отвечает Клаудия, — я не набожна.
— Тогда мои слова вас не обидели. Заранее ведь никогда не знаешь. Здесь творится невероятное количество богоугодных дел, вы даже не поверите. Господь активно во всем участвует. Кстати, вы будете рады узнать, что Он на нашей стороне — по крайней мере, мы в этом не сомневаемся.
— Мы победим? — спрашивает Клаудия.
— Думаю, да. Не потому, что Господь с нами, и не потому, что справедливость восторжествует, а просто в сухом остатке у нас больше ресурсов. Справедливость мало значит на войне. Так же как доблесть, самопожертвование… и с чем там еще принято связывать войны! Вот этого я раньше до конца не понимал. О войнах существует совершенно неправильное представление. Славные репортеры былых времен имели обыкновение врать самым бесчестным образом. Я надеюсь, вы и ваши друзья сможете как-то поправить дело.
— Я тоже надеюсь, — отвечает Клаудия.
— Я, впрочем, имел в виду скорее историков, а не репортеров. Думаю, к историкам вы себя не отнесете. Эти люди, которым не довелось побывать на месте событий, как раз и концентрируют свое внимание на доблести, справедливости и прочем. Да, а еще есть статистика. И если вы посмотрите на войну с точки зрения статистики, вы увидите все в совершенно ином свете.
— Да, — говорит Клаудия. — Я начинаю понимать.
— Чем вы занимаетесь, кроме того что разъезжаете по свету во благо свободы печатного слова? — внезапно спрашивает Том.
Клаудия задумывается над ответом. Она удивляется самой себе. Подыскивать слова ей раньше не приходилось. Но сейчас она боится показаться нахальной, глупой, таинственной или претенциозной. Наконец она отвечает:
— Я написала две книги.
— Какие?
— Я… думаю… вы бы сказали, что это книги по истории, — через силу выдавливает она.
Том Сауверн пристально смотрит на нее.
— По истории, — наконец говорит он. — Я сам когда-то любил книги по истории. Я имею в виду, читать. Прямо-таки зарывался в них. Когда-нибудь, в лучшие времена, я к этому вернусь. Сейчас я просто совсем иначе себя ощущаю. Когда время словно выбито из колеи, приходит неприятное осознание того, что история существует и что ты — ее часть. Каждому кажется, что он защищен от воздействия истории. Но бывают случаи, когда становится очевидна иллюзорность этого убеждения. Что до меня, я бы предпочел иллюзии.
