Отрада округлых вещей - Зетц Клеменс Й. (читать книги онлайн полностью TXT, FB2) 📗
В приложении к монографии Гунтера помещалась обширная библиография по данной теме. Я водил сверху вниз указательным пальцем по столбцу на букву «К»: «Карпаччо, Кирхнер, Киршнер, Кольмар, Кольмарссон, Конради, Коэльо…» На сей раз фамилия была написана правильно. Сердце у меня на мгновение замерло:
«Бернар Анри Конради и его наивная живопись».
Кристиан фон Шефер
Издательство «Альтбау», Цюрих, 1955.
Чтобы разыскать эту книгу, у меня ушло несколько мучительных недель. Обошлась она в двести сорок четыре евро, и, получив наконец посылку, я отправился с нею в парк, чтобы распечатать ее под открытым небом, в обществе маленького фонтанчика. Книга пребывала не в лучшем состоянии, некоторые страницы оторвались и были просто вложены среди других, ничем не закрепленные. Могли бы обращаться с книгами и повежливее.
Конради родился двадцать седьмого сентября 1891 года в Диллингене-на-Сааре. Вскоре после этого родители с маленьким Бернаром переселились в деревню Мертен (ныне находящуюся на французской территории), а потом в Лотарингию, в местечко Пьенн. Конради очень хорошо учился в школе, один его табель из начальных классов сохранился. Его знания по всем предметам были удостоены высшей оценки, а исполненная благожелательности характеристика, из тех, что директор собственноручно давал каждому ученику, описывает его как «мальчика, чистосердечно и честолюбиво тщащегося сравниться с окружающими и ни в чем им не уступать». Поворот в жизни Конради случился осенью 1908 года. В сохранившемся лишь фрагментарно жандармском рапорте упоминается молодой человек, который, подравшись с несколькими работягами из деревни, никак не хотел угомониться. На вопрос, что же его так вывело из себя, он отвечал, что виноват-де в этом соседский крестьянский парень, «всем обликом своим напоминающий о Теле Господнем», потому что он-де «напрямик» сказал ему, будто близится великое несчастье. Свое имя для официального занесения в протокол молодой человек сообщил как «Бернар Конрадин» [sic] и попросил, чтобы его посадили в тюрьму, ибо за решеткой ему-де не страшен упомянутый крестьянский юнец. В этом ему было отказано, и его препроводили домой. Уже на следующий день Конради стал героем другого происшествия и, соответственно, полицейского рапорта. В оном значится, что молодой мсье Конради (на сей раз под верно написанной фамилией) расхаживал по деревне голым. На допросе он показал, что из-за того крестьянского парня он-де более не расстраивается, однако ночью он, как с ним уже не раз бывало, пережил тяжелый нервный срыв, все мысли его приняли невыносимо микроскопические размеры, и он осознал, что механизм, который сместился и искривился внутри него, схож с кофейной мельницей.
Этой ночью ему сделалось поистине скверно, поведал Конради полицейским чиновникам «спокойно и связно», он ворочался, не в силах сомкнуть глаз, мучимый дурными предчувствиями, не находя покоя, и даже «сколько ни повторял молитвы по пальцам», [50] все было тщетно. Давление извне, из-за стен комнаты, совершенно его истерзало, а в самые тяжкие минуты ему-де приходилось держаться за собственный подбородок, чтобы не упасть с постели. Потом, спустя некоторое время, все стало происходить решительно кольцеобразно, а в груди у него «рылось и грохотало». На следующее утро все снова обрело «мягкий и простой» облик: и двор, и корзина яиц на каменных ступенях их дома, и брошенная телега на проселочной дороге, и очень яркое солнце на небе. Он смог вернуться к работе и продолжить подготовку к воинской службе, но потом, около полудня, внутри него вновь проснулось что-то, напоминающее кофейную мельницу (а затем и Тело Господне).
Тут он, по его собственным словам, впервые попытался покончить с собой, но не преуспел, и потому просто «совлек с себя все одежды». Так он чувствовал себя в относительной безопасности, если бы при сем не случился крестьянский парень, который постоянно тщился через пупок въехать в его, Конради, живот. В конце концов он заткнул пупок корковой пробкой. К тому же, его вдруг охватил страх при мысли, что внутри он, возможно, состоит из «туго смотанных ниток, вроде клубка». И чем же было вызвано столь внезапное изменение, спросил полицейский, почерк которого до сих пор излучает искреннее расположение и добродушие. Да, отвечал Конради, в полдень ему, к сожалению, вновь вспомнилась прозрачная, ясная и безоблачная погода, от каковой мысли он уже не в силах был отделаться, и тут с небес обрушилась «великая беда», и он едва успел спастись от нее в доме, хотя на улице всё уже приняло глубоко кольцеобразную форму. Прошлой ночью ему «чрезвычайно докучало» присутствие на небе кометы, а прежде всего тот факт, что эту маленькую комету над крышами смастерили, скрутив и сложив ночью все небо, днем столь ясное, наподобие фантика от конфеты. Это «вселило в его душу бесконечную грусть, а также сделало его легковоспламеняющимся в различных направлениях» (ср. неизгладимое и драматическое впечатление, которое произвело на Конради впоследствии зрелище звездного неба). Это новое чувство «наполнило его как цеппелин», под каковым «наполнением» он, возможно, понимал «ощущение внутренней раздутости», подобно тому, как оболочка дирижаблей под давлением легкого несущего газа туго натягивается, принимая характерную форму сигары.
Я нетерпеливо перелистнул несколько страниц, перейдя к главе «Годы в клинике». Конради недолгое время воевал на фронтах Первой мировой войны рядовым, но потом, так сказать, прямо с поля брани, был доставлен в психиатрическую лечебницу неподалеку от немецкой границы — клинику Сен-Варез возле местечка Раон-сюр-Плен. Естественно, воевал он на стороне Франции, однако, как пишет Кристиан фон Шефер в главе «Годы в клинике», французским владел довольно посредственно. В этом смысле ему особенно посчастливилось с лечащим врачом, доктором Жеромом Гевайером (1880–1950), поскольку тот мог вести с ним психотерапевтические беседы на немецком. Записи этих бесед также дошли до нас на немецком, а позднее были выполнены «удобные» (фон Шефер) переводы их на французский.
Гевайер происходил из богатой люксембургской семьи. В молодости он некоторое время был горячим приверженцем психоанализа Фрейда, однако позднее, в своей собственной практике, прежде всего в процессе лечения тех специфических военных травм, которые позднее обозначили термином «шелл-шок», стал все более и более от него отходить. В случае острых психических расстройств, как утверждает Гевайер в одном письме 1914 года, этот метод уже не помогает. Фрейдовский психоанализ-де создан для представителей определенных слоев городского населения, которых без особого труда можно посвятить во все тайны и хитросплетения их комплексов, неврозов и фобий с красивыми древнегреческими названиями, заимствованными из мифов. Гевайер с 1916 года занимался прежде всего психическими травмами солдат и поначалу полагал, что и Конради представляет собой такой же случай. Как-никак Конради тоже был доставлен в психбольницу непосредственно после военной операции. Как он вообще попал во французскую армию, я так и не узнал, потому что пролистнул одну главу. Меня подгонял какой-то неясный страх, заставляя читать быстрее и быстрее. Многие абзацы я пропускал. И все это время какая-то пожилая дама кормила хлебными крошками парковую фауну, собравшуюся вокруг чаши фонтана.
Доктор Гевайер (крайний справа)
со своей молодой женой Нелли,
несколькими коллегами по психиатрической больнице
и пациентом в форме немецкого солдата (сидит внизу).
Сен-Варез, ок. 1918 года.
В ходе трех подробных обследований, которым доктор Гевайер подверг Конради в мае-июне 1916 года, он выяснил, что его больной смышлен и понятлив, им быстро овладевает смятение, однако он вежлив и ведет себя относительно мирно. Когда в беседах возникали паузы, он по временам погружался в свое, как называли его он сам или доктор Гевайер, «якорное состояние» и иногда безмолвно салютовал неизвестно кому в пустоте и корчил рожи. Однажды, описывая ночной марш-бросок, он расплакался и долго не мог успокоиться. В другой раз надавал пощечин толстой тыкве, лежавшей на столе у доктора. Время от времени у пациента прорывался неудержимый поток речи, он стремительно выпаливал фразу за фразой, и потому приходилось просить его говорить помедленнее. Лишь во время третьего обследования, помимо уже известного арсенала его галлюцинаций, отчетливо наметились три тяжких состояния, имевших свой источник в его повседневном мире. Одним таким состоянием был его острый, усиливавшийся прежде всего по ночам, страх перед женщинами. Конради пояснял, что вожделеет их, однако ему совершенно ясно, что в его внешности таится какой-то изъян; нельзя сказать, что он безобразен, но всем женщинам он кажется отталкивающим, это загадка, и, пытаясь разрешить ее, он становится «все более и более порывистым и глупым». Второй проблемой являлось отвращение, которое внушали ему подмышки, как мужские, так и женские. Сам он имел обыкновение (какое-то время) ходить со вложенными в подмышки бумажками. Тут доктор Гевайер со свойственным ему юмором признал в беседе с пациентом, что, конечно, подмышки — весьма странное изобретение природы, но почему же они вызывают у него, Конради, такой ужас? Только спустя некоторое время пациент сознался, что они напоминают ему мужской анус, а ночью из них выползают маленькие существа с крохотными, размером с большой палец, головками. Когда эти существа выскальзывают из его тела, он ощущает невыносимую боль, неизменно быстро давит их и прячет их трупики. Кроме того, подмышки восприимчивы к сигналам азбуки Морзе. Разумеется, Гевайер попытался выяснить, не лежат ли в основе этой фобии гомосексуальные наклонности, однако Конради, обсуждая эту тему, избегал однозначных ответов.
