Между небом и землей - Леви Марк (версия книг TXT) 📗
Им было так спокойно вместе, что других это обескураживало. Казалось, что Лили и Энтони избрали своим кредо отказ от гнева или возмущения.
— Что с ним стало?
— Энтони на десять лет пережил Лили. Остаток жизни он провёл, ухаживая за домом. Лили оставила ему деньги — таков был её стиль: предвидеть все, даже непредвиденное. В этом Энтони был похож на неё.
Он умер в больнице в начале зимы. Одним солнечным и свежим утром он проснулся усталым. Смазывая петли ворот, он внезапно почувствовал глухую боль в груди. Пошёл между деревьями, пытаясь вдохнуть воздух, которого вдруг стало не хватать. Старая ель, под которой он проводил весенние и летние сиесты, приняла его под свои ветви, когда он, обессиленный, упал. Ошеломлённый болью, Энтони дополз до дома и позвал соседей. Его отвезли в отделение неотложной помощи в Монтеррей, где он и умер через день.
После его смерти семейный адвокат связался со мной, чтобы узнать, как поступить с домом. Он сказал мне, что был поражён, когда побывал там. Энтони все убрал, как если бы уезжал в путешествие, в тот день, когда почувствовал себя плохо.
— Может быть, это он и собирался сделать?
— Энтони — уехать в путешествие? Нет, даже чтобы заставить его съездить за покупками, требовались долгие переговоры, и начинать их надо было загодя. Нет, я думаю, у него сработал инстинкт, как у старого слона: он почувствовал, что пришёл его час. Или, возможно, он устал и поддался.
Тут Артур вспомнил, что однажды ответила мать на его вопрос о том, боятся ли взрослые смерти: «Если ты хорошо провёл день, рано встал, чтобы пойти со мной на рыбалку, набегался, поработал в розарии с Энтони, то к вечеру ты устал. И даже ты, который терпеть не может укладываться в постель, будешь счастлив улечься.
Жизнь напоминает один из таких дней. Мысль, что в конце ты отдохнёшь, приносит спокойствие и утешение. Когда всё становится трудным и утомительным, вечный сон не пугает, как раньше».
Мама была уже больна, и я думаю, она знала, о чём говорила.
— А ты ей что сказал?
— Я вцепился в её руку и спросил, не устала ли она. Она улыбнулась. Короче, я хотел сказать, что не верю, будто Энтони устал жить, нет, это не депрессия; я полагаю, к нему пришла мудрость.
Они направились к дому, но Артур свернул, чувствуя, что готов зайти в розарий.
— Мы идём к сердцу королевства, в розовый сад!
— Почему «сердце королевства»?
— Лили была помешана на розах. На моей памяти розы были единственным предметом её перепалок с Энтони. Она заказывала черенки по каталогу, её гордостью было разведение сортов со всего мира, особенно если в примечании указывалось, что климатические условия, необходимые для благополучного существования растения, совершенно отличны от местных. Для неё становилось делом чести уличить садоводов в невежестве и вырастить из черенка куст.
— И много таких кустов было?
Он насчитал около ста тридцати пяти. Однажды, когда начался страшный дождь, Энтони и мать встали среди ночи и побежали в гараж за огромным куском брезента. Энтони закрепил три угла брезента кольями, а четвёртый они вдвоём держали на вытянутых руках, один — забравшись на складную лестницу, другая — стоя на вышке теннисного судьи. Когда гигантский зонтик становился слишком тяжёлым от скопившейся дождевой влаги, они его встряхивали. Буря длилась больше трех часов. «Если бы дом загорелся, я уверен, они меньше бы всполошились. Посмотрела бы ты на них наутро, они были как две развалины». Но розарий был спасён.
— Посмотри, — воскликнула Лорэн, — сколько ещё здесь цветов!
— Да, это дикие розы, они не боятся ни солнца, ни дождя; тебе лучше надеть перчатки, если хочешь их срезать — на них полно шипов.
Они провели большую часть дня, вновь и вновь открывая для себя уголки просторного сада, окружающего дом. Артур показывал деревья, зарубки, которые когда-то оставил на коре. Обходя кругом одну из сосен, он показал место, где сломал ключицу.
— Как ты умудрился?
— Я созрел и упал с дерева!
День пролетел незаметно. Вечером они вернулись на берег океана, уселись на камни и увидели картину, ради которой люди съезжаются со всего мира. Лорэн широко развела руки и воскликнула: «Микеланджело сегодня в ударе!» Артур глянул на неё и улыбнулся. Вернувшись в дом, они вместе совершили «уход за телом», потом Артур развёл огонь в камине в маленькой гостиной.
— Так что такое чёрный чемоданчик?
— Ты ничего не забываешь!
— Нет, просто внимательно слушаю.
— Это чемодан, который принадлежал маме; она хранила там письма и сувениры. Я думаю, что этот чемодан, по сути, содержит все главное в её жизни.
— Что значит — «я думаю»?
Чемодан был великой тайной. Весь дом принадлежал Артуру, кроме шкафа, где лежал чемодан. Доступ был категорически запрещён. «И я не стал рисковать!»
— Где он?
— В кабинете.
— И ты так ни разу и не вернулся, чтобы открыть его? Поверить не могу!
Глядя, как Лорэн скептически сморщила лоб, Артур признался:
— Ладно, правда в том, что я всегда трусил.
— Почему?
— Не знаю; боялся, что это изменит образ, который я сохранил, боялся, что печаль будет слишком сильной.
— Сходи за ним!
Артур не двинулся с места. Лорэн настаивала, чтобы он сходил за чемоданчиком. Бояться нечего. Если Лили убрала всю свою жизнь в чемоданчик, то именно для того, чтобы однажды сын узнал, какой была мать. Она любила его не для того, чтобы он жил, не прикасаясь к её образу.
— Риск любви в том, что любишь недостатки так же, как и достоинства, они неразделимы. Чего ты боишься — что станешь осуждать мать? Ты по натуре не судья. Ты не можешь отворачиваться от того, что там хранится, ты нарушаешь её же закон!.. Ведь она оставила чемоданчик, чтобы рассказать о себе, чтобы ты продолжил то, что время не позволило сделать ей, чтобы ты действительно узнал её, не только как ребёнок, но глазами и сердцем мужчины!
Артур несколько секунд размышлял. Потом встал, пошёл в кабинет и открыл шкаф. Посмотрел на чёрный чемоданчик, лежащий на полке, взялся за потёртую ручку и понёс прошлое в настоящее.
Вернувшись в гостиную, он сел по-турецки рядом с Лорэн, и они поглядели друг на друга, как два ребёнка, обнаружившие шкатулку с сокровищами.
Переведя дыхание, он сдвинул две защёлки, и крышка открылась. Чемодан был наполнен конвертами самых разных размеров, в них лежали письма, фотографии, какие-то маленькие предметы, самолётик, слепленный из крутого теста, который Артур изготовил ко Дню матери, пепельница из пластилина — его же подарок на Рождество, ожерелье из ракушек непонятного происхождения, серебряная ложечка и детские пинетки. Настоящая пещера Али Бабы. Сверху лежало адресованное ему письмо.
Мой Артур!
Вот наконец ты и дома. Время затягивает раны, хотя не избавляет нас от шрамов. В этом чемодане ты найдёшь все мои воспоминания — и о тебе, и до тебя, и те, о которых я не могла рассказать, потому что ты был ещё ребёнком. Ты увидишь меня другими глазами, ты многое узнаешь; я была твоей мамой, но я была и женщиной, со страхами, сомнениями, поражениями, сожалениями и победами. Чтобы давать советы, которыми я тебя щедро наделяла, я тоже должна была ошибаться, и со мной это случалось часто. Родители — это горы, на которые всю жизнь стараешься взобраться, пока однажды сам не заметишь, что играешь их роль.
Знаешь, нет ничего более сложного, чем вырастить ребёнка. Всегда стараешься поступать правильно, прекрасно зная, что беспрестанно ошибаешься. Аля большинства родителей все сводится к любви, даже если иногда не можешь избавиться от доли эгоизма. Жизнь — вовсе не священнодействие. В тот день, когда я закрыла этот чемоданчик, я испугалась, что разочарую тебя.
Я не знаю, сколько лет тебе будет, когда ты прочтёшь это письмо. Я представляю тебя молодым красивым мужчиной лет тридцати, может, старше. Боже, как бы я хотела прожить эти годы рядом с тобой. Бели бы ты знал, до какой степени мысль, что я не увижу тебя утром, когда ты открываешь глаза, не услышу звук твоего голоса, когда ты меня зовёшь, опустошает меня. Эта мысль причиняет мне большую боль, нем недуг, который уносит меня так далеко от тебя.
Я всегда любила Энтони настоящей любовью, но эта любовь так и не стала моей жизнью. Потому что я боялась — твоего отца, той боли, которую я могла ему причинить, боялась разрушить то, что я создала, боялась признать, что я ошиблась. Я боялась нарушить установленный порядок, боялась начать все сначала, боялась, что ничего не получится, что все останется лишь мечтой. Но не прожить эту любовь было кошмаром. Ночью и днём я думала о нём, и я его себе запрещала.
Когда твой отец умер, страх остался — страх предать, страх за тебя. Все превратилось в бесконечную ложь.
Энтони любил меня так, как любая женщина мечтает быть любимой хотя бы раз в жизни. И я не смогла вернуть ему эту любовь — из-за трусости. Я прощала себе слабости, я находила удовольствие в дешёвой мелодраме и не знала, что жизнь проходит слишком быстро, а я позволяю ей пройти мимо меня.
Твой отец был хорошим человеком, но Энтони в моих глазах был единственным: никто не смотрел на меня так, как он, никто не говорил со мной так, как он; рядом с ним ничего не могло случиться со мной, я чувствовала себя абсолютно защищённой. Он понимал каждое моё желание и не уставал выполнять их. Вся его жизнь была основана на гармонии, на теплоте, на умении давать. Он протягивал мне руку, а я искала смысл существования в борьбе и не умела принимать дары. Я струсила, я заставила себя поверить, что это счастье невозможно, что жизнь не может быть так сладка.
Единственную ночь мы занимались любовью; тебе было тогда пять лет. Я забеременела, но тогда не сохранила ребёнка. Я никогда не говорила об этом Энтони, но уверена, что он знал. Он всегда все угадывал во мне.
Возможно, хорошо, что все произошло именно так, — из-за моей болезни. Но я всё же думаю, что болезнь, может быть, не развилась бы, если бы я была в мире с самой собой. Все эти годы мы жили в тени моей лжи, я лицемерила с жизнью, и она мне этого не простила.
Вот ты и узнал намного больше о твоей матери. Я колебалась, говорить ли тебе, в очередной раз боясь осуждения. Но не я ли ушла тебя, что худшая ложь — это ложь самому себе?
Существует так много вещей, которые мне бы хотелось разделить с тобой, но нам было отпущено мало времени. Энтони не стал тебе отцом из-за меня. Когда я узнала о своей болезни, было уже поздно отступать.
Ты найдёшь массу всего в неразберихе, которую я тебе оставляю, твои фотографии, мои, Энтони, его письма — не читай их, они принадлежат мне. Они здесь, потому что я не могла решиться с ними расстаться. Ты спросишь, почему нет фотографий твоего отца, — я порвала все однажды ночью — я была в гневе на себя…
Я старалась сделать лучшее из возможного, любовь моя, лучшее из всего, что могла сделать женщина, какой я была, со всеми своими достоинствами и недостатками; но знай, что ты был моей жизнью, всем её смыслом, самым прекрасным, что со мной произошло. Я молюсь, чтобы однажды и ты узнал это несравненное чувство — иметь ребёнка; ты многое поймёшь.
Моей самой большой гордостью было бы остаться твоей Мамой, навсегда.
