Вечер в Византии - Шоу Ирвин (бесплатные серии книг .txt) 📗
«Дорогой Джесс! – писала Сьюзен Бреннер. – Эд не знает, что я повезла его пьесу к Вам, и, если узнает, целых полчаса будет меня упрекать. Ну и пусть. Что бы там у Вас с ним ни произошло, это кануло в прошлое, я же хочу только одного: чтобы его пьеса попала в надежные руки. В последние годы он связывал себя с людьми заурядными, оказавшими на его работу дурное влияние, так что приходится что-то предпринимать, чтобы вырвать его наконец из этого окружения.
Мне кажется, эта вещь – лучшее из всего, что он написал после “Пехотинца”. В какой-то степени они сходны по настроению. Прочтете – увидите сами. Единственно, когда пьесы Эда находили достойное сценическое воплощение, – это в период его сотрудничества с Вами и Фрэнком Баранисом, и я надеюсь, что вы трое сойдетесь опять. Возможно, настало именно то время, когда вы снова окажетесь нужны друг другу.
Я верю в Ваш талант, в Вашу честность и в Ваше стремление показать в театре лишь то, что достойно внимания. Убеждена, что Вы – слишком благоразумный и благородный человек, чтобы позволить горькому воспоминанию встать на пути Вашей любви к настоящему искусству. Когда прочтете пьесу, пожалуйста, позвоните мне.
Звоните утром, часов в десять. Эд снимает неподалеку кабинетик и к этому времени уже уходит. Как всегда, Ваша Сью».
«Преданная, наивная, полная оптимизма жена, – подумал Крейг. – Как всегда». Жаль, что в то лето ее не было с ними в Антибе. Он долго смотрел на рукопись. Текст напечатан непрофессиональной рукой. И переплет неумелый. Наверно, печатала самоотверженная жена – Сьюзен Бреннер. Вряд ли Бреннер в состоянии оплатить машинистку. «Горькое воспоминание», – пишет Сьюзен Бреннер. Какое там воспоминание. Оно погребено под таким множеством других – горьких и сладких – воспоминаний, что теперь это всего лишь анекдот о ком-то, до кого ему, Крейгу, и дела нет.
Он встал и открыл дверь. Белинда сидела за столом и читала роман.
– Белинда, ни с кем меня не соединяйте, пока я сам не попрошу.
Она кивнула. В действительности в последнее время в контору звонили редко. Эти слова вырвались у него по старой привычке.
Он сел за стол и прочел неумело отпечатанный текст. Это заняло у него меньше часа. Он хотел, чтобы пьеса ему понравилась, однако, кончив чтение, понял, что браться за нее не станет. Как и первая пьеса Бреннера, она была о войне. Но не о боевых действиях, а о войсковом подразделении, которое, отвоевавшись в Африке, было переброшено в Англию и готовилось к высадке в Европе. Замысел был серьезный, но получилось жидковато. Действующие лица – с одной стороны, ожесточенные или надломленные войной ветераны, а с другой – свежее пополнение из новичков, которых муштровали и держали в страхе перед старшими и которые не знали, хватит ли им мужества и как они поведут себя, когда настанет время идти в огонь. Конфликты, возникавшие между ветеранами и новичками, дополнялись эпизодами с участием англичан – девушек, английских солдат, их родственников. На основе этого Бреннер попытался проанализировать различия между двумя обществами, представителей которых война свела на несколько месяцев в одном лагере. Стилистически Бреннер переходил от трагедии к мелодраме, а то и к грубому фарсу. Первая пьеса Бреннера была простая и цельная, беспощадно реалистичная, она прямо подводила героев к неизбежному кровавому концу. Новая пьеса блуждала, морализировала, настроения и место действия в ней менялись почти случайно. «Если нынешний период в жизни Бреннера называется зрелостью, то эта зрелость не пошла ему на пользу, – думал Крейг. – Она лишила его неповторимой юношеской непосредственности. Да, разговор со Сьюзен Бреннер по телефону будет не из приятных». Он снял было трубку, но раздумал. Нет, лучше перечитать пьесу и сообщить свое мнение завтра. Надо еще подумать.
Но, прочитав пьесу на следующий день еще раз, он не стал о ней лучшего мнения. Откладывать разговор уже не было смысла.
– Сьюзен, – сказал он, услышав в трубке ее голос, – боюсь, что не смогу за нее взяться. Хотите знать почему?
– Нет, – ответила она, – Оставьте рукопись у своей секретарши. Я возьму ее по дороге.
– Я очень сожалею, Сью.
– Я тоже. Я думала, вы и вправду хороший человек.
Он медленно положил трубку. Начал было читать другую пьесу, но в голову ничего не лезло. Поддавшись внезапному порыву, он снял опять трубку и попросил Белинду соединить его с Брайаном Мэрфи, который находился в это время на Западном побережье.
После того как они обменялись приветствиями и Крейг узнал, что Мэрфи чувствует себя превосходно и уезжает на субботу и воскресенье в Палм-Спринг, Мэрфи спросил:
– Чему обязан?
– Я насчет Эда Бреннера, Мэрф. Не можешь ли ты подыскать ему работу? Дела у него неважно складываются.
– С каких это пор ты стал добрым приятелем Эда Бреннера?
– Не в том дело. Я даже не хочу, чтобы он знал, что я тебе звонил. Устрой ему работу.
– Я слышал, он пьесу заканчивает, – сказал Мэрфи.
– Все равно дела у него неважные.
– Ты читал ее?
Крейг замялся.
– Нет, – сказал он наконец.
– Значит, читал. И она тебе не понравилась.
– Говори тише, Мэрф. И пожалуйста; никому ничего не рассказывай. Ну, так сделаешь что-нибудь?
– Попытаюсь, – сказал Мэрфи. – Но ничего не обещаю. И так дел полным-полно. Может, тебе самому что нужно?
– Нет.
– Чудесно. Считай, что вопрос мой – риторический.
Передай привет Пенни.
– Хорошо, передам.
– Знаешь что, Джесс?
– Что?
– Люблю, когда ты мне звонишь. Единственный клиент, который не относит телефонные звонки на мой счет,
– Значит, я расточительный человек, – сказал Крейг и положил трубку. Он был уверен: сто против одного шанса, что никакой работы для Эда Бреннера на Западном побережье Мэрфи не подыщет.
Он не пошел на премьеру пьесы Бреннера, хотя и купил билет, потому что утром того дня ему позвонили из Бостона. Его приятель, режиссер Джек Лотон, поставивший там музыкальную комедию, сообщил по телефону, что спектакль не получился, и просил приехать и посоветовать, что делать.
Крейг отдал билет на премьеру Белинде, а сам вылетел в тот же день в Бостон. До начала спектакля ни с Лотоном, ни с другими людьми, причастными к постановке, он не стал встречаться – лучше посмотреть сперва самому, свежим глазом. Да и не хотелось погружаться в обычную жестокую грызню из-за того, что не получается спектакль: продюсеры жалуются на режиссера, режиссер – на продюсеров и ведущих актеров, а актеры – на тех и других.
То, что он увидел на сцене, вызвало в нем чувство жалости. Жаль было авторов, композитора, певцов и танцоров, актеров, музыкантов, зрителей и тех, кто вложил свои деньги в это зрелище, стоившее триста пятьдесят тысяч долларов. Несколько лет трудились талантливые люди, и вот спектакль увидел свет. Танцоры показывали чудеса виртуозности, певцы, которые и в других спектаклях пользовались неизменным успехом, превзошли самих себя. И никакого эффекта. На сцене появлялись и исчезали оригинальные декорации, оркестр извергал вакханалии звуков, актеры отважно и безнадежно улыбались, произнося остроты, над которыми никто не смеялся, в глубине зала с потерянным видом метались продюсеры. Лотон, сидя в последнем ряду, диктовал что-то измученным, охрипшим голосом секретарше, а та записывала в отрывной блокнот карандашом, в который был вделан электрический фонарик. И все-таки ничего не получалось.
Крейг ерзал на стуле, предчувствуя неизбежный провал. Ему хотелось встать и уйти, он со страхом думал о той минуте, когда все соберутся в номере гостиницы и обратятся к нему с вопросом: «Ну, что вы скажете?» Занавес опустился. Жиденькие аплодисменты прозвучали как пощечина всем, кто причастен к его профессии а застывшие улыбки кланяющихся исполнителей были похожи на гримасы измученных пытками людей.
Крейг не пошел за кулисы, а отправился прямо в гостиницу и, подкрепившись у себя в номере двумя стаканами виски, поднялся наверх, где его ждали тонкие, как листки бумаги, сандвичи с курицей, стол, уставленный бутылками, и злые, одутловатые физиономии мужчин, уже три месяца не выходивших на свежий воздух.
