Комната по имени Земля - Райан Маделин (электронную книгу бесплатно без регистрации .txt, .fb2) 📗

Уверена, я выбрала этот наряд сегодня потому, что хотела казаться более доступной и менее опасной. Отражая некие стереотипы культурной апроприации и неудобной моды, можно легче вписаться в социум. Они же как камуфляж. Ну, по крайней мере я так объясняю это самой себе.

Моя подруга, у которой после употребления глютена, молока и сахара выскакивают прыщи, однажды пошла на семинар по зависимостям, где в перерыве подавали сконы с джемом, сливками и свежим черным кофе. Она подумала, раз уж она здесь, то надо вписаться в коллектив, стать в нем своей, поэтому решила съесть скон, как это делали все остальные. И когда она ела его, к ней подошла какая-то женщина, похвалила ее хорошо увлажненную кожу и спросила, как та за нею ухаживает. Вся интрига в том, что ее кожа такая нежная именно потому, что она никогда не ест мучное с джемом и сливками.

Однако эта подруга показалась бы всем недоступной зазнайкой, если бы принялась за свой обычный перекус, который она захватила с собой и который состоит из морских водорослей и ромашкового чая с овсяным молочком из термоса. И тогда эта женщина уж точно не подошла бы к ней.

Так что моя помада, шпильки, юбка в обтяг и то, что некоторые могут счесть некоторым бескультурьем, указывают на мое желание вписаться в коллектив. То есть вроде такого: «Эй, мне во всем этом немного неудобно, но я не против выглядеть глуповато и слегка пострадать, чтобы меня приняли в компанию и я там даже завела себе друзей».

Однажды мы с девочками из школы отправились на ежегодные скачки, Кубок Мельбурна, совершенно не представляя, как нужно одеться, чтобы было удобно и при этом вписаться в публику. Мне хотелось стать своей среди тех, которая делает ставки, так что я принялась изучать руководство по традиционным нарядам, всем же остальным было важно слиться с публикой при помощи тщательной подготовки к этому событию, а не тех действий, которые происходят непосредственно на скачках. Они планировали, во что оденутся, как накрасятся, как пройдут там на каблуках, а главное — заплатят за шампанское и канапе.

Тревога и физический дискомфорт стали определяющими в этом событии. К ним относились как к его неотъемлемой части даже во время подготовки. Конечно же, мы ковыляли на каблуках, напились, сидели голодные. Конечно, намазались автозагаром, нацепили на себя всякие заказанные шмотки, засунули в лифчики силиконовые вкладки, приклеили двусторонним скотчем одежду к телу там, где надо, купили туфли на шпильках, надеясь на хорошую погоду и утоптанный грунт под ногами, которого на Кубке Мельбурна отродясь не бывало.

Но никто из нас не предполагал, что на скачках царит жестокость, я даже представить этого не могла. Дорогущая лошадь, на которую было поставлено сколько-то миллионов, сломала ногу прямо во время скачек и была убита там же, на дорожке, за принесенной ширмой. Момент этот, кстати, вырезали из телетрансляции, и ни один комментатор даже словом не обмолвился, хотя скачки проходили в прямом эфире на всю страну.

Годы спустя я вспоминала, как мы с моим тогдашним парнем куда-то поехали, и я раздумывала, что бы мне надеть в следующий раз, на что он сказал, что мы, девушки, все как одна первым делом думаем о шмотках, но потом он положил руку мне на бедро и успокоил: дескать, все нормально, он меня не осуждает и даже поддерживает, а если я соберусь на скачки, то не осудит, когда я стану «заниматься всеми этими девчачьими штучками».

Тогда я попросила его остановить машину. Отстегнула ремень безопасности и повернулась к нему. Он держал руки на руле, машина продолжала ехать. Я сказала: «Нет, я вовсе не это имею в виду. И ты говоришь совсем не то. Я поняла, что ты хочешь позаботиться обо мне и поддержать меня. Но если это действительно так, нужно сказать по-другому. Что ты дорожишь мной, тем, какая я, каким человеком стала, приобретя опыт борьбы за то, что касается моего пола, моего тела, моей женственности, сообщества и социума с его ожиданиями. Что ты поддерживаешь мое участие или неучастие в этих странных культовых ритуалах, которые так сильно повлияли на меня когда-то, что я больше не хочу иметь с ними ничего общего. Что ценишь мою отстраненность, которая появилась как раз потому, что я сама развила в себе это неприятие жестокости и боли, которые испытываю независимо от наличия, появления или исчезновения друзей. Что гордишься мною и тем человеком, которым я стала или продолжаю становиться. Признаешь и уважаешь меня и все решения, которые я принимаю и буду принимать, и страшно гордишься тем, что находишься рядом с женщиной, которая думает, чувствует и изучает все явления и вещи с такой глубиной, проницательностью и состраданием».

На что он только захохотал, потом сжал мое бедро и взревел двигателем.

43

— Ну что, идем?

— Идем.

— Тебе надо тут попрощаться с кем-нибудь?

— Нет.

— Ну и отлично.

— Так куда пойдем?

— Не знаю.

— Ты чувствуешь этот запах?

— Жасмин.

— Да.

— Кажется, будет дождь.

— Знаю. Целый день жду.

— Мне надо снять туфли.

— Да, я тоже думал, как ты в них ходить собираешься.

— Не очень хорошо.

— Да уж.

— Ты не видишь тут мусорки?

— Пока нет, но постараюсь заметить.

— Спасибо.

— Смотри, опоссум.

— На ребенка похож.

— Все время их вижу. И летучих мышей.

— Ну да, Мельбурн — это же Трансильвания.

— Точно.

— Как здесь тихо.

— Угу.

— Ты видишь луну?

— Нет.

— Кстати, вон мусорка.

— Отлично.

— Погоди, ты что, выбросить их хочешь?

— Да, хватит, наносилась.

— Ну и ладно.

— Как здорово чувствовать пятками землю. О мои пяточки! Погоди немножко.

— Босиком пойдешь?

— А ты не против?

— Немного против.

— Почему это?

— Ну тут же дерьмо всякое, стекло, ветки, камни, моча, осколки. Шприцы, мать их. Не знаю что.

— Просто мне хочется сейчас немного свободы, понимаешь?

— Не совсем.

— Ладно, идем.

— Смотри, кошка.

— Миленькая.

— Не часто можно встретить белую кошку.

— Да.

— А что это означает? Это какой-то символ?

— Наверно, смерти.

— Почему?

— А может быть, богатства. Не помню.

— Киса, иди сюда, кис-кис-кис.

— Кажется, у нее глаза разноцветные.

— Ага.

— Обожаю кошек.

— Почему?

— Они такие себе на уме. Собаки более… безусловны, что ли.

— Блин.

— Что?

— Ты знаешь.

— Что именно?

— Ты же Лев.

— Точно.

— Угу.

— И почему же ты обожаешь кошек?

— Не то чтобы обожаю всех подряд. Я живу с котом, вот его я обожаю. Но если бы мне встретилась собака и история ее души счастливо совпала с моей, развивалась бы в такт, синхронно и предопределенно, я жила бы с собакой. Но я женщина, которая живет с котом. Вот так.

— Ее зовут Сейридвен.

— Ке-рид-вен. Видишь, первая буква? Это кельтская К. Керидвен — богиня плодородия и изменений. А имя ее означает белую луну.

— Точно.

— Прости, я только что поправила тебя.

— Все в порядке. Наверняка это благодаря твоим родителям.

— Не знаю.

— Точно тебе говорю.

— Ну и ладно.

— Должно быть, это тяжко.

— Откуда ты знаешь?

— У меня был друг в старшей школе, его родители вечно поправляли их с сестрой. У отца был семейный бизнес, а мать занималась какой-то наукой. Так вот, они вечно исправляли Макса и его сестру, даже когда та едва училась говорить, представляешь! Даже за обеденным столом. Даже меня поправляли. Еще они были просто повернуты на приветствиях. Знаешь, как это выглядело? Привет, папа! Обнял-поцеловал. Привет, мама! Обнял-поцеловал. Пока, папа! Обнял-поцеловал. Пока, мама! Обнял-поцеловал. Или все время нужно было комментировать. «Просто собираюсь посмотреть телевизор, папа». «Я иду в сад, мама». Это все так утомляло! Однажды мы вернулись из школы и, не поздоровавшись с отцом, побежали наверх, к Максу в комнату. То ли смеялись над чем-то, то ли куда-то спешили. Но через пять минут на пороге его комнаты возник отец и сказал: «Макс, могу я поговорить с тобой? В кабинете». Кабинет был личным пространством его отца, всегда закрытым. Макс мог туда войти только в особых случаях — когда отец собирался «поговорить» с ним. И тут я через стену услышал, как тот на него орал. «Кем ты себя возомнил?! Ты забыл, чей это дом?! Или ты слишком хорош для того, чтобы здороваться со своим отцом?!» Я чувствовал себя ужасно неловко. Мы с Максом никогда об этом не говорили. Его родители казались мне очень любящими во всех отношениях. У них по всему дому висели картины, было несколько машин, они играли в теннис. В гости к ним приходили интересные люди. Кучи книг на полках. А мать все время пекла кексы. Но прошло время, и мы с Максом стали совершенно разными людьми. Сейчас он, кажется, занимается снарягой для коньков. Так что да, я знаю о том, как это тяжко. Если у тебя было то же самое, тебе, должно быть, тоже пришлось фигово.