Прислуга - Стокетт Кэтрин (читать книги без сокращений .txt) 📗
Пробираюсь в кладовку, волоча за собой телефонный провод. От пола до потолка тут полки, уставленные банками с маринадами, супами, патокой, сушеными овощами и консервами. Еще со школьных времен я пряталась здесь, когда нужно было поговорить без свидетелей.
— Алло? Евгения слушает.
— Не кладите трубку, соединяю.
Серия щелчков, а потом откуда-то издалека низкий, почти мужской голос произносит:
— Элейн Штайн.
— Алло! Это Скит… Евгения Фелан из Миссисипи.
— Да, мисс Фелан, я вам и звоню. — Слышу, как чиркает спичка, потом собеседница коротко затягивается. — Я получила на прошлой неделе ваше письмо. И у меня есть несколько замечаний.
— Да, мэм. — Присаживаюсь на большую жестянку, сердце бешено колотится. В трубке все время помехи, что неудивительно — до Нью-Йорка тысяча миль.
— Кто подал вам эту мысль? Насчет опроса домашней прислуги. Любопытно.
Никаких предварительных любезностей или приветствий, никаких реверансов. Понятно, что лучше всего отвечать прямо на поставленный вопрос.
— Я… понимаете, меня вырастила чернокожая женщина. Я знаю, какими простыми и… какими сложными могут быть отношения между домашними и прислугой. — Говорю неловко и скованно, словно урок отвечаю.
— Продолжайте.
— Вот я и хотела бы написать об этом с точки зрения прислуги. Цветных женщин, которые здесь работают. — Мысленно пытаюсь представить лицо Константайн, Эйбилин. — Они воспитывают белых детей, а двадцать лет спустя эти дети становятся их работодателями. Ирония заключается в том, что и мы любим их, и они любят нас, но… Мы даже не позволяем им пользоваться нашим туалетом.
В ответ только молчание.
— И всем известно, как к этому относятся белые, — взять хотя бы знаменитую Мамушку, которая всю жизнь посвятила белому семейству. Маргарет Митчелл это прекрасно описала. Но никто никогда не спрашивал саму Мамушку, а что именно она чувствует. — Капли пота уже сползают по груди, оставляя пятна на хлопковой блузке.
— То есть вы хотите продемонстрировать точку зрения, не исследованную прежде, — уточняет миссис Штайн.
— Да. Потому что никто никогда об этом не говорил. Здесь вообще это не обсуждают.
Элейн Штайн раскатисто хохочет.
— Мисс Фелан, я жила в Атланте. Шесть лет, со своим первым мужем. — У нее выраженный акцент янки.
Эта слабая связь меня несколько вдохновляет.
— Значит… вы понимаете, что я имею в виду.
— Вполне достаточно, чтобы убраться оттуда, — говорит она, и я слышу, как она шумно выпускает дым. — Знаете, я прочла ваши наброски. Это действительно… оригинально, но не пойдет. Какая же прислуга, находясь в здравом уме, расскажет вам правду?
В щелке под дверью торчат розовые мамины шлепанцы. Стараюсь не обращать на них внимания.
— Первая из интервьюируемых… жаждет рассказать свою историю.
Не может быть, чтобы миссис Штайн вот так сразу разоблачила мой блеф.
— Мисс Фелан, эта негритянка действительно согласилась откровенно поговорить с вами? — По тону Элейн Штайн понятно, что вопрос не требует ответа. — О своей работе в белой семье? В таком месте, как Джексон, штат Миссисипи, это чертовски рискованная затея.
Тут-то я и почувствовала первый укол тревоги, подумав, что, возможно, Эйбилин будет не так легко убедить. Но даже не подозревала, что она может ответить так, как ответила на ступенях своего дома неделю спустя.
— Я видела в новостях, что творится у вас на автобусных остановках, — продолжает миссис Штайн. — И как в тюремную камеру, рассчитанную на четверых, заталкивают пятьдесят пять негров.
— Она согласилась, совершенно точно.
— Что ж, впечатляет. И вы полагаете, остальные тоже станут беседовать с вами? А что, если их хозяева узнают?
— Интервью будут проходить в тайне. У нас здесь и вправду несколько небезопасно.
В действительности я и не представляла, насколько это опасно. Я четыре года провела в изоляции, в отрезанной от мира комнате общежития, читая Китса, Эудору Уэлти и беспокоясь исключительно о курсовых работах.
— Несколько небезопасно? — В трубке раздается смех. — Марши в Бирмингеме, Мартин Лютер Кинг. Чернокожие детишки, которых травят собаками. Дорогая моя, это самая острая национальная проблема. Но, простите, эта тема не пройдет. Ни в виде статьи, поскольку ни одна южная газета не станет ее публиковать. И уж точно не в виде книги. Сборник интервьюне будет продаваться.
— Ох… — Прикрыв глаза, чувствую, как возбуждение спадает. — Ох.
— Но я позвонила, чтобы сказать, что это отличная идея. Однако опубликовать такой материал невозможно.
— А что, если…
— Евгения, с кем ты там разговариваешь? — раздается мамин голос.
Она пытается приоткрыть дверь, но я резко захлопываю ее и, прикрыв трубку, успеваю прошипеть:
— Я говорю с Хилли,мама…
— В кладовке? Ты ведешь себя как подросток…
— А впрочем… Полагаю, я могла бы почитать ваши материалы. Издательскому бизнесу не помешает встряска.
— Правда? Ой, миссис Штайн…
— Я не сказала, что согласна. Делайте свои интервью, а там посмотрим, будет ли результат стоить судебных преследований.
Я издаю целый ряд невнятных звуков, прежде чем в состоянии произнести:
— Благодарю вас,миссис Штайн. Не могу выразить, насколько ценна для меня ваша помощь.
— Пока благодарить не за что. Если нужно будет со мной связаться, звоните Рут, моему секретарю.
И связь прерывается.
В среду в бридж-клуб Элизабет я прихватываю старую сумку. Красную. Уродливую. Но сегодня она необходима.
Это единственная сумка, в которую помещаются письма Мисс Мирны. Кожа потрескалась и потерлась, толстая лямка оставляет коричневый след на белой блузке. Это садовая сумка бабушки Клэр. Она носила в ней садовые инструменты, и дно все еще усыпано семечками подсолнуха. Сумка мне совершенно не идет, но это неважно.
— Две недели, — встречает меня Хилли, поднимая два пальца вверх, — и он приедет.
Она улыбается, мне остается только улыбнуться в ответ.
— Сейчас вернусь, — бросаю я и проскальзываю в кухню со своим баулом.
Эйбилин, как обычно, стоит около раковины. Прошла неделя с тех пор, как я приезжала к ней.
— Добрый день, — тихо произносит она.
Даже по ее позе заметно, как ей неловко и страшно, что я вновь примусь просить о помощи в работе над книгой. Вытаскиваю из сумки несколько писем, и Эйбилин немного успокаивается, настороженно приподнятые плечи опускаются. Я читаю вопрос о пятнах плесени, она тем временем готовит чай, наливает в стакан, пробует. Добавляет сахару в кувшин.
— Да, пока не позабыла, у меня есть ответ на вопрос о пятнах пота. Минни говорит, пусть намажет их майонезом. — Эйбилин выжимает в чай половинку лимона. — А после вышвырнет непутевого мужа за дверь. — Помешивает, пробует. — Минни не слишком ласкова с мужиками.
— Спасибо, я обязательно это запишу, — отвечаю я, а потом как можно более непринужденно вынимаю из сумки конверт. — Да, вот еще. Я должна отдать вам это.
Эйбилин вновь вся сжимается.
— Что там? — спрашивает она, не протягивая руки.
— За вашу помощь. Я откладывала по пять долларов за каждую статью. Здесь тридцать пять долларов.
Эйбилин поспешно отводит глаза:
— Нет, спасибо, мэм.
— Пожалуйста, возьмите, вы их заработали.
Из столовой доносится звук отодвигаемых стульев, голос Элизабет.
— Прошу вас, мисс Скитер. Мисс Лифолт будет сердиться, если узнает, что вы даете мне деньги, — шепчет Эйбилин.
— Ей незачем об этом знать.
Эйбилин внимательно смотрит на меня. Глаза усталые. Я знаю, о чем она сейчас думает.
— Я ведь уже говорила. Простите, но я не могу помочь вам с этой книжкой, мисс Скитер.
Кладу конверт на стол, понимая, что совершила чудовищную ошибку.
— Пожалуйста. Найдите другую цветную служанку. Помоложе. Кого-нибудь… другого.
— Но я ни с кем больше не знакома настолько близко. — Чуть не сказала «дружна», но все же я не настолько наивна. Прекрасно понимаю, что мы вовсе не друзья.
