Мышонок и его отец - Хобан Рассел Конуэлл (читать книги без регистрации txt) 📗
В компании, устроившейся на ветке дуба, царило безмолвие. Первым нарушил тишину отец:
– Вот нам и подали знак, – промолвил он.
– Какой? – спросил мышонок.
– Тот же, что сопутствовал нам всю дорогу, – сказал отец. – Последний видимый пёс.
– Где? – спросил мышонок.
– На консервной банке, в которой Крысий Хват хранит запчасти, – ответил отец. – Об неё-то Игги и споткнулся – что ещё могло так греметь? В этой банке мы найдём всё, что нужно и для сражения с Крысьим Хватом, и для самозавождения. Остаётся только разработать план.
– А я, кажется, уже всё разработал, – заявил мышонок. – Ты слышал, как там, на площадке, что-то тарахтело, когда поезд проходил?
– Да, – подтвердил отец. – Ну и что?
– Крысий Хват отремонтировал дом, и покрасил его, и поднял на шест, – сказал мышонок, – но так и не сделал одну важную вещь.
– Какую? – спросил отец.
– Не прибил его гвоздями, – сказал мышонок.
Месяц зашёл, и вот-вот должны были пожаловать первые гости. Хозяин свалки, ожидавший их на башне своего прекрасного нового особняка, внезапно замер на полушаге. Сквозь шум и гам, царившие на свалке, сквозь гомон слуг и сменившихся с поста охранников до него вдруг донёсся какой-то непонятный звук – довольно близкий и зловещий до невозможности. Крысий Хват навострил уши, но ничего больше не услышал. Потом он всю ночь то и дело вспоминал этот жуткий звук, и всякий раз его передёргивало. Но лишь много позже он узнал, что это было на самом деле, – а это зимородок, выпь и бык-лягушка хохотали от души, и голосам их вторило диковинное жестяное «скри-хи-хи» заводяшек.
8
Новоселье удалось Крысьему Хвату на славу. Он созвал весь цвет крысиного общества, и явились все до единого. Хихикая и попискивая от нетерпения, гости один за другим взбирались по верёвочной лестнице. Седые ветераны и их пухлые респектабельные жёнушки обнюхивались с холёными крысами-джентльменами и гибкими красотками без году неделя с подмостков. Юные барышни и молодые повесы, вся золотая молодёжь свалки, прибывали по трое-четверо, оглашая ночь громогласным хохотом и блистая великолепием даже в темноте, а за престарелыми вдовушками семенили тощие богемные кавалеры со свалявшейся шерстью, горящими глазами и непомерными аппетитами. Наконец, удостоились приглашения и несколько нуворишей, за которыми эскортом последовала совсем уж сомнительная публика – наёмные громилы, головорезы и мелкая шпана.
Голодные гости дружно набросились на фуршет из объедков, а жаждавшие промочить горло заверещали от восторга при виде бутылки из-под шерри, заполненной опивками из всевозможных бутылок со свалки. Несколько крыс ринулись к подъёмному крану, развернули стрелу к площадке, и пошло веселье.
Крысий Хват давно предвкушал этот званый вечер, но теперь какая-то смутная тревога отравляла ему всё удовольствие. Началось с того, что Игги так и не отыскал оброненных ястребом заводяшек, а этот зловещий смех в ночи только подлил масла в огонь. Хозяин свалки до того разнервничался, что даже избранное общество, собравшееся под его гостеприимной крышей, не доставляло ему особой радости. Уделив гостям пару минут, он вернулся на башню и снова стал беспокойно мерить шагами площадку под долетавшие снизу хохот и шум.
За краем площадки трепетали, как живые, тьма и ночь, и Крысий Хват точно знал: там что-то притаилось. Он вышагивал взад-вперёд по парапету, и в ритме собственных шагов ему чудились слова, что давным-давно, в лунном сиянии минувшей зимы, вымолвил старый гадальщик: «Пёс вознесётся, а крыса падёт».
Пустая брехня, твердил себе Крысий Хват. Наверняка гадальщик надеялся, что какие-нибудь случайные обстоятельства рано или поздно напомнят Хвату о пророчестве и от страха он допустит роковую ошибку. Крысий Хват старался выбросить эту мысль из головы. Никакими псами вокруг и не пахнет, да и не видать ни зги. Но тут он снова вспомнил тот жуткий потусторонний смех и во все глаза уставился в темноту. Нет, ничего… Только смутно колышущаяся громада дуба в нескольких шагах от площадки, и оттуда – ни звука, лишь тихий шёпот листвы на ветру.
Крысьему Хвату и дела не было до этого шёпота, но оттенки запахов, что долетали с ветерком, колыхавшим листья, сбивали его с толку и раздражали. Этот дуб нравился ему все меньше и меньше; поворачиваясь к дереву спиной, Хват чувствовал себя как-то неуютно; он таращился в темноту, даже не понимая, что именно пытается разглядеть и расслышать. Вот донеслась тягучая песня фуражирского отряда; вот Игги взобрался по лестнице; поскрипывал и громыхал подъемник с мешками, сгруженными с заводяшек. Внизу, в доме, шло своим чередом веселье по-крысиному: в полной темноте и под аккомпанемент воплей и смешков, шутливых покусываний, писков и визгов, хохота и залихватских песенок, но того, что пытался расслышать Крысий Хват, слышно не было.
Он так и не услышал, как в траве тихонько возится Квак, запихивая банку из-под запчастей в зимородкову сетку, чтобы ее втащили на дуб. Не услышал и приглушённого хлопанья крыльев, когда выпь, держась подальше от часовых с их отравленными копьями, перелетела на верхушку дерева гикори, нависавшего над кукольным домом. В когтях она держала банку «БОНЗО, а в банке сидел Квак. Покачиваясь в своей бронированной гондоле, гадальщик бесшумно отцепил от ветки блочок для бельевой веревки, и они с выпью отправились дальше.
Затем неутомимый дядюшка посетил инкогнито сигнальный мостик над железнодорожными путями. Несколько позже, когда мимо свалки промчался полночный экспресс, белый луч его прожектора выхватил из тьмы тот самый блочок для бельевой веревки, подвешенный под семафорами и сигнальными огнями.
Крысий Хват не заметил ровным счётом ничего, а часовые отведали пунша и вовсе потеряли бдительность. Всю ночь напролёт хозяин свалки топтался на вершине своей башни и мучился неотвязной мыслью о возносящихся псах. Ночь была для него днём, и в таком состоянии духа близящаяся заря пробуждала в нём светлый безымянный ужас. Он представил, как лучи солнца вот-вот коснутся этой шелестящей листвы, задрожал и прикрыл глаза лапами.
Поэтому он так и не увидел, как за мгновение до рассвета поднялась над горизонтом, чтобы описать свой первый круг в предосеннем небе, большая звезда. Но Крысий Хват не узнал бы её, даже если б заметил: звёзды он ненавидел не меньше, чем солнце и луну. А ведь то был Сириус, ярчайшая из звёзд, – Сириус, называемый также Пёсьей Звездой; и он вспыхнул на светлеющем небосклоне и загорелся ровным пламенем, глядя из дальней дали на кукольный дом и свалку.
Новоселье и бутылка из-под шерри растянулись на всю ночь и только в тускло-голубом предутреннем тумане наконец исчерпали последние силы. Большинство гостей валялись там, где упали, налопавшись под завязку, и лишь несколько тощих богемных крыс еще рыскали среди остатков мусорного фуршета – глаза у них уже слипались, но по-прежнему горели алчным огнём. За порогом единственный оставшийся на посту часовой клевал носом, наблюдая забавы золотой молодёжи: юные барышни и кавалеры выясняли, кто сможет подъехать верхом на слонихе ближе всех к краю площадки, не свалившись вниз. Крысий Хват на вершине башни забылся тревожным сном, уронив голову на лапы. А внизу, в траве, стояли и лежали там, где их бросил Игги, заводяшки из фуражирского отряда; их ржавая жесть и прогнивший плюш еще не просохли от ночной росы.
Тёмный горизонт наливался сияньем, и ночные голоса на свалке звучали всё тише, растворяясь в безмолвии рассвета. Карусель остановилась, двери и ставни игорных домов захлопнулись. Жук-могильщик задул свечи, закрыл свой театр и закопал рыбью голову, перепавшую ему этой ночью. Маленький морщинистый торговец апельсиновыми корками и клейстером ковылял домой, хрустя по битому стеклу и оставляя следы на влажной от росы золе. Поезд сонно пролязгал мимо свалки, притормозил, тронулся вновь и затарахтел дальше к городу.
