Луна над рекой Сицзян (СИ) - Шаогун Хань (версия книг txt, fb2) 📗

Ты уже понял? Твоя задача — не тратя лишних слов, показать образец бесстрашной непоколебимости. Если установят ограждения, ты должен будешь прорываться через них. Маши кулаками со всей силы, ставь подножки, лупи всех на пути. Как только ты ударишь полицейского, ты будешь в безопасности. Если раскровянишь кому-нибудь морду, разобьёшь стекло или камеру, то окажешься в ещё большей безопасности. Грубое нападение на полицейского будет стоить тебе как минимум десяти дней лишения свободы. При таком раскладе кто же позволит тебе умереть?

Ха-ха-ха.

Эта часть плана останется тайной, только Небо будет знать о нашем сговоре. Когда китайцы что-нибудь задумают, местным простачкам ни за что не понять. Запомни, в тюрьме ты должен отказываться от пищи и заявлять, что полиция вмешивается в искусство, что в Чикаго нет свободы творчества. А ещё лучше подай в суд на чикагский полицейский участок, обвини их в средневековом мракобесном самоуправстве. Мол, притесняют деятелей искусства так, что волосы становятся дыбом. Подумай, ты ведь герой дня, что ни скажешь, то новость. Пёрнешь — запишут, чихнёшь — заснимут. На встречи с журналистами и их вопросы реагируй с раздражением. Одним словом, веди себя как зарвавшаяся звезда. Что, пацан, уже ждёшь этот день, да? Главное, с журналистами трепись всё-таки поменьше, пустая болтовня не пойдёт тебе на пользу. Лучше при них важничай, практикуй цигун, медитируй, цитируй какой-нибудь дурацкий канон. Или возьми с собой кислородную подушку, инфузионный флакон и сделай вид, словно ты на последнем издыхании не в силах вымолвить ни слова, тогда всё, что хочешь сказать, за тебя придумают друзья или твой агент. Если будут настаивать на твоих комментариях, не давай им расслабиться. Отвечай невпопад, сумбурно, ты ведь экзотический восточный чудик, смотришь на горы, видишь не горы, смотришь на воду, видишь не воду, сидишь в тюрьме, а словно не в тюрьме, смотришь на журналистов, а видишь не журналистов. Неси полную околесицу, чем беспорядочнее, тем лучше. Этим пираньям только такого корма и надо.

Что? Не понимаешь даже, что такое корм? Корм — это новостное событие, то, что могут опубликовать в прессе. Ты чем занят? Ты вообще слушаешь? Запоминай, что я говорю. Твоя слава будет расти. Главное, запомни: если тебя посадят, ты всё равно должен продолжать рефлексировать над твоей акцией. Тебе больше не понадобится тратиться на рекламу, СМИ сами будут ждать, пока ты подкинешь им пару новостей, твои последующие проекты будут отрывать с руками. Первая полоса будет твоей. Ты можешь сказать, что чикагская полиция без всякого повода притесняет людей, что твои поиски гармонии между природой и человеком не нашли понимания и поддержки властей, что ты находишься в полном беспросветном отчаянии из-за этого. Поэтому ты, Дэвис Ван, рассчитываешь на помощь гражданской авиации. Ты просишь авиакомпании и пассажиров войти в твоё положение, а когда придёт время, попросишь не паниковать и пристегнуть ремни. Тебе очень и очень жаль, но на этот раз ты не скажешь заранее время перфоманса, но его время обязательно настанет, возможно, дней через десять, а может, и через двадцать, а может, и через все тридцать. Высоко в небе над Америкой, когда будет ярко светить солнце, ты открутишь люк у самолёта, горделиво выпрямишься под порывами ветра, и никакая сила не сможет удержать тебя от подношения дара земле. Подумай, разве такое заявление не напугает всех владельцев авиакомпаний? Не обвалит продажи авиабилетов? Не расшевелит журналистов и ФБР? Да они будут землю носом рыть… Эй, ты слушаешь? Дверь-то зачем закрыл? Какого хрена так долго отливаешь? Решил военный лагерь разбить у меня в сортире и отметить там Новый год, что ли?

Что с тобой? Плохо себя чувствуешь? Дыши, говори помедленнее. Я не понимаю, о чём ты.

Ты присядь и скажи внятно, что случилось. Ты говоришь, что твой старик спрыгнул с крыши больницы… спрыгнул… Он был коррупционером? Или продавал наркоту? Или тоже ради акции? О, вот как, я не знал. Не было медстраховки… хотел сохранить тебе денег, хотел, чтобы ты поехал за границу и стал известным художником, а не продолжал и дальше тратиться на его лечение.

Извини. Я правда не знал об этом, ты никогда не рассказывал.

Извини. Это всё мой язык без костей. Затронул запретную тему. Не знал, что такое случилось с твоим отцом. Не плачь. Будешь плакать, я тоже не сдержусь. Твой старик был настоящим отцом, настоящим. В прошлом году он со мной в мацзян играл, а в этом… Как же так? Рак… ничего не поделаешь. Ну, не надо плакать. Ты плачешь, и мне немного страшно. Правда страшно… так страшно, словно у меня у самого рак. Давай выпьем за твоего отца, да упокоится душа его на Небе.

Твой старик был настоящим, а мы так, страдаем ерундой. Просто бессовестные дурни.

А теперь за всех ушедших на Небеса давай-ка выпьем. Так, моя скоро вернётся. Ну-ка смахни пепел да прибери сигареты, пойдём-ка лучше в прачечную пить.

2001

Пролетая по синему небу

перевод О.Ю. Сайфутдиновой

Он всего лишь голубь, но у него человеческое имя — Цзинцзин.

Проголодавшись, он уселся на карниз крыши, оглядываясь по сторонам и надеясь увидеть знакомую фигуру. Закатное небо постепенно темнело, и ветер разносил по округе ароматы готовящейся пищи. Обычно в это время человек уже возвращался, таща охапку дров, или неся на плече мотыгу, или держа в руках меч для рубки хвороста и насвистывая. Тогда Цзинцзин подлетал к нему, садился на влажное от пота плечо и, выпячивая грудку колесом, гордо озирался по сторонам, задевая хвостом лицо хозяина. Человек легонько поглаживал его и доставал из кармана горсточку риса или фасоли, а иногда и дикого винограда, так полюбившегося голубю.

Человек так часто называл Цинцзина по имени, что тот вскоре привык, что его так зовут. Иногда хозяин брал его с собой, каждый раз уходя всё дальше и дальше; голубь расправлял крылья, которые от раза к разу становились сильнее и крепче, взмывал ввысь и стремительно пикировал к земле. Ему требовалось всё меньше времени, чтобы пересечь озеро. Если прихватить с собой побольше пищи, думал голубь, хватило бы сил долететь и до того яркого, сверкающего в небесах серебристого зёрнышка.

Конечно, он не знал человеческого языка, но постепенно научился понимать, что хозяин имеет в виду. Например, свист, которым тот подзывал его к себе. Или несколько хлопков в ладоши, означавших, что хозяин отпускает его полетать на воле. А если после хлопков следовал возглас: «Лети!» — голубь должен был устремиться в сторону Бэйшаня, перелететь через перевал и найти в горной долине деревянную хижину. Там жила женщина — человек с длинными волосами. Она отвязывала с его лапки бамбуковую трубочку и извлекала из неё свёрнутую бумажную полоску.

Когда голубь возвращался от неё с новой запиской, хозяин встречал его широкой улыбкой. «Что, так быстро? Мне бы следовало зачесть тебе больше трудодней[27]!» — говорил он. А однажды даже сказал так: «Ты — мой дорогой дух счастья и удачи! Пожалуйста, сделай милость, не приноси дурных вестей!»

Пробежав глазами бумажную полоску, хозяин обычно становился весел, ерошил себе волосы, вскинув руки, проходился по земле колесом, а потом вытаскивал из кармана странную железную коробочку и прикладывал её к губам. И раздавались звуки, чудесные, словно расцветающая заря, словно бурлящий речной поток, словно лучи солнца, пробивающиеся сквозь густые заросли, словно капли дождя, стучащие по листве… Слушая их, голубь словно замирал на месте.

Но теперь голубь уже давно не летал к деревянной хижине, не слышал прекрасных звуков из железной коробочки, бывало и так, что хозяин даже не приходил кормить его в обычное время. Телёнок, наевшись, облизывал живот матери; птенцы, утомившись, прятались под крылья ласточки-мамы; люди собирались семьями под навесами своих домов. И только он, голубь, оставался один на один с голодом и холодом.