Кто сильней - боксёр или самбист? Часть 2 - Тагиров Роман (первая книга TXT) 📗
Капитан Аргудаев искренне приравнивал строевую подготовку к балету и очень уважал этот вид воинского искусства. Внутренний двор изолятора, который ещё выполнял роль плаца, был из саксонской брусчатки, поэтому каблуков и пяток солдатских там было стерто просто немерено. Начальник гауптвахты философски смотрел на окружающий мир и считал, что солдат на губе — это спасённый от тюрьмы чей-то сын. Армейский философ часто задавал сам себе вопросы, почему плохо спит солдат Советской Армии четвёртого периода службы. Понятно было, что им очень хочется чего-то такого этакого. А о чем солдат мечтает в армии больше всего? Правильно, о двух вещах: о девушках на гражданке, ну и, конечно же, о воле вольной, не подконтрольной армейскому начальству. А где воля, там и пиво с водкой.
Поэтому любимым изречением капитана было: «Водка в Советской Армии пахнет гауптвахтой...» Поэтому арестантские сутки в изоляторе были насыщенными и плотными. Приводим для примера этот здоровый распорядок жизни дрезденской гауптвахты:
06.00 — общий подъём; уборка всей ГУБЬІ и камер;
07.00 — утренние мероприятия (умывание, туалет);
08.00 — приём пищи, завтрак;
09.00-10.00 — изучение Дисциплинарного устава в камере (и не дай Бог закемарить — плюс сутки!);
10.00-13.00 — строевая подготовка на плацу;
14.00 - приём пищи, обед;
15.00-19.00 — различные работы (уборка камеры, помещений гауптвахты, работы по очистке свинарника и канализации гарнизона);
19.00 — общее построение - перекличка;
20.00 — приём пищи, ужин;
21.40 — подготовка к отбою — получение «макинтоша» и шинели (если повезёт);
22.00 — отбой.
Для отдельных личностей с тонкой душевной натурой распорядок дня по велению начкара или начгуба мог легко измениться. И всегда не в лучшую сторону для особого арестанта. В общем приятного было мало, но не критично! Суровую и серую жизнь дрезденской гауптвахты вполне мог разнообразить только арест какого-нибудь пьянющего вдрыбадан майора или подполковника, который орал на всю ГУБУ: «Начкар — пидарас…, ко мне..., строиться!»
Таких буйных офицеров, которые уже перед посадкой успели послать на хрен дежурного по полку, весь штаб и всех рядом стоящих, могли запросто запереть в гарнизонный цугундер. И начкар, как правило, еще только командир взвода, хорошо понимал, что вечером сдаст наряд и будет простым взводным и этого старшего офицера, какого-нибудь комбата, утром один чёрт выпустят. Камеры таким постояльцам не закрывались, и неадекватный арестант блудил всю ночь по этажу под ободряющие снизу крики солдат-губарей и успокаивался только под утро...
* * *
Вот теперь мы все представили дрезденскую гауптвахту и понимаем, что два свободолюбивых советских прапорщика просто не могли долго вынести такие стеснённые жизненные условия армейской пенитенциарной системы. И всё же армейская фортуна хоть и повернулась задом к прапорщикам, но всё же не отпускала танкистов и продолжала с ними флиртовать.
Этой поздней осенью начальник гауптвахты капитан Аргудаев вместе с семьёй находился в очередном отпуске. Обязанности начгуба временно исполнял заместитель коменданта гарнизона, старший лейтенант со звучной фамилией Скрипка. Звали молодого офицера Александр Юльевич (папу звали Юлий), он был холостяком, проживал на «Ледоколе» и был не прочь повеселиться на танцах в ГДО и на немецких дискотеках. Старлея Скрипку даже видели в ночных барах Дрездена вместе с прапорщиком Кантемировым. Саня по молодости занимался самбо и даже как-то раз на танцах в ГДО тоже успел подраться с Серёгой Толстиковым из-за местной буфетчицы. Самбист победил. Ревнивцы после драки, конечно же, помирились и напились до положения риз, чем глубоко обидели буфетчицу Светлану. В тот памятный вечер она осталась одна-одинёшенька...
Оставшись одни без караула в кабинете начальника губы, прапорщики и старший лейтенант тепло обнялись. Кто хотя бы раз подерётся, а потом помирится и вместе напьётся, автоматически переходит в разряд братанов и корешей. Офицер предложил друзьям присесть на диване, а сам занял стол начгуба:
— Ну, вы, прапора, отмочили сегодня! Вся комендатура на ушах стоит. Завтра с утра ещё немцы прикатят.
— Пиздярики подкрались незаметно... — вздохнул Серёга и замолчал.
Оба арестанты и надзиратель ушли в себя и задумались о вечном. Потом вернулись в реальный мир и одновременно втроём тяжело вздохнули. Прапор Толстиков посмотрел на старлея Скрипку:
— Санёк, а тебя тут ничего вмазать нет? Нам бы сейчас по стопарю и на боковую. Завтра день тяжёлый будет...
— С собой на службу не ношу. Может у Аргудаева какая нычка осталась? — временно исполняющий должность начальника гауптвахты начал аккуратно и умело шмонать кабинет. — Есть! Капитан бутылку «Кёрна» припрятал.
Старший лейтенант быстро сообразил три стакана и свои бутерброды на стол. Друзья чокнулись и без тоста засадили немецкую пшеничную водку. Задумчиво пожевали закуску. Эмин с Серёгой одновременно посмотрели на бутылку, переглянулись и по глазам друг друга поняли, что пить сегодня больше не надо. Сергей встал и улыбнулся офицеру:
— Всё, гражданин начальник, в хату веди. Спать хочу!
Понятно, что никакого личного досмотра перед посадкой в камеру у задержанных не было. Да и что там было изымать? Брючные ремни и шнурки от кроссовок? Саня точно знал, что Сергей с Эмином явно не страдают депрессией и не склонны к суициду. Если бы прапора были в форме, то их бы обязательно «разоружили» — сняли портупею. Прапорщиков поместили в одну камеру, притащили каждому «макинтош» и выдали матрас с подушкой. Дверь камеры с металлическим лязгом захлопнулась за спиной друзей. Было уже поздно, старший лейтенант принял волевое решение остаться на службе и переночевать на диване в кабинете. Офицер только предупредил дежурного поднять его на полчаса раньше подъёма, чтобы лично разбудить прапорщиков.
У земляков уже был опыт изоляции от общества на трое суток по одному делу на малой Родине. Нахичеванские следователи тогда так и не смогли ничего нарыть на пацанов, и правонарушителей пришлось выпустить. А садиться во второй раз всегда легче, чем в первый. Поэтому серые стены и унылый антураж камеры не произвели никакого впечатления на новых арестантов. Вставать на путь исправления прапорщики явно не стремились. Всё их внимание привлекла решётка на окне.
Эмин, как высокий узник, немного подтянулся и открыл оконную раму. Свежий воздух свободы принёс в узницу запах увядающих каштанов и шум деревьев. Губари вздохнули полной грудью и окончательно осознали, что долго находиться в замкнутом пространстве они не смогут. Прапорщики Эльчиев и Толстиков не страдали клаустрофобией, у них была другая зависимость. Земляки Гейдара Алиева уже не могли жить без свободы передвижения и скорости. Мозги командиров секретного танка, немного подогретые немецкой пшеничной водкой, начали усиленно искать путь к побегу. Цейтнот был жёсткий, в запасе у прапорщиков оставалось всего пять часов до подъёма. До чего же удивительно, как наши военнослужащие в экстремальных ситуациях становятся рационализаторами и рукодельниками.
Один «макинтош» был положен на пол к укреплённому в камере столу в сторону окна, второе спальное место твёрдо закрепилось под углом сорок пять градусов к стене перед решёткой. Вот тебе и первый шаг к свободе. Серёга, как самый сильный из пары, забрался и попробовал расшатать решётку. Уже минуло более восьмидесяти лет после строительства каземата, и историческое время было на стороне беглецов. Металлическая преграда на пути к свободе немного поддалась. Для дальнейших действий нужен был какой-никакой инструмент. Взоры прапорщиков пробежали по камере и остановились на откидных металлических рамах кроватей. Понятно, что даже немузыкальными пальцами механиков-водителей танка такие кровати не разобрать. Друзья попробовали пряжками своих брючных ремней и только выгнули фурнитуру. Были бы в руках солдатские ремни, вопрос в инструменте отпал бы сам собой. Солдатских блях не было, земляки судорожно пошарили в карманах.
