Книга Одиночеств - Фрай Макс (лучшие бесплатные книги .txt) 📗

При всем при том, лучшего поступка, чем те давнишние экспедиции перепуганных детишек в темный лес, мне никогда не измыслить. День за днем повторять бы подвиг Гамельнского Крысолова, следуя новой, идеальной концепции моего бытия: расточать дивные дары, не надеясь попусту, что кто-то однажды положит такую драгоценность в мой полосатый чулок.

Ясно ведь, что на таких, как я, Крысоловы не охотятся.

Нема дурных.

Эта книга посвящается С.,

который позвал меня на помощь, когда пересаживал рыбок из одного аквариума в другой.

В ходе издевательства над животными в очередной раз подтвердились следующие житейские правила:

— сопротивление судьбе — главная причина стрессов;

— если вам кажется, что судьба обращается с вами грубо и немилосердно, это вовсе не значит, что вам желают зла. Просто вы заняли неудобную для нее позицию;

— если увлеченно заниматься любимым делом (например, сосать корягу), можно пропустить даже Апокалипсис.

Эта книга посвящается Долли,

благодаря которой мне стало известно о существовании евреев.

Это сейчас серьезное отношение к национальному вопросу кажется мне дикостью, а в детстве меня такие вещи очень даже интересовали. Мне в ту пору вообще было интересно все, что, как казалось, отличает одних людей от других. Почти все различия удручали неизбежной дуальностью: девочки — мальчики, взрослые — дети, блондины — брюнеты, военные — гражданские. И только национальностей было много, разных и непонятных.

Мне в ту пору казалось, что у меня очень скучная национальность. Русских вокруг было полно и без меня (мне в ту пору не было известно, что на самом деле папа — поляк, мама — немка, а записи в их паспортах — результат немалых усилий, сделанных давным-давно, безопасности ради).

Впрочем, меня бы эта новость не слишком утешила: мы жили в Берлине, и немцев вокруг тоже было много. Быть немцем, думалось мне, ничуть не веселее, чем русским.

Меня грызла зависть к соседям: монголам и армянам. Мало того, что их было немного, они еще и внешне отличались от «белого большинства». Мне тогда казалось, это большая удача — отличаться от большинства.

Еще была девочка Света Кашина, которая жила через дорогу. Ее папа был мариец, единственный на весь военный городок. Это вообще умереть на месте, как круто.

Зато евреев у нас в городке не было. Понятно, я думаю, почему.

Поэтому вышло так, что о существовании такого удивительного явления как евреи мне не было известно до третьего класса. Именно тогда меня привезли на так называемую «родину» и отправили в новую школу.

В первый же день мое воображение потрясла одна новая одноклассница. Маленькая, изящная, как Дюймовочка из одноименного (педофильского, как ясно теперь) мультфильма. С прелестным лицом, огромными глазищами и крупным, как у моих армянских соседей, носом. Ее звали Долли, и это диковинное иностранное имя добило меня окончательно. Было совершенно непонятно, как жить дальше.

В тот же день или на следующий, Димка, мой новый сосед по парте, шепотом поведал мне, что «Доля» (именно так ее называли одноклассники) — еврейка. Что это такое, мне было неизвестно, но не переспрашивать же.

Спрашивать пришлось уже дома, у папы. Папа сказал мне, что евреи — просто национальность, вроде тех же армян. Ничего особенного.

Ну, насчет «ничего особенного» у меня было, понятно, свое мнение.

Доля была единственной еврейкой в классе, что для города О. — ситуация почти немыслимая. С другой стороны, у нас школа такая была: не английская, не математическая, зато учились там почти исключительно дети живших поблизости военных и сотрудников пароходства.

Долин папа был работником какой-то строительной организации. Уже не помню, как они все назывались — СМУ, что ли? Или еще как-то? До первого родительского собрания он представлялся мне рабочим в каске, мастерок в руке, кладущим кирпичи — ну, как в книжках и в мультфильмах рисовали строителей.

Все мои представления о реальности рухнули в конце учебного года, когда дядя Марик собственной персоной появился на торжественном утреннике, посвященном раздаче табелей.

На нем была рубашка с пиками, трефами, бубнами и червами. С карточными, то есть, мастями, красными и черными, такой рисунок. С огромным отложным воротом. С золотыми пуговицами.

Боже.

Нет во вселенной произведения дизайнерского искусства, которое впечатлило бы меня больше, чем рубашка дяди Марика.

Полчаса спустя, когда шок прошел, мне удалось разглядеть очки-«слезки», джинсы и длинные, ниже ушей, волосы. Наверное, из-за волос и очков лицо дяди Марика показалось мне лицом старшеклассника. Папа моей одноклассницы определенно не мог быть таким молодым.

Но он был.

Долина мама — это отдельная песня. Крошечная женщина удивительной красоты. С японским почему-то лицом, в короткой юбке, на немыслимых каких-то платформах. Иных подробностей не помню, помню только собственный восторг, сравнимый, разве что, с впечатлением от посещения павильона «Тропики» в Берлинском зоопарке, когда мимо меня впервые пролетела птичка-бабочка колибри, а одноклассница Марина завизжала прямо мне в ухо, так пронзительно, что по сей день вспомнить страшно. Мощный, словом, эффект.

— Смотри, во всем американском, — неодобрительно сказала моя мама моему папе, когда Долины родители поднялись, чтобы принять табель из дочкиных рук. — Видно, что евреи.

— Молодые еще, — добродушно отмахнулся папа. — Когда и наряжаться, если деньги есть?

Маминого ворчания оказалось достаточно, чтобы в моей детской башке родилась диковинная формула: эти люди потому так красивы и не похожи на прочих, что родились евреями. Евреи, — стало мне ясно, — даже круче, чем монголы и армяне. О прочих и говорить смешно.

Потом, конечно, быстро выяснилось, что евреев вокруг довольно много (среди учителей, например), и все они разные. Не все, увы, были красивыми и нарядными, как Доля и ее семейство. Но почти все рано или поздно оказывались в числе моих друзей и доброжелателей — ну, почему-то так все складывалось. Правда, крикучий, вредный, старый и некрасивый завуч Аркадий Исаакович тоже оказался евреем. Это меня смутило, но не очень: дети из тех классов, где он преподавал, говорили, что он на самом деле добрый, почти никогда не вызывает в школу родителей и даже завышает отметки. Только к ору нужно притерпеться, и все хорошо.

Классу к восьмому, когда думать про национальности стало совсем скучно, как раз подоспела дополнительная информация: оказывается, евреев не любят, даже в институты почти не принимают, а уж чтобы в Высшую мореходку или в артиллерийское училище, куда, согласно семейным традициям, стремились почти все мальчики из нашей школы — и вовсе немыслимо.

Поскольку к тому времени мне уже было понятно, что все вокруг устроено неправильно, и люди, по большей части, мудаки, бытовой антисемитизм стал для меня наилучшим аргументом в пользу евреев. Если их не любят, обижают и не пускают, значит, они действительно чем-то лучше прочих людей. Не то тайные эльфы, не то потомки атлантов — поди разбери. Но ясно, что дружить с евреями должно быть интереснее, чем с прочими.

К тому времени, как мне удалось понять, что все люди очень разные (а по большому счету, вполне одинаковые) и окончательно забить на национальный вопрос, лица еврейской национальности успели:

— приохотить меня к поэзии и старинной музыке;

— разнообразить мой читательский рацион романами Гессе и Вонегута;

— разбить мне сердце (2 раза);

— пособить в склеивании разбитого сердца (столько раз, сколько понадобилось);

— приучить меня к передвижению по стране автостопом;

— привить вкус к перемене мест;

— вообще привить вкус;

— дать мне возможность нелегально прирабатывать за деньги (тогда это называлось «халтура»);