Зима в Лиссабоне - Молина Антонио Муньос (бесплатные полные книги txt, fb2) 📗

Биральбо все шел, бессонными глазами выглядывая из поднятого воротника пальто, узнавая места, по которым проходил множество раз, и вдруг теряясь, когда уже был совершенно уверен, что досконально изучил кружево города. Это, говорил он мне, как медленно пить ароматный джин, прозрачностью похожий на стекло или холодное декабрьское утро, как пустить по венам ядовитую и сладкую субстанцию, которая уносит сознание за пределы разума и страха. Он воспринимал все с ледяной точностью, за которой иногда угадывалась близость безумия. Он понял: если долгое время проводишь один в незнакомом городе, первым признаком галлюцинации может стать что угодно, а официант, подающий кофе, или портье, забирающий ключ от номера, столь же нереальны, как внезапно обретенная и вновь потерянная Лукреция и его собственное лицо в зеркале над раковиной.

Он постоянно искал ее и почти совсем не думал о ней. Как туман и воды Тежу отделяют Лиссабон от остального мира, превращая его не в место, а в пейзаж времени, он в первый раз в жизни почувствовал совершенную, островную обособленность своих поступков: он был столь же мало связан с собственным прошлым и будущим, как и с вещами, окружавшими его по ночам в номере отеля. Может, именно там, в Лиссабоне, он впервые ощутил то безрассудное и непроницаемое счастье, которое я заметил в нем в первый же вечер, когда случайно встретил в «Метрополитано». Я помню, как однажды он сказал, что Лиссабон — родина его души, что это единственная возможная родина для тех, кто с рождения всюду чужак.

И для тех, кто избрал себе жизнь и смерть отщепенца: Билли Сван считал непреложной истиной, что всякий приличный человек когда-то начинает ненавидеть страну, где родился, и, стряхивая пыль с сандалий, покидает ее навсегда.

Однажды вечером Биральбо, усталый и потерянный, обнаружил себя на дальней окраине города, откуда до наступления темноты выбраться было невозможно. Заброшенные ангары из красноватого кирпича тянулись вдоль реки. На берегах, грязных, как мусорная свалка, валялись в бурьяне остовы машин и станков, похожие на скелеты вымерших животных. Биральбо услышал вдалеке знакомый шум — скрежет двигающейся металлической конструкции. К нему медленно приближался трамвай, высокий и желтый, покачиваясь на рельсах между потемневшими кирпичными стенами и кучами шлака. Биральбо зашел в вагон. Он не понял, что сказал водитель, впрочем, куда ехать, ему было все равно. Далеко над городом сквозь туман сверкало зимнее солнце, но пейзаж, мимо которого проезжал Биральбо, был серый, как дождливый вечер. Через какое-то время, показавшееся Биральбо бесконечно долгим, трамвай остановился на площади у устья реки. Там были глубокие портики со статуями и мраморными фронтонами и лестница, ступени которой исчезали в воде. На пьедестале, украшенном белыми слонами и ангелами с бронзовыми трубами в руках, король, имя которого осталось Биральбо неизвестным, натягивал узду коня, со спокойствием героя вздымаясь навстречу морскому ветру, пахнущему дождем и портом.

Еще не стемнело, но в сыром полумраке высоких аркад уже начинали зажигаться огни. Биральбо прошел сквозь арку, украшенную аллегорическими картинами и гербами, и тут же затерялся среди улиц, по которым, кажется, раньше уже ходил. Такое постоянно случалось с ним в Лиссабоне: неизвестное часто плотно сплеталось с воспоминаниями, так, что нельзя было отличить одно от другого. Это были узкие и темные улицы, полные сумрачных складов и густых портовых запахов. Он прошел через просторную площадь, ледяную, как мраморный саркофаг, где на асфальте, блестя, извивались трамвайные рельсы, по улице без единой двери, с одной только длинной охряной стеной с зарешеченными окнами, свернул в переулок, похожий на туннель — там пахло подвалом и мешками с кофе, и пошел быстрее, услышав за спиной чьи-то шаги.

Охваченный страхом преследования, Биральбо еще раз свернул. Дал монету сидящему на ступеньке нищему, рядом с которым лежал протез ноги, очень приличный, оранжевого цвета, в клетчатом носке, с ремнями и застежками, и ботинок, чистый почти до меланхоличности. Вокруг были грязные моряцкие кабаки, двери пансионов и явных борделей. Биральбо чувствовал, что воздух сгущается, как когда спускаешься в колодец: он видел еще бары, еще лица, темные маски с грубо прорванными дырами для глаз, с холодными зрачками, с бледными, застывшими чертами в парадных с красными лампочками, синие веки, улыбки будто обрезанных губ с торчащими сигаретами. Они искажались, зовя его изо всех углов, с порогов клубов с обитыми тканью дверями и пурпурными бархатными занавесками, под светящимися вывесками, которые зажигались и гасли, хотя еще не совсем стемнело, жаждая его появления и возвещая о нем.

Названия городов и стран, портов, далеких островов, фильмов сверкали, незнакомые и призывные, как огни города, на который ночью смотришь в иллюминатор самолета, собираясь в узоры, как кусты кораллов или кристаллы льда. «Техас», читал он, «Гамбург», красные и синие слова, желтые, светло-фиолетовые, узкие неоновые буквы, «Азия», «Джакарта», «Могамбо», «Гоа» — каждый бар и каждая женщина зазывали в свой прогнивший и святой приход, а Биральбо шел не останавливаясь, будто пробегая пальцем алфавитный указатель атласа своего воображения и памяти, старинного инстинкта страха и затерянности, которые ему всегда слышались в таких названиях. К нему приблизился негр в темных очках и слишком узком пальто, бормоча на ходу, показывая что-то на своей белой ладони. Биральбо покачал головой, тот повторил по-английски: золото, героин, револьвер. Было страшно, но он получал от этого удовольствие, как от головокружительной скорости, когда на машине летишь сквозь ночь. Он вспомнил о Билли Сване, который, приезжая в незнакомый город, всегда искал самые тревожные улицы. Вдруг Биральбо увидел на последнем углу то самое светящееся слово: синий свет мигал, будто собираясь вот-вот погаснуть, высоко в темноте, как маяк, как огни на последнем мосту в Сан-Себастьяне. На какое-то мгновение все исчезло, а потом побежали быстрые синие молнии и одна за другой снова загорелись повисшие над улицей буквы, складываясь в имя, в призыв: «Burma».

Он вошел внутрь, как, зажмурив глаза, делают шаг в пустоту. За стойкой пили широкобедрые блондинки, наделенные суровой уродливостью. В зале виднелись расплывчатые фигуры мужчин — одни стояли, другие сидели на диванах, притворялись, что пересчитывают монеты, ожидая чего-то около кабинок с красными лампочками, которые время от времени гасли. Тогда кто-нибудь, смотря в пол, выходил из кабинки, а на его место заходил другой — было слышно, как запирается дверь. Какая-то женщина подошла к Биральбо. «Всего четыре монетки в двадцать пять эскудо», — сказала она. Он на своем хромом португальском спросил, почему это место так называется — «Burma». Женщина, ничего не поняв, улыбнулась и кивнула на коридорчик с рядом кабинок. Биральбо вошел в одну из них. Внутри было тесно, как в туалете поезда, посередине — мутное круглое окно. Одна за другой четыре монеты исчезли в вертикальной прорези. Свет в кабинке погас, и красноватый луч озарил окно, похожее на бычий глаз. «Это не я, — подумал Биральбо, — я не в Лиссабоне, это место — не „Burma"». За стеклом на вращающемся помосте то ли извивалась, то ли танцевала бледная, почти нагая женщина. Она двигала растопыренными пальцами, делая вид, что ласкает себя, опускалась на колени и ложилась, дисциплинированно, с презрением тряся грудями и иногда безо всякого выражения поглядывая в сторону ряда круглых окон.

Окошко погасло, будто покрывшись инеем. Выходя, Биральбо дрожал от холода, да еще ошибся направлением. Туннель с одинаковыми кабинками вывел его не в бар, а в пустую комнату с одной-единственной лампочкой и приоткрытой железной дверью. На стенах — пятна сырости и непристойные рисунки. Он услышал шаги: кто-то поднимался по лестнице с железными ступенями, — но времени поддаться искушению и спрятаться уже не было. В дверном проеме показались мужчина и женщина, обвивавшие друг друга руками за талии. Мужчина был растрепан и попытался избежать взгляда Биральбо. Когда парочка уже не могла видеть его, Биральбо пошел вперед. Лестница вела вниз, в какой-то тускло освещенный то ли гараж, то ли склад. Между железными конструкциями серным блеском светилась сфера часов, повисшая в пустоте, похожей на покинутую танцплощадку.