Обреченное начало - Жапризо Себастьян (книги онлайн полностью TXT, FB2) 📗

Они изумленно посмотрели друг на друга и тотчас забыли про деревенского почтальона, это было невероятно, потрясающе.

— Я знаю имена всех твоих чертовых кузин, но ты ни разу не назвала мне своего!

Она вырвалась и со всех ног бросилась бежать по лугу, примыкавшему к дому. Дени догнал ее у подножия холма, за изгородью, увлек за собой на траву, лег сверху, прижав к земле ее запястья, потому что она изо всех сил отбивалась.

— Признавайся!

— Нет.

Оба с трудом переводили дыхание.

— Держу пари — Анастасия или Филомена, жуткое имя.

— Нет.

Она старалась высвободить ноги, перевернуть его на спину. Потом неожиданно отказалась от сопротивления. Просто слегка приподняла голову, коснулась губами уха Дени, поцеловала.

— Меня зовут Клод. Вот. Клоди, Кло-Кло, Клодин, Клодет, как хочешь.

Дени отпустил ее запястья, обнял. Это имя хорошо подходило ей. Оно казалось ему ангельским, похожим на ее улыбку.

— Теперь я буду называть тебя Клод.

Она прошептала, что больше его не ненавидит, что любит его.

— Моя маленькая Клод, — сказал он, — маленькая Клод, которая меня любит.

Они вернулись домой, держась за руки.

— От кого письмо? — сказал Дени.

— Письмо?

— Письмо, которое ты держишь, вот это. Если от парня, то я сниму с тебя шкуру — по кусочкам.

Она остановилась, чтобы распечатать письмо от настоятельницы. Не нашла в нем ничего подозрительного и вздохнула с облегчением.

С этого дня, когда они проходили мимо полей, крестьяне с ними больше не здоровались. Дени тоже обратил на это внимание, но ничего не сказал, они никогда это не обсуждали. В деревне женщины смотрели на сестру Клотильду в упор, а на мальчика — не скрывая презрения. Когда Дени ездил один на велосипеде за хлебом, хозяйка булочной в Виларгье бесконечно долго пересчитывала продовольственные купоны, и он чувствовал, что она обслуживает его очень нелюбезно.

Только позднее, в июле, влюбленные стали испытывать к себе уже откровенно враждебное отношение деревенских. Весь месяц они чувствовали себя совершенно спокойно, погруженные в свое счастье. Светлые и радостные дни сменяли друг друга, каждый вечер был окрашен легкой меланхолией, когда они садились рядом, в конце дороги, возле рощицы, посмотреть, как заходит солнце.

— Еще один день прошел, — говорил Дени. — На нем можно поставить крест, он никогда не вернется.

И оба они чувствовали свою правоту — ведь их оправданием была сама жизнь.

XXI

Как-то в воскресенье, в начале июля, сестра Клотильда, вопреки своей привычке, пришла на мессу только к одиннадцати. Обычно она бывала на первой службе — в половине восьмого. В это время меньше прихожан в церкви, меньше внимания. Но накануне они ездили на велосипедах в Пюи, легли очень поздно, и утром она не ушла — ждала, когда проснется Дени. Он больше не хотел ходить в церковь.

На площади прихожане, сбившись в кучки и обсуждая события недели, ждали начала службы. Она прошла мимо, держась очень прямо и чувствуя на себе неодобрительные взгляды. Вслед ей бросили несколько негромких замечаний, но она сделала вид, что не слышит. Когда сестра Клотильда вошла в церковь, раздался ропот.

— И ей не стыдно! — сказала одна женщина во всеуслышание.

Опустив голову под взглядами присутствующих, сестра Клотильда села в глубине церкви на край скамьи и открыла молитвенник. Шепот усилился, становясь все громче, со всех сторон сыпались восклицания. Она не поднимала головы, догадываясь, что все взгляды по-прежнему прикованы к ней.

— Больно, очень больно видеть такое, — сказала хозяйка булочной где-то совсем рядом.

Сердце у сестры Клотильды колотилось. Она чувствовала, как влажнеет накидка на ее лбу.

— Понятно, — произнес какой-то мужчина, — ей нравится позориться, вырядившись в короткую юбку перед своим красавчиком.

С каждой секундой высказывания становились все смелее, сестра Клотильда надеялась, что хоть с началом службы она обретет спасение, но служба все не начиналась. Люди обменивались репликами, как в театре, она слышала их слова и злобный смех. Смех волнами переходил из ряда в ряд, и с каждой новой волной она вздрагивала всем телом. Она уже не могла теперь просто подняться и уйти.

Прихожане сверлили ее взглядами до тех пор, пока не появился кюре. Он был молодой, коренастого телосложения. Кюре ничего не заметил и начал службу, гул постепенно стих.

Кюре подошел к сестре Клотильде возле дароносицы, черная сутана туго обтягивала его широкие плечи. Священник был среднего роста, толстый, с уже облысевшим лбом и глазами навыкате.

Он наклонился к ней.

— Я хотел бы поговорить с вами после службы, сестра, — тихо сказал он.

Сестра Клотильда не смогла ответить, во рту у нее пересохло. Кюре прочел «да» в ее глазах. Люди смотрели в их сторону. Сестра Клотильда увидела, как какой-то мужчина толкнул жену локтем. Женщина обернулась и злобно рассмеялась.

— Жду вас в ризнице, — сказал кюре едва слышно и пошел по нефу вдоль каменных колонн.

После службы присутствующие не спешили покидать храм и не сводили глаз с девушки. Монахиня, побледнев, но стараясь держаться прямо, направилась к алтарю. Совершая коленопреклонение, она слышала за спиной шепот прихожан. Потом зашла в ризницу.

Кюре ждал ее.

Увидев сестру Клотильду, он улыбнулся, и после откровенного недоброжелательства сельских жителей она была благодарна священнику за эту улыбку. Кюре закрыл дверь. Они остались одни.

— Вы, наверное, догадываетесь, что я хочу вам сказать? — Кюре скрестил руки на груди.

Он смотрел ей прямо в глаза, но сестра Клотильда не отвела взгляда. К ней снова вернулось спокойствие.

— Да, — сказал он, — все это весьма неприятно. Заметьте, я не придаю никакого значения пересудам моих прихожан, но то, что недавно рассказал почтальон…

Монахиня не казалась смущенной. Это священник опустил глаза, подыскивая слова.

— Понятно, что на такой жаре, как бы это выразиться, удобнее носить мирское платье… Простите, но я это говорю не понаслышке. — Кюре попытался улыбнуться. — Я сам, когда хожу на реку с подопечными ребятишками, всегда надеваю купальный костюм. Все дети смеются. Но то, что выглядит забавным на бедном кюре, вряд ли сочтут приемлемым для монахини.

Он ожидал ответа на свою улыбку, какого-то одобрения, но его не последовало. Сестра Клотильда молчала, спрятав руки в широкие рукава, и в упор смотрела на кюре своими голубыми глазами. Священник снова отвел взгляд.

— Мне очень неловко говорить с вами таким образом, — продолжал он, разглядывая свои пальцы.

— Я знаю, — сказала сестра Клотильда, — я прекрасно вас понимаю.

— Лучше не давать пищу злым языкам. Какое-то время… А потом еще… там… этот ребенок… Я в затруднении… Вы понимаете, если они не одумаются, я должен буду вмешаться.

— Я понимаю, — сказала сестра Клотильда.

Кюре поднял руку и воздел глаза к небу.

— Имейте в виду, эти россказни не меняют моего отношения к вам. Я знаю вас с самого детства и знаю, как хорошо вы служите Господу.

Сестра Клотильда не шевелилась, лицо ее оставалось отчужденным.

— Но я должен сообщить вашей настоятельнице о том, что происходит. Ну… и… вы понимаете…

— Я понимаю, — повторила сестра Клотильда.

Она встала и пошла к двери. Потом обернулась.

— Настоятельница вам написала?

— Да, — сказал кюре. — Она не знала, что мальчик находится здесь. Она будет просить, чтобы вы отправили его назад.

— Это все? — побледнев, спросила сестра Клотильда.

— Я очень огорчен, сестра моя. Надеюсь, что…

— До свидания, господин кюре, — сказала сестра Клотильда.

И она вышла, а священник остался стоять, испытывая озабоченность и неловкость одновременно. В те годы, когда семья сестры Клотильды приезжала в Виларгье на каникулы, он считал себя ее другом. Многие деревенские были его друзьями. Сестра Клотильда почувствовала, что руки ее стали ледяными от гнева, когда она вспоминала про их дружбу.