Дом Хильди Гуд - Лири Энн (книги бесплатно без txt, fb2) 📗

— Хильди, Хильди, посмотрите на меня, хоть на минутку.

Я взглянула и задрожала. Бедная Ребекка.

— Да. Да, конечно, он любит вас. Перестаньте беспокоиться. И приезжайте сегодня вечером. Когда детей уложите. Выпьем по бокальчику?

— Я бы с удовольствием, Хильди, но не могу. Брайан едет. Его родственники приедут на День благодарения. Я лучше домой, переоденусь.

— Счастливого Дня благодарения, Ребекка, — сказала я, и она пожелала мне того же.

Я видела, как она вышла из боковой двери, потом услышала, как она помедлила у лестницы к кабинету Питера. Потом по галерее разнесся звук шагов; через несколько мгновений машина устремилась прочь по улице.

В тот день я работала допоздна. Подбивала счета к концу года и покинула кабинет, когда уже стемнело. Темнота явилась для меня неожиданностью — часы на столе показывали половину четвертого. На самом деле маленькие часы в хрустальном пресс-папье с тех пор постоянно показывали полчетвертого, хоть я и пыталась несколько раз менять батарейки. Не стану утверждать, что дело в Ребекке, но невольно вспомнилось, что говорил Брайан на той вечеринке у Венди о странных магнитных полях Ребекки и их пагубном влиянии на электронику. Впрочем, часы в пресс-папье были дешевые, китайские. Наверное, они остановились за много дней до того, как Ребекка их коснулась. А я просто не заметила.

Я шла по дорожке между моим зданием и церковью; пришлось поднять воротник пальто. Когда погода поворачивает на холод, между этими зданиями дует злобный восточный ветер. Я дышала на руки и заглядывала в высокие окна церкви, ярко освещенные изнутри. Вечер среды — обычно хор репетирует перед воскресной службой. Я часто вижу их в окно кабинета через церковные витражи: Шерон Райс, Бренда Доббс из Публичной библиотеки, Фриззи Вентворт, старый Генри Маллард и еще кто-то, кого я не знаю. Если я сижу на работе допоздна, мне нравится смотреть на них из-за стола. Я часто не могу удержаться от улыбки; солидные горожане, возносящие гимны, рты открываются в четких, праведных звуках, напряженные глаза послушно устремлены на скрытого от меня дирижера. В тот вечер накануне Дня благодарения они разучивали концерт с колокольчиками, и я замедлила шаги. За толстыми и крепкими стенами церкви я не слышала ни звука, но видела, что у каждого прихожанина в руке горел медью колокольчик с дубовой ручкой. Они поднимали и опускали колокольчики — мне казалось, в случайном порядке. Я подумала, что эти вендоверские протестанты ничем не отличаются от тех, кто наполнял церковь, когда я была ребенком. Массачусетские женщины — коротко стриженные, без косметики, бесполые, словно дети или пилигримы. И мужчины — пузатые отцы семейства; все звонили в колокольчики, все и каждый. Вверх. Вниз. Снова, снова и снова — подчиняясь ритму, который задавал кто-то мне невидимый.

Во времена моего детства всем заведовала миссис Хауэлл, жена священника; именно она увлекла меня музыкой. Честно, она заставила меня полюбить музыку. Миссис Хауэлл вела и взрослый хор, и детский. Иногда два хора исполняли гимны вместе; иногда мы, дети, пели свои гимны во время службы. Миссис Хауэлл говорила, что от звука детского пения она яснее ощущает присутствие Бога, и учила нас не бояться петь; не беспокоиться, что сфальшивим, а петь сердцем. Она говорила, что так не появится ни одной неправильной и фальшивой ноты.

Да, я очень, очень любила миссис Хауэлл.

Когда я была во втором или третьем классе, она поставила меня петь соло — начало «Святой ночи» во время службы при свечах в рождественский сочельник.

— Святая ночь!.. — начала я совсем одна с алтаря, и мой тонкий, дрожащий голос несся над приделами и рядами в старой церкви. На тот сочельник в церкви было темно и холодно. Привычные лица стали неузнаваемыми в колеблющемся свете и завитках черного дыма от свечей в руках. Я четко видела только миссис Хауэлл, которая стояла прямо передо мной, тихо улыбаясь; ее сложенные лодочкой ладони качали воздух гладкими движениями, губы беззвучно повторяли слова вместе со мной.

— Над нами звезд сиянье, — выводила я почти шепотом. — И в эту ночь Спаситель наш рожден.

Церковь была полна, хотя лиц я не видела. Руки дрожали; чтобы успокоить их, я вцепилась в подол красной клетчатой рождественской юбки. Потом набрала воздуха и продолжила, не сводя глаз с миссис Хауэлл:

— Томился мир греховный, прозяба… а… ая (уф). О ценности души поведал Он.

И тут (о, какое счастье!) хор, дети и взрослые, и все прихожане присоединились ко мне.

— Воспрянет мир, ведь ждет его спасенье! Рассвет святой надежду нам принес! Колени преклони! — Тут вступали баритон старого мистера Гамильтона и сладкое, яркое сопрано миссис Райли. — О, ангельское пенье! Святая ночь, когда рожден Христос…

Не описать словами, какие тепло и единение охватывают тебя, когда поешь одна, а потом вдруг тебя поддерживает весь хор. Остаток гимна я пела, широко улыбаясь и выискивая по рядам лица друзей, папы с мамой — теперь я видела их в теплом свете свечей. Они были там. Они пели с нами. Помню маму в тот вечер — как она пела, как улыбалась мне, как текли по ее лицу слезы.

Когда в воскресной школе миссис Хауэлл разучивала с нами этот гимн, она велела нарисовать картинки к каждой строчке. Мне досталась строчка «О ценности души поведал Он». Я нарисовала младенца в яслях с маленьким нимбом над головой и исходящими от него солнечными лучами. Миссис Хауэлл сказала: «Мне нравится, что ты с помощью желтых лучей солнца передала душу и ее ценность».

Я гордо улыбнулась, хотя просто нарисовала младенца Иисуса таким, каким видела повсюду — с маленьким нимбом и лучами золотого света. Душа? Божественная ценность? Можете представить, чтобы взрослый пичкал ребенка такой ерундой?

На следующий день я погуляла с собаками после завтрака, потом надела шерстяную юбку и свитер. Погода переменилась; все-таки нас ждет холодный День благодарения.

Из дома я вышла примерно в полдень. Тесс ждала всех к часу, поскольку хотела подать обед в три. Эмили и Скотт приехали еще вчера вечером, а родители Майкла жили в нескольких минутах. Когда я появилась, все были уже на месте.

Как я говорила, тяжело находиться среди людей, которые свободно пьют. Тесс и Эмили обычно при мне сдерживаются. Выпьют вина, но так, словно пьют без всякого удовольствия. Уотсоны вообще почти не пьют. Так что я подумывала, не опоздать ли немного. И даже размышляла — не выпить ли бокал вина перед отъездом из дома. Многие пьют вино за обедом, когда не работают. Но я испугалась, что они учуют запах. И потом, именно об этом говорили женщины в Хэзел-дене, вспоминая о постыдных пьяных днях, — пить для храбрости. Я не такая. Мне этого не нужно. Так что я приехала вовремя, в час, и обнаружила на крыльце старушку Бонни.

Было холодно, и я позволила ей зайти внутрь со мной. Тесс, как раз проходившая мимо двери с большим блюдом сырных закусок, сразу встрепенулась.

— Мама, я только что ее выпустила. Я все выставляю на кофейный столик — она сожрет.

— О, Тесс, на улице мороз. Может, ее пустить в вашу комнату или еще куда?

— Нет, она будет скулить и царапать дверь. Грейди спит, а она его разбудит. Выпусти ее. Пожалуйста.

— Хорошо, хорошо, — сказала я, хватая Бонни за ошейник и выводя снова на улицу. Я пообещала ей, что попозже стащу для нее кусок индюшки, и бедняжка со стоном опустилась на крыльцо.

Я пошла внутрь, и все начали крепко меня обнимать, даже Нэнси и Билл Уотсоны. Зачем все время обниматься? Скотт держал стакан с «Кровавой Мэри». Когда-то я любила «Кровавую Мэри». И когда Тесс спросила меня, что я буду пить, я хотела попросить диетическую коку, но передумала и сказала:

— Я буду «Кровавую Мэри»… только без водки.

— Значит, «Невинную Мэри»? — засмеялся Скотт. — Я сделаю, Хильди.

Я отправилась за ним на кухню. Было приятно увидеть Скотта, честно признаюсь. Он мне нравится и всегда нравился. Выйдя замуж за Скотта, я вышла за лучшего друга. Наши худшие годы — когда он поют, что гей, но не хотел мне признаться. После развода, когда прошли первая боль от разрыва и финансовые споры, я признала в Скотте старого доброго друга; и он ко мне относится так же.