Самопознание шута - Калмыков Юрий (читать книги регистрация .TXT) 📗
«Как это ей удаётся? Для неё, наверно, вся жизнь – это сплошная мука. Когда сам ограничиваешь свою жизнь, от жизни не остаётся ничего хорошего. Парадокс! Люди всегда стремятся оградить себя от чего-то плохого, а получается совсем наоборот. И, может быть, то, чего мы пытаемся избежать…»
– Ты совсем меня не замечаешь. Я для тебя не существую, – спокойно произнесла Елена, глядя на тот же потолок с лепниной, на который смотрел и Константин.
– Почему? – мысль прервалась.
– Не знаю. Я для тебя – как вещь, которую ты приобрёл и поставил на полку. Ты коллекционер, тебе достаточно знать, что эта вещь у тебя есть. У коллекционера все вещи мёртвые – он с ними ничего не делает. А я, между прочим, живая!
– Да нет же! Ничего подобного! То есть я очень рад, что ты живая, «ничего подобного» – в смысле «коллекционера».
– Ты не разговариваешь со мной! За всё утро ты не сказал мне ни слова.
– Извини! Я задумался.
– Ты всё время о чём-то думаешь, только твои мысли всегда там, где меня нет.
– О тебе я тоже думаю!
– Если бы думал, мог бы об этом что-нибудь сказать! Пора гулять с собакой! – решительно заявила Елена. – Он уже скулит за дверью. С собакой можно не разговаривать – отличная будет компания!
Оскорбление
На улице была прекрасная погода.
«Благодать! – подумал Константин. – Вот главный показатель погоды! Почему метеорологи никогда не говорят, что будет благодать? Видимо, легко можно ошибиться!»
Константин отпустил пса на волю и задумался.
«Почему мне далеко не всегда хочется рассказывать то, о чём я думаю? И не только Елене, а вообще кому бы то ни было. Должно же быть у человека что-то своё, сокровенное! Оно проявляется в мыслях. У человека в мыслях бывает полно всякого мусора, но есть и нечто совсем другое, нечто хорошее, сокровенное. Достанешь его, а с ним никто правильно и обращаться-то не умеет. Оно может пострадать. Отношения между людьми всё-таки очень поверхностны, за редким исключением! А сокровенное глубже, его нельзя трепать попусту… Что?»
Константин повернулся, что-то почувствовав. Всё произошло в одно мгновение: Глюк отскочил в сторону и помчался прочь, за секунду до этого он стоял позади Константина и, задрав лапу, спокойно писал на его джинсы и кроссовки.
– Ах, сволочь!!! Убью!!! – никак не сдерживая себя, заорал Константин и помчался по газону, ища камень или что-нибудь приемлемое для метания в убегающую «сволочь».
«Какая подлая и наглая тварь!» – всё внутри бурлило от гнева. Он заметил, как проходившая мимо старушка шарахнулась в сторону, не понимая, в чём дело.
«Как он меня разозлил, мерзавец!» – Константин понимал, что злится больше не на то, что сделал Глюк, а на то, что ему пришлось неистово заорать и отдать себя на волю дикой злобе.
Глюк скрылся за углом соседнего дома.
«Праведный гнев» – это всего лишь способ заставить разум заткнуться, именно в тот момент, когда он может быть и нужен!» – всё-таки подумал Константин.
Но тут он представил себе, как он наказал бы собаку, а разуму присутствовать при этом совсем не обязательно, разум всегда старается держаться подальше от подобных мероприятий и возвращается обратно очень не скоро и с большой неохотой.
«И я ещё должен его искать и уговаривать вернуться?! Каков наглец!»
– Я убью этого негодяя! – с возмущением заявил Константин, войдя в квартиру.
– Где он?
– Не знаю, убежал!
– Он кого-нибудь покусал?
– Нет, не покусал.
– Ты не любишь меня!
– При чём тут ты! Мы говорим про собаку! Ты знаешь, что он сделал?!
– Мне это не интересно! Кто-то из вас должен быть умнее и взрослее! Куда он убежал? – Елена надевала туфли.
– Я не знаю, куда он убежал! После того, что он сделал, я думаю, он больше не вернётся!
Елена остановилась в дверях:
– Посмотри на себя в зеркало! Ты похож на шута!
Итальянский хор
С раннего утра Людмилу Петровну преследовал неприятнейший запах. К тому же в соседней квартире почти непрерывно что-то сверлили и долбили – там шёл ремонт. Пахло, очевидно, краской или шпаклёвкой, и ей казалось, что всё вокруг, включая одежду и волосы, уже пропитано этим отвратительным запахом. Она поставила чайник на плиту, зажгла газ и посмотрела на вентиляционный люк. Скорее всего, через этот люк от соседей и шёл запах этой гадкой краски.
«Взять стремянку и заткнуть тряпками, чтобы запах прекратился, – нерешительно подумала Людмила Петровна, – но голова может закружиться, и я упаду!»
Чайник вскипел.
«Нет! Это невыносимо, пить чай с такими запахами! Ещё это сверление! Если я заткну уши ватой, то не услышу звонок телефона. От этих звуков скоро совсем разболится голова. Чем же заткнуть эти проклятые дыры?»
Людмила Петровна пошла искать ненужную тряпку и, найдя в комоде старое одеяло, нарезала мелких кусочков, чтобы удобно было забивать их в щели вентиляционного люка. Нижний ящик комода никак не задвигался обратно, он не двигался ни взад, ни вперёд. Она дёрнула его посильнее – передняя часть ящика отвалилась.
«Всё кругом ветшает, портится и приходит в упадок!»
Она принесла на кухню тряпки и стремянку, но от стремянки толку было мало. Дотянуться до вентиляции со стремянки было невозможно, мешал рабочий кухонный столик, стоящий рядом с плитой, заставленный кастрюлями и банками. Людмила Петровна встала на этот столик и почти дотянулась, но зазвонил телефон. Она развернулась, обожглась о струю пара, шедшую из чайника, шарахнулась в сторону, потеряла равновесие и… грохнулась вместе со стремянкой!
Полетели вниз кастрюли, банки. Она ударилась головой о холодильник и сильно ушибла колено. Из большой белой эмалированной кастрюли по всей кухне разлетелось протухшее рыбное филе с брызгами зловонной жидкости. Сразу стало ясно, откуда шла вонь! Теперь эта вонь многократно усилилась.
«Я достала рыбу на прошлой неделе, чтобы разморозить, и забыла про неё».
В бессильном плаче, сидя на полу в потёртом домашнем халате среди зловония и битых стеклянных банок, старая, ослабевшая и полысевшая, с ушибленным коленом, она слушала звучавший по радио итальянский хор, под звуки струнного оркестра, под сводами готического храма исполнявший величественное произведение, символизирующее полную надежд и противоречий жизнь человека на земле, и среди девушек хора другая, воображаемая она, шестнадцатилетняя, стройная, с длинной косой, с удивлёнными, широко открытыми глазами, в отглаженном белоснежном переднике, звенящим юным голосом старательно пела, и сердце в её груди билось радостно и восторженно!
– Почему именно сейчас звучит эта мелодия? – сквозь рыдания проговорила Людмила Петровна. – Никому! Никому не позволено так насмехаться над человеком! Даже Богу!
Сегодня, между прочим, день смерти Людмилы Петровны, и ещё вчера она это знала точно. Великий, казалось бы, торжественный день! Также на сегодня была запланирована и прощальная прогулка по Москве. Когда с детства живёшь в одном городе, то есть места, с которыми, по её мнению, следует попрощаться, начиная с дома на Софийской набережной. Второй этаж, третье окно слева, с видом на Кремль – это окно её детской комнаты.
«Теперь это дом не для людей – там офисы, но мне с моим окошком обязательно нужно попрощаться!»
Однако с утра началась обычная «тягомотина», как в последние много, много, много лет. Сколько лет «тягомотины» – стыдно сказать и не хочется вспоминать…
«Мне в жизни ничего не осталось, я старая клуша, но клуша тоже имеет право на смерть!» – решила она с отчаяния и от безысходности несколько дней назад. Сражённая усталостью от таких мыслей, Людмила Петровна легла в постель и пролежала весь день. Жалко было всех, жалко было себя, текли слёзы, и тоска сковала всё тело так, что невозможно было и пошевелиться. Но потом, вместо того чтобы умереть, что было бы очень логично, она проснулась. Никак не умиралось!
