Лисья честность - Кетро Марта (книги бесплатно без .TXT, .FB2) 📗
— Кто? Львы или тигр какой-нибудь?
— Два карлика. Один зашел сзади и воткнул ей в почки эти, как их, вилы…
— Трезубец.
— Да, а потом уже добили в грудь и в живот…. Интересно, как их звали. Если рассматривать это как притчу, прикинь: у неё было три жизни — в рабстве, в армии, в школе — всё не сахар. И вот ей двадцать восемь, она непобедима, и тут какие-то карлики. Что может уничтожить такую сильную женщину, а?
— Если как притчу, то… Ну я не знаю, предательство и ненависть, говоря красиво.
— Сомневаюсь, это мужской подход. А женщине страшны только время и правда.
— Не понял.
— Не могу объяснить. Но если что и втыкает вилы в почки, так это правда. А время добивает.
— Тебе видней, тебе видней…
Два врага у меня, два врага, я обманываю и смеюсь над ними, но только до тех пор, пока не ослабею и один не зайдёт со спины с этим своим трезубцем.
Она проснулась в девять утра, села в постели и открыла ноутбук. Ответила на письмо, выпила кофе, помахала Паше — он уходил. В окне, которое у неё около кровати, был солнечный сентябрь и яблони. Вернее сказать, что кровать около окна, но это по правилам русского языка, а по её собственным — так верней. Её кровать уходит корнями глубоко в пол, в бетон, в почву, и Оленька плывёт на большом корабле вместе с Землёй, как та женщина, чей глупый муж сновал на маленьких корабликах и всерьёз думал, что это и есть настоящая жизнь, — а это было всего лишь приключение яблока, упавшего с ветки, откатившегося неожиданно далеко, смытого волной и волной возвращённого, уже сморщенным. И вот она, капитан своего корабля, хозяйка своих яблок и слов, госпожа своих женихов, один из которых — этот сентябрь, она дождалась, когда на ступеньках стихнут шаги, и заплакала.
Ах, всё так хорошо начиналось вчера, в воскресенье, когда она проводила на Тверской испытание новых осенних туфель. Космические ракеты по сравнению с этим — маленькая человеческая глупость, что там той небесной ерунды, обернётся пару раз вокруг планеты и сгорит, а ей в этих туфельках гулять и гулять, и этот первый выход бесконечно важен. Кто бы знал, как иногда вероломна обувь — засовываешь в неё чудесную белую ножку с алыми ноготками, а через два часа туфли полны крови, и никакого принца за это русалочке не положено, ступни превратились в пылающие куски мяса, безо всякой компенсации. И Оленька страшно волновалась, как оно всё пройдёт, чутко прикасалась к асфальту маленькими коричневыми подошвами, беспокоилась вообще и по отдельности: за косточку на правой ноге, за подъём на левой, за оба мизинца — очень сильно и немного — за щиколотки. И всё прошло поразительно хорошо, полтора часа она проходила быстрым шагом, и только тогда стало немного неудобно, но это мелочи, для первого испытания отлично. Оленька даже позвонила нескольким людям, чтобы сказать — да, да, прекрасно, спасибо, мы сделали это, они как на крылышках, и Земля такая маленькая, такая красивая, вы бы знали, вы бы знали, я лечу, и отсюда мне видны огни.
А потом, в кафе, всё и случилось, за соседним столиком она увидела старика, точнее, не его даже, а только морщину на шее, сероватую, глубокую, — не такую, что можно немного подколоть гилауронкой и полгода потом не думать; и не такую даже, чтобы как-нибудь подтянуть и отрезать. А совершенно безнадёжную морщину-навсегда, далеко не первую и не последнюю, одну из тех, что среди прочих превращают тела в пустые перчатки, и ничего уже не меняют, потому что старость есть старость.
Она, испытатель туфель и хозяйка своих яблок, смотрела, как вишенка с вершины пирамиды, и видела, как мир миллионы лет рос и стремился к тому, чтобы она родилась и взглянула на него глазами ореховыми и зелёными. Потому что если вы живёте с другим ощущением — вы живёте напрасно, и вы безответственны, как таракан, если не чувствуете под ногами миллиона черепов, если в голове у вас нет голосов, кроме голоса благоразумия или жадности.
И вдруг, и вдруг — никакая не вишенка, а лишь звено, за которым последуют такие же черепа, и мало того что время не остановилось сейчас, как золотой омут и мёд, — оно даже на секунду не замедлилось, чтобы обрадоваться Оленьке, оно продолжает течь. И мало того что ни подколоть, ни отрезать — всё гораздо хуже, чем казалось. Она ведь может умереть. Точно так, как углубляется эта его серая морщина, где-нибудь начнёт расти плотный шарик или, наоборот, истончаться сосуд, и однажды — без взрыва, без грохота, без фиолетовых молний — она умрёт.
И поэтому она молча ехала домой, весь вечер и всю ночь дожидалась, пока закроется дверь, затихнут шаги, дождалась, отставила чашку, захлопнула ноутбук и заплакала.
Оленька не то чтобы не доверяла Паше, но старалась при нём не терять лица. К тому же у него была скверная привычка «контролировать ситуацию»: чуть что, наскакивал с вопросами и готовыми решениями, Что случилось? Кто тебя обидел? Хочешь, накажем его? И у него делался такой странный вид, когда выяснялось, что не с кем воевать, не надо ничего «разруливать», а просто женщина плачет оттого, что время идёт.
Когда они только познакомились, Паша сказал, что занимается рекламой, и на некоторое время Оленьке хватило этой информации. Чуть позже уточнил — политической.
— Это когда листовки перед выборами в почтовый ящик бросают?
— Примерно так.
В девяностых политическая жизнь кипела, пенки не снимал только ленивый. В депутаты рвались все: жулики-бандиты, торговцы, журналисты, актёры — многие из тех, у кого были деньги или популярность, хотели конвертировать свой капитал во власть. Паша помнил детскую радость начинающих Макиавелли, открывших для себя черный пиар: ах, налепить на машины портреты конкурента «вечным» клеем; ах, напечатать от его имени воззваний в защиту пидорасов; ах, пообещать пенсионерам издевательскую помощь в тридцать рублей — да ещё и не дать. Из сильных жестких людей повылазили плохиши и шапокляки, которые весело оплачивали мелкие пакости, охотно заказали бы и крупные, но Паша не брался, на то существовала дружественная фирма, которой передавались по-настоящему опасные проекты. Он терял деньги на этом своём чистоплюйстве, зато исхитрился сохранить репутацию, которая пригодилась в нулевые.
Шальная «политика» закончилась. Остались надковерные, публичные игры, какие-то денежные массы ещё вяло перетекали туда-сюда, но всякому стало ясно, что в стране есть одна партия, один хозяин, одна кормушка, к которой подпустили более или менее чистеньких и очень ловких. Тех, кто умел манипулировать массами, не раздражая людей, не высовываясь на экраны, не звоня направо и налево об «акциях».
Пашина фирма считалась независимой, иногда бралась за чисто коммерческие заказы — немножко подкорректировать общественное мнение в пользу нового бренда или во вред старому. Кроме «официальной» рекламы, идущей по телевизору, разумные люди заказывали и другую, неявную: слухи, так называемые новости из агентства ОБС — «одна бабка сказала» как шутили специалисты, и якобы стихийные вбросы информации в сеть.
И существовала настоящая работа, настоящие задачи и настоящие деньги.
Оленька могла быть идеальной женой для Синей Бороды — никогда не спрашивала об этом «настоящем», и Паша иной раз задумывался, вправду ли она ничего не замечает или раз и навсегда поняла: если откроет запретную дверь, потом не сумеет стереть кровь с ключа, не сохранит хрустальный покой, который был в ней самым драгоценным.
Она так берегла душевное равновесие, что почти всегда отказывалась ходить на их «корпоративчики», как называли широкие купеческие праздники, в которых не могли отказать себе даже самые серые из кардиналов. Паша, одна из главных фигур компании, должен был появляться с женой — точнее, имел право, которым редко пользовался. В нижестоящих-то сотрудниках воспитывался Дух фирмы, дескать, «отлепись от жены и матери своей и прилепись к Общему Делу, и стань с ним плоть едина» (в том смысле, что тебя, конечно, в итоге поимеют, но рядовым бойцам эту мысль до конца не разъясняли). А в руководстве, напротив, если есть Отец Родной, то должна быть и какая-то Родная Мать. Оленька на эту роль не согласилась. Когда впервые попала на их праздник, её поразила общая, почти дьявольская весёлость. Она знала это состояние: бывает, примешь какое-то тяжёлое и неприятное решение, противоречащее основам твоей натуры, потом-то и охватывает безудержная лёгкость. Оттого, что трудный этап наконец-то пройден, молоток стукнул три раза — продано, а теперь не терзаться, а дело делать надо и все положенные бонусы получать. Осталось самое приятное.
