Черные глаза - Симоньян Маргарита (читать бесплатно книги без сокращений TXT, FB2) 📗
Едешь по трассе. Она блестит, как смола. Вокруг бесподобное лето. Густой и тягучий воздух, жирный, как петушиный бульон, заливает степь, и дорогу, и черные пашни, и рощу серебряных белолиственниц, и зеленую глубь неподвижных лиманов. Редко мигают окном голубые саманки. Во дворах наливаются персики, млеют на крышах кошки. Медленно и торжественно, как подводные лодки, плывут по жаре индоутки. На веревках сверкает крахмальная стирка. Одинокий комбайн, как самолет в небе, волочит за собой след из соломенной пыли. Ветер плещет и гонит пшеницу, разбивая ее об асфальт, словно прибой, и, как чайки над морем, над полем носятся галки.
А поверх всего непереносимо, сногсшибательно, несказанно сияет небо.
Над Кубанью небо в июле сияет так, что не видно солнца. Бледная, мутная клякса в углу, как будто на скатерть пролили пахту, — это и есть солнце. А все остальное — пронзительное бирюзовое небо.
И вот из-под этой слепящей лазури вдруг как хлынет прямо на трассу, как смерч, густозеленое поле, и на нем тысячи ярких голов, пленительных, гордых созданий; стройные, стоят перед небом, как красавицы перед царем на смотринах, расправили острые лепестки и крутят вихрами с востока на запад, послушные только движению солнца.
— Серега, снимай, — попросила я, почему-то шепотом.
Серега стряхнул с маслиновых глаз сонную муть и нехотя потащился снимать подсолнухи.
На бахче с другой стороны дороги две казачки и два казака, одетые в одинаковые синие трико, шумно пололи ровные грядки.
— Хозяева! — крикнула я.
Казаки, одинаково ухватившись за спины, разогнулись над пыльной бахчой.
— Шо?
— Где тут у вас самолет упал?
— Вы з району чи шо? — казаки подозрительно посмотрели на нас.
— Нет, мы журналисты. А вообще-то, — спохватилась я, — да, мы з району! Так где самолет упал?
— Коли вы з району, так кажите, шо нам теперечки делать? Кукуруза уся пропала! Чем бычков кормить будем?
— Понятно. Так, а с самолетом что?
— Якый самолет? Самолетов нэ бачилы.
Как по команде, казаки снова нагнулись над сладкими кавунами и дынями. Мы поехали дальше. По дороге я повторяла в уме первые строки своего будущего репортажа, который был призван сразить всех в московской редакции: «Страда. Трудолюбивые хлеборобы бьются за урожай. И в эту нелегкую пору на Кубани пропал кукурузник».
Километров еще через сорок мы заметили припаркованный у дороги автомобиль МЧС. Я придала своему лицу максимально взрослое выражение.
— Товарищи! Мы з района! Ну шо, нашли? — спросила я двух эмчеэсников с пшеничными бородами.
— Та не, ты шо. Как его найдешь там. Лес большой.
— Так он в лесу пропал?
— Ну а где? Он же за грибами ушел.
— Кто? — прокололась я.
— А вы кого ищете? — настороженно переспросил и бородатые эмчеэсники, бросив нерадостный взгляд на телекамеру, которую утомленный Серега уже прилаживал на штатив.
— Того же, кого и вы! Итак, пропавший ушел за грибами. Но сейчас же июль.
— Так он с воскресенья в запое, у него вже октябрь. И то сказать, в такую жару легко з глызу зъихать. Если за три дня не найдут, назначат выборы, выберут нового. Не сидеть же усему району без главы. Страда вже ж.
Через пару часов расплавленной полевой жары, когда марево над дорогой выплескивает асфальт прямо на пашню и бессмысленно утирать со лба и груди стекающий пот, потому что все, чем можно его утереть, давно уже тоже мокрое, выяснилось, что во всех окрестных станицах никто не слышал про упавший кукурузник, зато все знают, что пропал районный глава, и эта тема уже даже перестала кого-либо занимать — страда, не до этого.
Мы присели на пыльную землю возле поля люцерны. Я достала из трепаной сумки тассовку.
— Ну вот же, написано. В самый разгар страды на Кубани пропал кукурузник! Это тяжелый удар по сельскому хозяйству края! Павел Голобородько, ТАСС.
— У Голобородько дача тут рядом, — хмыкнул Серега. — Пили разок.
— А ну, поехали туда! — я вскочила, отряхивая с колен иголки пшеничной соломы.
— Зачем? — обреченно спросил Серега.
— Ну, что-то же надо делать!
За крашенной в голубой железной калиткой начиналась спасительная тень винограда, заплетавшего ржавую сетку, натянутую над головой на частокол железных столбов. Справа хирела старая груша, слева в канаве гагакали два гусака. Стукнула дверца дощатого туалета, и оттуда, застегивая штаны, потягиваясь, как Анжеликина кошка, выплыл Голобородько.
— О! Ты виткель? — спросил он, не сразу меня узнав.
— Он пропал или нет? — прошипела я, потрясая измятой тассовкой перед носом собкора.
— Кто он? Она пропала!
— Кто она?
— Кукуруза. Засуха, видишь ли. Неурожай. Горылочки будешь?
— Какая горылочка, плюс сорок три в тени! Так зачем ты написал, что кукурузник пропал!
— Я не писал, а диктовал. Наверно, в Москве не расслышали, — Голобородько пожал узенькими плечами над кругленьким, как арбуз, животом.
Под виноградник выполз незнакомый мне человек лет сорока с одутловатыми плюшками под глазами. Слегка пошатываясь, но осторожно, чтобы не наступить на медянку, он шагал по траве, обнимая пузырь мутноватой воды.
— У нас на районе тоже уся кукуруза сгорэла, мать ее ети, — сообщил человек. — Прям беда. Ну, помянем ее. Кукурузу. Выражаю искренние соболезнования родным и близким!
Человек высоко поднял бутыль, чокнулся с железным столбом, подпирающим ржавую сетку навеса, и смачно глотнул.
— За кукурузу! Как за живую! — отозвался Голобородько и даже смахнул скупую слезу.
— И давно вы так гуляете, хлопцы? — спросила я.
— Литра три! — гордо ответил Голобородько.
— Виталик, — представился собутыльник собкора. Схватил мою руку и попытался ее облобызать. Я машинально вырвала руку. Человек посерьезнел. — Виталий Анатольевич. Глава района. Меня там никто не искал?
Я посмотрела на них обоих с ненавистью, которая, как стекляшки в калейдоскопе, распадалась на профуканный шанс попасть в федеральный эфир, смутное недоступное журналистское будущее, которое только что стало еще смутнее и недоступнее, влажную духоту в исходящей потом замызганной коробчонке, чесотку от пыли пшеничных полей, досаду на весь этот жизнью забытый край, где никогда ничего не случается и не случится.
— Полностью разделяю твой взгляд, — отрезал Серега, поймав глазами мои глаза.
Мы сели обратно в «Оку». Я надела кожаные перчатки, спрятанные в бардачке на случай, когда руль раскаляется так, что до него невозможно дотронуться.
Впереди расстилалось бескрайнее поле. То самое пустопорожнее информполе, о котором мне говорил московский главред.
Но я не могла с этим смириться.
— Все. Поехали монтировать, — сказала я.
— Что монтировать? — скептически отозвался Серега.
— То, что наснимали.
Первые строки моего репортажа теперь звучали так: «Страда. Трудолюбивые хлеборобы бьются за урожай. И в эту нелегкую пору на Кубани пропала кукуруза».
Вслед за этим шла речь главы, которую Серега, проявив несвойственную ему прыть, записал во время нашей короткой беседы.
— Кукуруза уся сгорэла, мать ее ети. Прям беда.
На монтаже я попросила Серегу:
— Про мать вырежи. Это лишнее.
Репортаж получился, в общем-то, ни о чем, но в нем были горестные голоса казаков и казачек в потных синих трико, превосходные кадры уходящих за горизонт поднебесных подсолнухов, марево над расплавленной летней дорогой и весь тот южный несдержанный колорит, про который московская редакция, таки открыв со временем мой корпункт, всегда говорила: «Ну и красотища у вас там на югах, прямо трэш».
После эфира мне позвонила редактор Лариса.
— Не шедевр, но весьма неплохо. Еще пара таких сюжетов — и, может быть, действительно поставят тебя на корпункт.
К концу месяца мы наклепали уже шестнадцать таких сюжетов. Впереди маячила осень, и я заранее придумывала, о чем мы с Серегой будем снимать в сентябре.
Первого сентября, в день зарплаты, я обедала у Анжелики. Суши в ее суши-баре так и не появились, зато вся морозилка была забита хинкали, и куда-то пропала кошка.
