Сим победиши - Крусанов Павел Васильевич (чтение книг .txt) 📗
– Я четвертую Империю на три неравные половины! – горько воскликнула Клюква. – Свою и трупа, а между ними пребудет область запустения и взаимного ужаса.
Адъютант достал из кармана блокнот.
– Так нельзя говорить: «Четвертую на три половины...»
– Запиши, как сказано, – велела Клюква, – клянусь на твоем дурацком блокноте своей обманутой любовью – все будет именно так!
Они вместе бежали на юг. Явленные Клюквой свойства, смешавшие понятия о природе возможного, и тренированное чутье прислужника сильных открыли адъютанту зыбкость незыблемых прежде законов и правил. Там, в конце пути, он впервые назвал ее Матерью и Надеждой Мира.
Всю дорогу Клюква гнила в гумусе своих воспоминаний. Печаль и ненависть поднимались в ней глухо и неумолимо, до холодной дрожи бессилия. Наконец, где-то под Кисловодском, в войлочной сарматской степи с острым Кавказом на горизонте, Клюква воздела руки к небу, укутанному облаками, и закричала. Гнев призрачно освещал ее бесцветное лицо; рыдая и рассыпая проклятия, она то грозила в пространство кулачками, то с кривляньем задирала подол и безумно подмигивала пустым вечерним теням. Изо рта ее выползала густая невнятная речь, Клюква тянулась ввысь и уже разрывала цепкими пальцами облака, расчищая синюю твердь с водяными знаками ангелов, над которой, как над хрустальным пузырем, Некто склонял Свое лицо, вглядываясь в содержимое садка и страшно плюща нос и губы о прозрачную оболочку. Закат быстро угасал в Его бороде: Некто искал виновника переполоха, нарушившего тонкое равновесие бытия, космический баланс истории, – искал тот источник досады, что писком своим всколыхнул дремотные силы, имена которым Мрак, Ничто, Отсутствие. Качался под тяжестью хрустальный пузырь, Некто давил его лицом, покуда не полыхнуло небо белым огнем – вот! – Он нашел Клюкву, и дикая ее молитва вошла в Его уши.
Так явилась на свет Мать и Надежда Мира.
Грозная весть всколыхнула Империю. Под знамена Надежды Мира встали кубанцы и бродники, донцы и ясы, татары с реки Яик и касимовские татары, конные ногайцы и даргинцы, Новороссия, Крым и Каракалпакия, регулярные воинские части в казахской степи, Алтай, Литва и все западные провинции. Вместе с ними восстали цари Колхиды и Болгарии, наместники Ургенча и Моравии, а также Паннония, Румыния и Чехия, чьи народы были данниками Империи. Поднялись дикие кланы Кавказа, в мохнатых бурках, вооруженные древними фитильными карамультуками. Кроме того, с гор спустилось ужасное воинственное племя волосатых женщин, ежегодно каждою весной совершавшее набеги на окрестные селения и угонявшее скот и здоровых мужчин, – пленники оплодотворяли дикарок, после чего те пожирали женихов живьем, как самки каракурта. Адъютант министра войны встал во главе орды. Выше его была только Мать. Именно тогда, выступая в поход с нелепой армией, где рядом с танковыми дивизиями и авиационными полками были тьмы тем конных копейщиков и порождения дьяволов, рвущие врагов клыками, Надежда Мира сказала своим генералам:
– Клянусь, мы победим. Быть может, не сразу, но победим. Мне не нужно отмщения и рек крови в битве за всю державу – мы просто разделим Империю, чтобы покойники остались со своим мертвецом, а живые ушли со мной.
Теперь, для вящей достоверности, историю записывал не адъютант, а семь писцов, обученных стенографии, – чтобы легко изобличать искажения и избегать свойственных единоличию увлечений.
Ревя дизелями и реактивными моторами, бренча конской сбруей и кольчугами, армия двинулась на Москву рваным, пунктирным фронтом по гигантской дуге – от Нарвы до Оренбурга. Но министр войны был великий воин. Имперский флот блокировал балтийские порты, и корабельная артиллерия превратила в руины прибрежные городские кварталы; одновременно с воздуха был нанесен чудовищный удар по транспортным коммуникациям западного крыла повстанцев. Десант в парализованные тылы и быстрые танковые марши довершили операцию – ошеломленный и растерянный, враг отступал, значительные силы восставших были окружены и уничтожены, а фронт отброшен до моря. Курляндия, Литва и Польша запросили мира. Преисполнясь несокрушимой верой в бессилие изменчивого времени, Империя решила не связывать войска в замиренных и почти уже принужденных к капитуляции западных провинциях, – обязав их к нейтралитету, она двинула дивизии на восток.
В оренбургских степях, словно бы лакированных жирной, не выгоревшей еще зеленью, министр войны сменил тактику. Однажды, когда катящаяся к Москве грозная ревущая волна разбилась о глыбу ночи, на замершие танковые колонны, расквартированные по селам полки пластунов, цветные шатры ногайских конников и хорезмийские обозы с вяленой кониной, инжиром и курагой со звездного неба, в котором мирно стрекотали пропеллеры «кукурузников», опустился белесый, вспыхивающий кварцевыми искрами, туман. К утру оренбургско-каспийская группировка повстанцев перестала существовать. Вместо армии по серебристой, будто прихваченной изморосью степи, воя и заходясь в кашле, спотыкаясь и падая, корчась и отхаркивая ошметки легких, слепо бродили или исступленно бились о землю страшные люди с красными, словно ошпаренными, лицами и кровоточащими дырами на месте вытекших глаз. Мертво стояли на дорогах танки; в обманувшее небо задрала стволы артиллерия; пыльно серебрились на солнце бронетранспортеры и грузовики. Победители очертили тысячи квадратных километров степи демаркационной линией, тысячи тонн герметика вылили на ядовитую землю вертолеты, человека или зверя, ступившего изнутри на вспаханную полосу, огнеметы бдительно превращали в головешку. Но, несмотря на ужасающий успех, восточная операция вызвала у министра войны зевоту.
– Нет, – сказал он, отвинчивая у фляжки пробку, – это не война – это дезинсекция клоповника.
Тревожные вести с флангов не смутили Надежду Мира – центр оставался неколебим и восторженно предан. Не зная поражений, давя имперские полки, центр стремился на север, и впереди орды, там, где находилась в тот час Мать, неведомое и грозное, едва касаясь земли, катилось порождение природы нездешней – огромное огненное колесо с антрацитовым зрачком на месте незримой оси, – такова была мощь благоволящей ей силы: позади, за колесом, курился прах над черным выжженным следом, и был этот след в ширину триста сажен без семи вершков.
Ужас шел впереди пестрых армий – гвардейские части Империи в мокрых штанах бежали от огненного колеса, градоначальники, не желая править руинами, выносили Матери городские ключи. Орда ликовала.
Иногда, снижая заоблачный горний полет, взгляд Надежды Мира выхватывал ближние планы: под Кантемировкой она повстречала цыган, с которыми прошло ее детство, – Яшку-вора в парчовых штанах, уже сверкавшего золотыми фиксами, и всех остальных мужчин табора она отдала свирепому племени амазонок, а утром гостьей явилась на пир и ела с дикарками кровавую человечину...
Мятежное войско неотвратимо катилось вперед с той скоростью, какую только могли позволить себе носильщики паланкина Надежды Мира, чтобы не потревожить ее великих мыслей. Мать думала о том, что в войне слишком много жизни, поэтому здесь сама собой плодится смерть, и еще о том, что судьба несправедлива и что несправедливость – вещь не такая уж страшная. Империя – головой своего Отца – думала о другом: не в силах остановить огненный жернов на земле, она напала с воздуха. Но Мать оставалась неуязвимой: «За нее ратуют ангелы!» – счастливо рыдали армии, когда в стеклянном небе, задетые взмахами белых крыл, рассыпались в алюминиевую крошку бомбардировщики стратегической авиации.
Трижды к Надежде Мира подсылали убийц. Повар-сван, купленный вражеской агентурой за две дюжины золотых с лазурью скарабеев, в соус к купатам добавил густой изумрудной отравы, которая растворяла в теле кости, после чего недвижимый мешок с требухой, завидуя проворству слизней, мучительно сгнивал от потниц и пролежней. Но едва Мать приступила к трапезе – из соусницы поднялась отвратительная бугристая жаба. Повар на коленях умолял о снисхождении, он просил милости – расстрела или повешения, однако по законам военного времени был принужден съесть приготовленный обед. Вторым стал казачок-вестовой, которому агенты Империи обещали чин полковника гвардии и даже показали каракулевую папаху, сшитую по размеру его глупой пятнадцатилетней головы, – он должен был подложить в паланкин Надежды Мира часовую мину, и только детское легкомыслие разрушило планы имперской разведки: заигравшись со штабным щенком, казачок был в клочья разорван адской машиной. С тех пор шпионами, иссеченными в кровь нагайками, – по приказу адъютанта, а ныне начальника штаба восставших армий, – для устрашения гасили негашеную известь. Среди приближенных Матери больше не отыскалось предателей, поэтому третьим стал парламентер – высокий чин Империи, под важным мундиром, как мумия холстом, спеленутый пластиковой взрывчаткой. Его дивизия была разгромлена сводными силами повстанцев; те, кто на беду свою выжил, попали в жуткий плен к волосатым женщинам – чудом спасся он один. Дабы смыть позор и кровью подвига воскресить честь, он вызвался стать смертником. Парламентер явился перед Надеждой Мира с гордо поднятой головой и, дерзко глядя в ее горизонтальные зрачки, сказал:
