Матадор - Мело Патрисия (читаем бесплатно книги полностью .txt) 📗

Суэл повернулся ко мне спиной и вразвалочку пошел в обратную сторону, держа за руку свою девчонку.

Стреляй, кричал он, влепи мне пулю в затылок.

Я выстрелил, Суэл, как подкошенный, упал на мостовую, должно быть, он умер сразу. Его девчонка визжала и пыталась оттащить этого негритоса к машине. Я выстрелил еще раз, не целясь, и попал Суэлу в голову. Вот так все и произошло. Он стал первым человеком, которого я застрелил. Пока этого не случилось, я был обыкновенным парнем, который продавал подержанные машины и болел за футбольный клуб «Сан-Паулу».

2

Анекдоты про негров, про португальцев, про японцев. Я ненавижу анекдоты. Не люблю, когда мне их рассказывают, я не смеюсь, не понимаю, что тут смешного. С анекдотом про домкрат, который я услышал в пятилетнем возрасте от моего итальянского дядюшки, случилось обратное. Он засел у меня в голове.

Пустая грунтовая дорога. Человек выходит из машины, потому что ему нужно поменять колесо, и обнаруживает, что у него нет домкрата. На вершине холма он видит свет и понимает, что там живут люди и у них есть домкрат. Человек устремляется к этой светящейся точке. Сто процентов, у этого замшелого отшельника должен быть домкрат. Но даст ли? Да, конечно, даст. Домкрат может быть сломан. Нет, он будет исправен. Кто-то мог украсть его. Никто его не украл, но хозяин, живущий в такой глуши, может запросто не дать его. Он и не даст, скорее всего, этот лось сохатый. Да, точно не даст. От этого кретина домкрата не дождешься. Просто скажет, «не дам», и положил он на всех с прибором. Дурные предчувствия охватывают душу одинокого водителя и отравляют его печень ядом зарождающейся ненависти. Он даже не помнит, как он прошел восемь километров пешком. Дойдя до хижины, он останавливается. Стучится в дверь. На пороге появляется хозяин, вежливо улыбается, вам помочь, спрашивает он. Да, помочь засунуть домкрат в задницу.

Я много раз прокручивал в голове этот анекдот. Я наделил конкретной внешностью одиноко живущего хозяина лачуги, а водителю машины придал свои собственные черты. Я еду один на машине, и у меня лопнуло колесо. Все в моей жизни происходит именно так: у меня пробита покрышка, и всегда найдется кто-то, кто не захочет одолжить мне домкрат. Я всегда жду от жизни самого худшего, какого-нибудь жуткого невезения, и жду того же от всех остальных, от этого чертова мира. Когда я хочу что-нибудь сделать, я сразу отказываюсь от этой затеи, потому что знаю, что ничего путного не получится. А если и берусь за дело, не довожу до конца. Бросаю на полпути.

Люди убивают друг друга и скрываются. Или их ловят и оправдывают. Осуждают без всяких доказательств и отпускают. Или приговаривают, и они совершают побег. Со мной все будет иначе.

У тебя нежная кожа, говорит мне детина с лицом индейца. Двое других держат меня, а индеец собирается меня трахнуть, я ору охранникам, чтобы меня перевели в другую камеру.

Кледир уговаривает меня бежать. Мои ноги не слушаются, Суэл распростерся на мостовой, его девчонка плачет и целует труп, Тонью стоит в дверях своего бара, машины и автобусы – все притормаживают, чтобы поглазеть на место преступления. На стене банка напротив объявление: арестована банда, занимавшаяся взломом бронированных автомобилей. Беги, говорит Кледир. Вызови полицию, я хочу сдаться. Беги отсюда, смойся из города. Меня кто-то запихнул в такси, по-моему, Кледир.

На улице было полно народу. Люди возвращались с работы, они никого не убили. Их ждут жены, дети, сериал по телеку, домашний очаг. Они не чувствуют вины. И зубной боли тоже. Я только что убил человека. Я только что убил человека, и мне было хреново. А еще у меня болел зуб, и я не был сегодня на работе. У меня не выходила из головы сцена, как девчонка целует труп. Зачем я убил Суэла? Я хотел знать это, я хотел, чтобы мне кто-то объяснил, зачем я его убил. Я поплелся домой к Робинсону, меня всего трясло. Я хотел, чтобы меня арестовали, осудили и посадили в тюрьму. Я хотел, чтобы у Суэла оказался какой-нибудь брат, который меня пристрелил бы прямо на улице, пока Робинсон расплачивался с таксистом и уводил меня к себе. Зуб болел, меня била дрожь; Робинсон усадил меня на диван и дал мне чашку крепкого кофе.

У нас в семье не принято, чтобы мужчины плакали. И дело тут не в мачизме, хотя мы мачисты. Мы не плачем по той же причине, по какой мы не смеемся, не обнимаемся, не целуемся и не говорим друг другу теплых слов. Мы не показываем того, что творится внутри нас. Нас так воспитывали. Мой дед был таким и отец, и моих сыновей я воспитаю точно так же. Я никогда не плакал прилюдно, за исключением того самого дня. Я хлюпал носом, у меня текли слезы, я убил человека, вызови полицию, я хочу сдаться.

Нет, сказал Робинсон, сдаваться не надо. Он дал мне денег, ключи от машины и велел уехать куда-то в Сан-Жозе дус Кампус. Оставь машину на парковке у шоссе, а сам садись на автобус до Гойаниа. В Гойаниа пересядешь на другой автобус, выйдешь в каком-нибудь богом забытом городке и найдешь отель, где ты сможешь пересидеть хотя бы месяц.

Я тронулся, проехал полквартала, и мотор заглох. Робинсон еще стоял на балконе и смотрел, как я уезжаю, он бросился ко мне, мы попытались завести машину с толкача, но не вышло. Маркан, автомеханик, подцепил нас на буксир, и мы поехали в мастерскую; тут работы на пять минут, сказал он. У Робинсона был с собой кокаин, я ширанулся первый раз в своей жизни. Вообще-то я не люблю наркотики, просто хотел попробовать. Они остались разбираться с машиной, а я пошел в туалет. Кокаин не действовал на меня, лицо мое выглядело, как обычно. Я решил: буду стоять перед зеркалом пятнадцать минут и посмотрю, произойдет что-нибудь или нет. Я хотел увидеть, как действует наркотик, но ничего не произошло за эти пятнадцать минут. Нагнусь вперед сто раз. Я нагнулся – и ничего, никакого эффекта. Пятьсот раз нагнусь. Сделал, нагнулся, ноль эмоций, похоже, кокаин не для меня. Простою пятнадцать минут на голове, простоял пятнадцать минут, порошок не действовал. Я вернулся в мастерскую, они все еще возились с машиной. Тогда я втянул в себя еще две дозы. Почувствовал тяжесть и решил выйти подышать. Я хотел увидеть, как именно действует кокаин. Обогну квартал бегом шестнадцать раз. Я пробежал шестнадцать кругов, но ничего не почувствовал. Доскачу до церкви, прыгая на одной ноге. Доскакал, ничего не произошло. Вернусь обратно бегом на мысках. Вернулся, ничего не произошло, ровным счетом ничего. Машина была готова, мне влетело от Робинсона: где тебя носит? Я вас не задержал. Тебя не было два часа, ты что, хочешь, чтобы тебя арестовали? Мы попрощались, мне понемногу становилось легче, я все еще вспоминал девчонку, целующую труп, но что-то подсказывало мне, что это нормально, бывают такие моменты в жизни, когда нам приходится целовать покойников.

Было четыре часа утра, и я собирался покинуть Сан-Паулу. Пройдет месяц, два месяца, столько, сколько нужно, пока все не успокоится. Я чувствовал противный привкус во рту, похоже на лекарство, в кокаин подмешали какое-то дерьмо, я решил остановиться у бара Гонзаги и выпить кофе. Оттуда я прямиком выскочу на шоссе.

Гонзага, едва завидев меня, протянул мне свою мокрую руку, я почувствовал крепкое и влажное рукопожатие, он улыбался и говорил, что я могу заказать все, что угодно, причем за счет заведения, и что с сегодняшнего дня так будет всегда, ты молодец, ты заслужил это, повторял он, и теперь будет только так, заказывай все, что хочешь. Он был очень рад, что я убил Суэла. Суэл был самый настоящий сукин сын, он вытащил автомагнитолу у моей сестры из машины, его здесь все ненавидят, и я ненавижу Суэла, сказал он. Я был удивлен, я просто хотел выпить кофе, расплатиться и уйти; с сегодняшнего дня здесь для тебя все бесплатно.

Патрульная машина остановилась у дверей бара, и вот тут кокаин начал действовать. Я почувствовал, как мое тело превращается в глыбу льда. Это ловушка, подумал я, прямо ко мне направлялся полицейский, это был самый настоящий полицейский, форма, ботинки, пистолет – все, как полагается, Гонзага открыл рот и, глядя на него, громко сказал: вот он, вот человек, который убил Суэла. У меня в глазах потемнело, сукин кот этот Гонзага, козел недоделанный, ноги не слушались меня, но, прежде чем эти мысли успели оформиться у меня в голове, прежде чем я подумал, что Гонзага – самый настоящий кретин, полицейский уже похлопывал меня по спине и говорил, что уважает смелых парней. Он сказал это, и внутри меня что-то треснуло. Ледяная глыба. Он купил пирожки с мясом, несколько банок кока-колы и вышел, чеканя шаг, ботинки, оружие, униформа, дошел до своей машины и сел в нее, где его ждали еще пятеро полицейских, которые указывали на меня пальцем, точнее, не пальцем, а одними глазами, это знак, которым пользуются мужчины, когда здороваются с тем, кого они не знают, но уважают.