Нексус - Миллер Генри Валентайн (серия книг TXT) 📗

Время от времени, когда возникало желание, я совершал набеги на Виллидж и бродил там, как никому не нужный, бродячий пес. Задирая ногу, мочился на фонарные столбы. Гав-гав! Гав!

Часто я с удивлением обнаруживал, что стою у кафе «Айрон Колдрон» и опираюсь на железные перила, огораживающие паршивенький газончик, занесенный в это время года по колено грязноватым снегом. Стою и смотрю на входящих и выходящих на улицу людей. Два столика у окна обслуживает Мона. Я вижу, как она ходит туда-сюда, залитая мягким светом свечей, разносит еду, во рту вечная сигарета; здороваясь с клиентами или принимая заказ, расплывается в улыбке. Иногда сюда заходит Стася, садится за один из столиков Моны — всегда спиной к окну, облокачивается на стол, подпирая руками голову. Обычно она сидит долго, дожидаясь, когда уйдет последний клиент. Потом к ней подсаживается Мона. Мне видно лицо последней — по его выражению ясно, что подруги ведут оживленную беседу. А иногда от души хохочут — прямо падают на стол. Кто бы ни подошел к ним в такой момент, пусть самый близкий друг — мужчина или женщина, — от него отмахнутся как от назойливой мухи.

Ну скажите, о чем таком очень-очень важном могут говорить эти милые создания? И что может заставить их так заливисто хохотать? Ответьте, и обещаю, что в ответ — за один присест напишу вам историю России.

Как только становилось ясно, что они уходят, я пускался наутек. Праздно и бесцельно слонялся я по улицам, не пропуская ни одной «забегаловки», пока сами ноги не выносили меня на Шеридан-сквер. Там, в уголке, залитый ярким светом, словно старый добрый американский салун, притулился ресторанчик «У Минни Душебег». Я знал, что именно сюда, в конце концов, придут женщины. Мне только хотелось убедиться, что они добрались. Бросаю беглый взгляд на часы — прикидываю, что примерно через два-три часа хоть одна из них да захочет вернуться домой и завалиться спать. Бросаю последний взгляд на освещенное окно и с удовлетворением убеждаюсь, что моих дам уже окружили вниманием и заботой. С удовлетворением — ну и словечко! — понимаю, что они находятся под неусыпной опекой любящих и понимающих друзей, готовых при случае всегда прийти на помощь. В метро мне приходит в голову занятная мысль: если слегка поэкспериментировать с одеждой, то даже забредший в кафе последователь Бертийона [9] с трудом разберет, где юноша, а где девушка. Юноши всегда с ума сходили по девушкам — и наоборот. А оказывались — и те и другие — в вонючем нужнике, где обречены томиться все чистые и нежные души. А какие славные были там ребятки… Просто милашки. А уж наряды они себе напридумывали! Все, особенно юноши, ну просто прирожденные художники. Даже те робкие юнцы, что, покусывая ногти, подпирали стенки.

Царившая ли в кафе атмосфера любви и взаимопонимания натолкнула Стасю на мысль, что у нас с Моной дела обстоят не так уж хорошо? Или те сокрушительные удары, которые наносил я ей в часы наших исповедальных бесед?

— Тебе не следует все время обвинять Мону во лжи и притворстве, — сказала она мне как-то вечером. Не представляю, как вышло, что мы оказались наедине. Наверное, Мона должна была появиться с минуты на минуту.

— А в чем же, ты думаешь, следует ее винить? — отозвался я, с интересом ожидая продолжения разговора.

— Мона не лгунья, ты и сам это знаешь. Она выдумывает, фантазирует, сочиняет… потому что так интересней. Ей кажется, что такой ты будешь больше ее любить. Она слишком уважает тебя, чтобы лгать.

На эти слова я никак не реагировал.

— Разве тебе это не ясно? — спросила Стася, повышая голос.

— По правде говоря, нет! — буркнул я.

— Не хочешь ли ты сказать, что веришь всем ее бредням?

— Нет, однако и перспектива видеть за лживыми россказнями невинную игру меня не вдохновляет.

— Пойми, ну зачем ей тебе лгать, если она так сильно любит тебя? Ты для нее — все. Да, все.

— Так ты поэтому ревнуешь?

— Ревную? Меня просто возмущает твое отношение к ней, твоя слепота, жестокость…

Я поднял руку.

— Послушай! Куда ты клонишь? — потребовал я ответа. — Что за игру ведешь?

— Игру? Игру? — Стася распрямила плечи, приняв величественную позу возмущенной царицы. Она даже не догадывалась, что у нее расстегнута молния и торчит краешек блузки.

— Села бы ты, — сказал я. — Вот возьми сигарету.

Сесть она отказалась. А стала ходить по комнате туда-сюда. Туда-сюда.

— Так что же ты думаешь? — опять заговорил я. — Что Мона врет мне напропалую, потому что без памяти меня любит? Или же что она любит тебя и у нее недостает мужества мне в этом признаться? Или что ты так сильно любишь Мону, что не можешь видеть ее несчастной? А лучше ответь-ка мне сначала — знаешь ли ты, что такое любовь? Признайся, была ты хоть раз влюблена в мужчину? Я знаю, ты любила собаку, и еще ты рассказывала, как занималась любовью с деревьями. Знаю и то, что в тебе больше любви, чем ненависти, все же — знаешь ли ты, что такое любовь? Предположим, ты встречаешь двух безумно влюбленных друг в друга людей… Как ты думаешь, твоя любовь к одному из них усилит их взаимную страсть или, напротив, разрушит? Скажу иначе. Может, так будет яснее. Предположим, ты считаешь, что тебя можно только жалеть, и вдруг видишь: кто-то испытывает к тебе подлинное чувство, настоящую любовь — будет для тебя иметь значение пол этого человека, женат он или замужем, будет или нет? Я хочу знать, примешь ты смиренно это чувство? Или захочешь завладеть этим человеком? Превратить его в свою собственность?

Молчание. Тягостное молчание.

— И что, — продолжал я, — дает тебе право думать, что ты заслуживаешь любви? Или, более того, что тебя любят! А если все же любят, уверена ли ты, что способна ответить на чувство? Садись, в ногах правды нет. У нас может получиться интересный разговор. Может, до чего-нибудь и договоримся. До истины, например. Я, со своей стороны, горю таким желанием.

Стася бросила на меня испуганный взгляд. Странно.

— По твоим словам, Мона думает, что мне нравятся люди сложные, с проблемами. Скажу тебе откровенно — это не так. Вот ты, к примеру, человек весьма простой… скроена по одной мерке, разве не так? Такая же, как сотни других. Ты настолько уживаешься с собой и со всем остальным миром, что даже не побоялась улечься в психушку на обследование. Может, я слишком груб? Не стесняйся: если хочешь, смейся от души. Когда начинаешь все переиначивать, получаются странные вещи. Да ты ведь и не сама отправилась в лечебницу, правда? Еще одна выдумка Моны! Я, конечно, промолчал — проглотил и наживку, и леску, и даже грузило: не хотелось разрушать вашу дружбу. Теперь же, когда тебя выпустили, не без моей помощи, на волю, ты хочешь отблагодарить меня. Так? Тебе неприятно видеть меня несчастным — тем более что я живу с человеком, который близок и дорог тебе.

Стася нервно захихикала, но было видно, что в душе она польщена.

— Вот что я скажу. Если ты спросишь, ревную ли я к тебе Мону, я отвечу: да — хотя мне чрезвычайно не хочется в этом признаваться. Более того — меня унижает сознание того, что я вынужден ревновать именно к тебе. Предпочел бы другого соперника. Люди с сексуальными отклонениями нравятся мне не больше, чем шестипалые люди. Есть вот такое предубеждение. Можешь назвать его буржуазным. Я никогда не пылал страстью к собаке, но и ненависти ни к одной не питал. В своей жизни я встречал гомиков, которые были талантливы, забавны, умны, зажигательны, но ни с одним из них мне не хотелось жить. Речь идет не о моральном аспекте, поверь. Только о желании и об отсутствии желания. Некоторые вещи меня коробят. Жена сильно к тебе привязана, и этот факт не очень-то меня радует. Это еще мягко сказано. Привязана — смешно звучит, правда? Но так и есть — почти в буквальном смысле. Есть нечто унизительное в том, что она — если уж так приспичило изменить — выбрала не мужчину, пусть даже не заслуживающего моего уважения. Но… ты… черт!… тут я абсолютно беззащитен. Меня передергивает от одной только мысли, что кто-то может полюбопытствовать: «А как у вас дела? Все в порядке?» Потому что у мужчины не может быть «все в порядке», если его жена страстно привязана к другой женщине. Я долго ломал голову, пытаясь понять, что со мной не так, но это продолжает оставаться загадкой. И еще — если женщина может любить другую женщину так же сильно, как и мужчину, с которым связала судьбу, в этом нет ничего плохого. Так? Чего ей стыдиться? Того, что природа наделила ее безграничной способностью любить? А что, если у мужа этого удивительного создания есть основания сомневаться в наличии у жены столь щедрого дара богов? Предположим, он догадывается, что этот исключительный дар в значительной степени мнимый? В свое время жена постепенно подготавливала его к будущим эскападам, дрессировала, как животное, методично и коварно отравляла его сознание, выдумывая самые невероятные истории — конечно же, совершенно невинные — о своих отношениях с подругами еще до замужества. Никогда не признавалась, что спала с ними, но сомнения все же сеяла — и все больше намеками, всегда намеками, создавая уверенность, что до этого было недалеко. Но стоило мужу… то есть мне… проявить испуг или тревогу, она сразу давала отбой — все пылко отрицала, приписывая мое взволнованное состояние разгулявшемуся воображению… Ты следишь за моей мыслью? Или она слишком путаная?