Лондон, любовь моя - Муркок Майкл Джон (бесплатные серии книг .txt) 📗
— Да. Но я слишком восприимчива, ты же знаешь. Может быть, я себе это просто вообразила.
Миссис Газали не настроена разговаривать. По ее мнению, та заботливость, которую Дорин Темплтон проявляет к другим, является лишь способом обратить внимание на себя. Чувствительность Дорин — в лучшем случае сентиментальна. Она никогда не идет дальше своих «интуитивных догадок». При этом Дорин совсем не глупа (не боится признаваться в своих ошибках), но она — законченная эгоистка. Уже пять месяцев, как миссис Газали недолюбливает ее. Едва ли Дорин это заметила; она продолжает расписывать свое настроенное на высокий лад умственное состояние и его влияние на менее просвещенных членов ее семьи или ее бывшего мужа. Реплики, отпускаемые миссис Газали в ответ Дорин, участливы, но, довольствуясь простым поддакиванием, Дорин предпочитает не углубляться в тему.
Они подходят к зеленым воротам бывшего дома приходского священника; теперь здесь размещается Особая психиатрическая клиника. По разным причинам миссис Газали начинает колотить дрожь. Дорин вздыхает:
— Что ж, милая, вот мы опять здесь.
Среди развалин появляется Черный капитан и протягивает руки к маленькому Маммери, неподвижно распростертому на земле, одному из немногих, кто выжил после падения «Фау-2».
Дэвид Маммери нерешительно следует за ними и, увидев, что они прошли через ворота, оглядывается назад. Он видит у подножия холма Джозефа Кисса, который пошел сегодня кружным путем. Мистер Кисс всегда приезжает на одном с ним автобусе, но Маммери обычно старается разнообразить свой маршрут, поскольку это один из немногих способов избавиться от скуки устоявшихся привычек, которые хоть и мучают его, но куда предпочтительнее произвола. Маммери тянется к привычному, как пьяница к бутылке, и считает это признаком благородства, верностью в любви. Так, он все еще лелеет свою страсть к миссис Газали и не рискует заводить новый роман. Он цепляется за простые детские истины, позволяя прошлому оставаться золотым, хоть и омраченным тенью чужих амбиций. Он тоскует по Мэри Газали, и, несмотря на то что она никогда уже к нему не вернется, не собирается добиваться близости с какой-либо другой женщиной: его вечная любовь, его восторги по поводу себя самого — это попытка обрести определенность.
— Мистер Кисс, — приподнимает Маммери шапку, — вам доводилось глотать огонь?
Джозеф Кисс откидывает назад голову и рокочет:
— Мой дорогой мальчик!
Испытывая обычное для него смешанное чувство тревоги и удовольствия, Дэвид Маммери позволяет сопернику приобнять себя великодушной рукой, и они бок о бок переступают порог Клиники. Он уже не чувствует себя несчастным, потому что его наконец узнали.
На темно-зеленых стенах, доставшихся в наследство от послевоенных времен, развешаны корнуэльские пейзажи Р. Винца, в основном пастели и гуаши с изображением острова Сент-Ив до того, как его заполонили пластиковые щиты реклам. В коричневых креслах с хромированными подлокотниками уже сидят несколько постоянных пациентов. Они называют себя Группой, но каждый обладает своими уникальными способностями.
Ласковой улыбкой приветствует Маммери и Кисса мистер Файша с углового кресла. Маленькому мускулистому африканцу под шестьдесят, у него седые волосы и борода, но при этом такая молодая кожа, что он похож на школьника, загримированного для спектакля из жизни туземцев. На краешке соседнего кресла примостилась, не поднимая глаз, Элли Бейли. Самая молодая среди пациентов, она прячется под копной кудрявых каштановых волос, на стиснутых пальцах видны свежие царапины. Петрос Пападокис, с Кипра, читает последний номер «Усадьбы» и не обращает на нее никакого внимания. Он уверяет всех, что посещает Клинику лишь под давлением исламской мафии, которая контролирует его районную поликлинику. Рядом с ним, зажав в зубах пустую трубку, сидит рыжий мужчина постарше, надменным видом смахивающий на знаменитых английских киноактеров пятидесятых. На нем щегольской вельветовый костюм, шарф и пуловер фарерской шерсти, какие носили в незапамятные времена в богемном Сохо. Он откровенно признается в том, что Харгривз — не его настоящая фамилия и он использует псевдоним, так как боится, что издатель узнает о его посещениях Клиники и перестанет заказывать ему обложки. Особенно настороженно «Харгривз» относится к Маммери, которого пару раз встречал в редакции.
— Здорово, старик!
Вымученная вежливость, равносильная оскорблению.
Доктор Сэмит, одетый, как обычно, в серую полосатую тройку, распахивает дверь кабинета и широко улыбается, обнажая ряд подозрительно ровных зубов, скорее всего искусственных.
— Рад всех снова приветствовать! Мы будем готовы через минутку. Мисс Хармон уже поднимается. Ну как, все пришли? Какой сегодня жуткий холод, правда?
— Все еще нет новенького парнишки, булочника, — Дорин Темплтон считает, что на прошлой неделе он был не таким активным, — и, как всегда, ждем Старушку Нонни.
— Но где же наш мистер Маммери? — удивлен доктор Сэмит. — Он ведь всегда приходит вовремя. Ах, простите меня, пожалуйста. Я не узнал вас, Дэвид.
Словно извиняясь, Маммери трясущейся рукой стаскивает шапку:
— В этом году я параноидально боюсь холода. Приходится одеваться потеплее. Не хочу еще раз подхватить грипп.
— А миссис Уивер, очевидно, приболела, — говорит Дорин Темплтон. — Помните, на прошлой неделе она выглядела неважно. Всякий раз под Рождество у нее обостряется бронхит. Не помню ни одного Рождества без бронхита. — Ей нравится напоминать всем о том, что она первой появилась в Группе, если, конечно, не считать самой миссис Уивер, которая теперь приходит только ради компании, спасаясь от одиночества.
Порыв холодного ветра свидетельствует о том, что открылась входная дверь, а мощный запах лаванды — о том, что приближается Старушка Нонни, в любую погоду носящая только фиолетовое пальто. Такого же цвета ее шляпка и тени, которыми подведены глаза. Сегодня на ней блуза и кофта, а шея повязана шифоновым шарфиком.
— Сидеть! — почти театральным голосом обращается она к своей Лулу. Похожая на хозяйку собачка шпиц будет ждать ее под дверью. — Всем доброе утро! — У нее странный лондонский акцент с массой придыханий. — Доброе утро, доктор Сэмит. Как поживаете, любезный чернокнижник?
Доктор поправляет манжету и отвешивает ей обычный насмешливый поклон:
— Чрезвычайно рад вас видеть, миссис Колмен, благодарю вас. — Нонни всем говорит, что в сорок первом она вышла замуж за Рональда Колмена , только подтвердить не может — при бомбежке церковные архивы сгорели. — Как вы себя чувствуете? — спрашивает он заученно.
— Как всегда. Бодра, здорова, вынослива как лошадь. Милый доктор, я хожу сюда вовсе не из-за своего здоровья. Я хожу сюда потому, что для меня, как и для большинства из нас, это единственный способ не попасть в психушку. Вы прекрасно знаете, что здесь вообще нет ни одного больного, если не считать бедняжку миссис Т. Доброе утро, дорогая! — И, рассмеявшись в лицо своей заклятой сопернице, она поворачивается к ней спиной. — Как дела, мистер Кисс? — подмигивает она. — Были какие-нибудь интересные роли последнее время? — Она рассказывает, что перед войной выступала на сцене под псевдонимом Элеонор Хоуп. И с Роналдом Колменом ее познакомил сам Александр Корда, во время проб на «Крепкие сердца». — За свой подвиг он должен был получить по меньшей мере орден Британской империи четвертой степени! — Она поворачивается к испуганному господину Пападокису. — Сестры писали о нем королю, но письмо осталось без ответа. Не правда ли, мистер К.?
Несколько смущенный, доктор Сэмит издает профессиональный смешок:
— Н-да…
Старушка Нонни эксцентрично машет своим шарфиком.
— Как здесь душно!
Тонкие черты лица Дорин Темплтон становятся еще тоньше, губы сжимаются, глаза превращаются в щелочки. Даже Элли приятно видеть, какое раздражение испытывает Дорин. В подобной пикировке Старушка Нонни никогда не уступит, а потому Дорин предпочитает обратить ответ к потолку:
