Энтропия - Пинчон Томас Рагглз (читать полные книги онлайн бесплатно txt) 📗
Вокруг него колебались неясные тени оранжереи – и жалобное сердечко трепетало рядом с его собственным. В ушах девушки как бы контрапунктом к словам Каллисто звучала болтовня птиц, судорожные гудки машин доносились сквозь влажный утренний воздух, сквозь пол пробивались дикие запилы альта Эрла Бостика. Чистоте архитектоники ее мира постоянно угрожали подобные вспышки анархии: разрывы, наросты и скосы, сдвиги и наклоны – ей приходилось беспрерывно перенастраиваться, чтобы вся структура не обратилась в нагромождение дискретных и бессмысленных сигналов. Каллисто однажды описал этот процесс как вариант «обратной связи»: каждый вечер Обад вползала в сон с чувством опустошения и с отчаянной решимостью не ослаблять бдительности. Даже во время кратких занятий любовью случайное двузвучие их натянутых нервов поглощалось одинокой нотой ее решительности.
– Тем не менее, – продолжал Каллисто, – он обнаружил в энтропии, то есть в степени беспорядка, характеризующей замкнутую систему, подходящую метафору для некоторых явлений его собственного мира. Он увидел, например, что молодое поколение взирает на Мэдисон авеню с той же тоской, какую некогда его собственное приберегало для Уолл-стрита; и в американском «обществе потребления» он обнаружил тенденции ко все тем же изменениям: от наименее вероятного состояния к наиболее вероятному, от дифференциализации к однообразию, от упорядоченной индивидуальности к подобию хаоса. Короче говоря, он обнаружил, что переформулирует предсказания Гиббса в социальных терминах и предвидит тепловую смерть собственной культуры, когда идеи, подобно тепловой энергии, не смогут уже больше передаваться, поскольку энергия всех точек системы в конце концов выровняется и интеллектуальное движение, таким образом, прекратится навсегда.
Внезапно он поднял глаза.
– Проверь еще разок, – сказал он.
Обад снова встала и подошла к термометру.
– 37, – сказала она. – Дождь кончился.
Он быстро опустил голову и, стараясь придать голосу твердость, прошептал в подрагивающее крыло:
– Значит, скоро переменится.
Сидящий на кухонной плите Саул напоминал большую тряпичную куклу, истерзанную истеричным ребенком.
– Что с тобой приключилось, – спросил Митболл, – если тебе, конечно, охота высказаться.
– Да уж охота, еще как, – ответил Саул. – Одну вещь я все-таки сделал: я ей врезал.
– Дисциплину надо поддерживать.
– Ха! Хотел бы я, чтобы ты это видел. Ах, Митболл, это была классная драка. В конце концов она запустила в меня «Физико-химическим справочником», но промазала, и он вылетел в окно, но когда стекло разбилось, мне показалось, в ней тоже что-то треснуло. Она выскочила из дому в слезах, прямо под дождь. Без плаща, в чем была.
– Вернется.
– Нет.
– Посмотрим, – сказал Митболл и, помолчав, добавил: – Похоже, у вас была битва гигантов. Типа кто сильнее, Сейл Минео или Рикки Нельсон.
– Все дело, – сказал Саул, – в теории коммуникации. Вот что самое смешное.
– Я в теории коммуникации не разбираюсь.
– Как и моя жена. Да и кто разбирается, если честно. В этом-то и весь фокус.
Саул попытался улыбнуться, и Митболл поспешил спросить:
– Может, тебе текилы или еще чего?
– Нет. То есть спасибо, не надо. В этих делах можно погрязнуть по уши, а уж если попался – чувствуешь себя под колпаком, вечно оглядываешься: не прячется ли кто в кустах, не торчит ли за углом. БЛУКА совершенно секретна.
– Чего?
– Бинарный линейный управляемый калибровочный агрегат.
– Из-за него вы и подрались.
– Мириам опять взялась за фантастику. И за «Сайентифик америкэн». Похоже, она съехала на идее, что компьютеры ведут себя как люди. А я ляпнул, что это можно запросто перевернуть и рассматривать поведение человека как программу, заложенную в ай-би-эмовскую машину.
– А почему нет? – сказал Митболл.
– Действительно, почему нет. Это ключевая идея во всяких коммуникационных штуках, не говоря уж о теории информации. И как только я это сказал, она взвилась. Шарик лопнул. И я никак не пойму почему. А уж кому бы, как не мне, знать. Я отказываюсь верить, что правительство транжирит деньги налогоплательщиков на меня, тогда как полно гораздо более важных вещей, на которые их можно было бы растранжирить.
Митболл выпятил губы:
– Может быть, она подумала, что ты сам ведешь себя как дегуманизированный аморальный ученый сухарь?
– Ох ты Господи, – махнул рукой Саул, – дегуманизированный. Куда ж мне дальше гуманизироваться? Я и так весь на нервах. Тут нескольким европейцам где-то в Северной Африке языки повырывали, потому что они говорили не те слова. Только европейцы думали, что это – те слова.
– Языковой барьер, – предположил Митболл.
Саул спрыгнул с плиты.
– Ты что, – сердито сказал он, – хочешь получить приз за самую глупую шутку года? Нет, старик, никакой это не барьер. Если это как-то и называется, то только чем-то типа размытости. Скажи девушке: «Я люблю тебя». С местоимениями никаких проблем, это замкнутая цепь. Только «ты» и «она». Но грязное слово из пяти букв – то самое, чего следует опасаться. Двусмысленность. Избыточность. Иррелевантность, в конце концов. Размытость. Это все шум. Шум глушит твой сигнал и приводит к неполадкам в цепи.
Митболл заерзал.
– Ну, это самое, Саул, – проворчал он, – ты, я не знаю, вроде как слишком много хочешь от людей. В смысле – сам-то ты знаешь. Ты хочешь, наверное, сказать, что большая часть того, что мы говорим, – это твой пресловутый шум.
– Ха! Да половина из того, что ты сейчас сказал, чтобы далеко не ходить.
– Ну, и ты тоже.
– Я знаю, – мрачно усмехнулся Саул, – это-то и самое гадкое.
– Готов поспорить, что именно поэтому специалисты по бракоразводным процессам не сидят без работы. Из-за перебранок.
– Ну, не так чувствителен. С другой стороны, – нахмурился Саул, – ты прав. Ты догадался, что, по-моему, самые «удачные» браки – такие, как наш с Мириам до прошлого вечера, – держатся на чем-то вроде компромисса. Никогда не действовать с максимальной эффективностью, обеспечивать только минимальную рентабельность. Я думаю, что подходящее слово – «совместность».
