Дурные мысли - Сексик Лоран (лучшие книги без регистрации .txt) 📗
На следующий год повторилось то же самое.
Впоследствии приезд казаков уже не вызывал в местечке волнения. Старики продолжали вести ученые диспуты, лавки не закрывались. Девушки рисковали выйти на улицу. Смертоубийств не было. И каждый раз Беньямин это предсказывал. Его теперь звали Беня Добрый, Беня Пророк. Тысячелетний мир ожидал местечко.
А потом пришла новая зима. Говорят, это было в январе. Над крышами местечка простиралось голубое, прозрачное небо. Ни единого облачка не было на нем, когда послышался топот скачущих лошадей. Отряд въехал на площадь. Слимаков спешился. Сапоги его скрипели по снегу. Мой дядя взглянул в лицо русского и тотчас выкрикнул: «Все по домам!» И разразился погром 1911 года — настолько жестокий, что дорого обошелся даже Слимакову: его прогнали с должности. Все юноши местечка были убиты. Казак зарезал курицу, приносившую золотые яйца.
От Беньямина люди отвернулись. Его избегали. По местечку шли пересуды: откуда он мог знать? Может, он царский агент? Старухи уверяли, что в душе его поселился Голем. Мудрецы в своих молитвах посылали проклятия тому, кто допустил несчастье. Дядя жил теперь в одиночестве, постепенно теряя разум. Он бродил по улицам, обращаясь то к женщине, сидящей у порога дома («Рек Господь: не соверши прелюбодеяния!»), или к мелочному торговцу («Ибо сказано в Писании: не укради!»). За ним гнались, швыряли камнями. Теперь он звался Беньямин Отверженный.
Мне не было дела до того, что его обзывали сумасшедшим или исчадием дьявола; я встречался с ним ежедневно после школы ради нашей обычной прогулки. Однажды вечером, на полпути, он предложил:
— Загадай цифру! Я отгадаю…
Я выбрал тройку. Он угадал верно.
— Как ты это делаешь? — ошарашенно спросил я.
— Научился.
Я начал понимать, отчего к нему все так относятся, — дядя был явно не в своем уме. Однажды он укорил меня:
— Нечего тебе мечтать о малышке Марии — она не из наших!
Я никому не поверял своей тайны. Беньямин был ясновидцем! Я испугался и решил поделиться своими страхами с мамой. Она одна еще хоть как-то заботилась о брате, когда все остальные считали его изгоем. Она приносила ему угощение — кусочек чулента, — стирала его рубаху, занималась его телесным и душевным здоровьем. Мама любила моего дядю как брата. Она была доброй душой местечка.
Когда я закончил свой рассказ о странном происшествии, мама прореагировала с неожиданной яростью. Она запретила мне видеться с Беньямином, здороваться вслух или пожимать руку. При встрече мне было приказано отворачиваться. После чего отец взял кнут и воздал мне по заслугам за недостойные мысли о Марии.
Спустя какое-то время местечко потрясло известие о том, что Мишкаль-распутницу изнасиловали и задушили в амбаре у мельницы. Вскоре после этого Беньямина убили. Судя по всему, он определил виновного. Дядя слишком много слышал. Говорили, что он погиб из-за того, чем грешил. И с той поры я стал его наследником.
3
Любимым развлечением для меня стало исследование маминого внутреннего мира. Я буквально на собственной шкуре ощущал все женские страдания и удовольствия. Я прислушивался к маминым невысказанным страданиям, когда она мыла полы или стирала пыль с мебели в гостиной. Я видел, какие мрачные мысли одолевают ее. Ей было тесно в этих стенах. У нее болела спина. Все это она сносила молча — немая, словно карп перед тем, как его нафаршируют.
Но когда мама поднимала голову и перехватывала мой взгляд, ее запрятанные чувства немедленно окутывала непроницаемая дымка — так робкие люди краснеют от стыда. Она отгоняла прочь все свои огорчения, и моя власть обращалась в ничто. Я становился вдруг обыкновенным человеком, ничего не смыслящим в женских несчастьях.
А еще ее одолевали мечты. Однажды я застал ее врасплох на палубе парохода, плывущего по Дунаю. Кузен Блюм шел ей навстречу, еще издали посылая воздушные поцелуи. И это моя мама, усомнился я! К счастью, из каюты, посмеиваясь, вышел отец. Так что я зря пугался.
В другой раз в ее душе распевали соловьи. В гордом одиночестве она стояла на оперной сцене, в красном платье, и слегка наклоняла голову навстречу аплодисментам восторженной толпы. Маленький мальчик поднес ей букет роз. Это был я, мой двойник.
Там, в мечтах, она смотрела на меня просто, без опаски.
Я вслушивался, сделав безразличное лицо, глядя вдаль. Я видел себя в ее снах наяву, взрослого, прекрасного, как архангел Гавриил. Теперь-то все воспринимается так четко… Передо мной проплывают видения прошлого. Его больше не окутывает дымка. Но если я вздумаю подставить щеку для поцелуя, щека моя останется ледяной. Все тело холодеет. Я так хотел бы присоединиться к тем, кто мне дорог, — к тем, кого я больше не могу услышать, даже если зажмурюсь. Мысли их остаются немы.
В мыслях мамы часто возникала моя кузина Руфь. Там она шествовала в длинном белом платье. Я шел ей навстречу в парадном костюме. Нашу свадьбу играли в день, когда мне исполнилось шестнадцать. Этот союз стал у мамы навязчивой идеей. Незачем было вопрошать звезды или пользоваться Каббалой: судьба моя была уже предрешена. Но я даже думать не хотел о Руфи. Она была ужасающе уродлива — сущий Гломик Всезнайка в юбке, но ужасно глупа. Хуже всего то, что у нее не было даже намека на груди. Нет, Мария останется моей единственной любовью навсегда. Мы будем новыми Ромео и Джульеттой.
Поднимаясь по ступеням маминых мыслей, можно было обнаружить важных профессоров в мантиях, склонявшихся перед моими познаниями. Мне присваивали звание доктора honoris causa самые знаменитые университеты Европы. Маму хвалили за то, что хорошо меня воспитала. У нее допытывались, какими приемами она добилась такого успеха. Она прикладывала палец к губам и возводила глаза к небу. Меня озадачивало только одно: отчего это возле нее все время крутится кузен Блюм?
Папа страдал от нового положения вещей. Его терзала ревность. Он заставлял меня садиться рядом и смотреть ему прямо в глаза.
— Сосредоточься! — шептал он. — Ну, видишь ты что-нибудь?
Но я ничего не мог прочесть в сознании отца. Казалось, мои особые способности ограничивались черепной коробкой матушки. Это была уникальная связь.
— Ну напрягись же! — настаивал папа. — Я подскажу: у этого есть железки на всех четырех ногах.
И в полной тишине я расслышал тоскливую мамину мысль: «О Боже, что за дурака ты дал мне в мужья!»
Эта дурацкая игра в загадки маскировала ужасную реальность. Унаследованный дар мог оказаться роковым для меня. Он уже стоил жизни Беньямину — ведь тот умер оттого, что услышал тайну, которую Мишкаль должна была унести с собою в могилу. В этом мире очень важно делать вид, что вы глухи к человеческим страданиям.
Мать дала мне строжайшие указания. Ни один житель местечка не должен знать о моих способностях. Держать рот на замке! Ни мудрого Блуцкова, ни даже Гломика Всезнайку нельзя посвящать в тайну. Это вопрос жизни и смерти! И чтобы я получше запомнил историю Беньямина (как будто я мог хоть на минуту изгнать из памяти трагическую кончину дяди), внушая мне эти наставления, она крепко дергала меня за уши.
По вечерам мама устраивала мне строгие допросы. Она требовала, чтобы я сосредоточился, и выспрашивала все о своих мыслях. Со временем мои ответы становились все более точными. Я очень ясно определял все, что ее заботит. В волнах ее души я видел дно столь же отчетливо, как в воде родника. Я перескакивал от одной ее идеи к другой. Однажды мне удалось даже заранее предугадать, что она подумает. Я успешно сдал свой экзамен по ее сознанию.
Однако развитие моего внутреннего зрения маму не столько удовлетворяло, сколько беспокоило. Она опасалась обострений. И однажды предупредила меня:
— Послушай меня, Натан! Пока все это что-то вроде игры. Но обещай, что в тот день, когда ты проникнешь в душу чужого человека, в ту самую минуту, как отгадаешь чьи-то намерения — неважно, дурные или благие, — ты немедленно скажешь об этом мне!
