Язык огня - Хейволл Гауте (читать книги бесплатно полностью .txt) 📗
Море огня волнами ходило по небу, но Улав и Юханна этого уже не видели. Свет менялся от белого к ржаво-красному и от фиолетового к оранжевому. Поистине феерическое зрелище. Сияющий дождь искр взметнулся вверх, когда рухнул каркас здания, несколько секунд парил в невесомости, прогорел и исчез. Листва на деревьях свернулась. Дикие огненные птицы пропали, они наконец-то смогли оторваться друг от друга. Теперь горело тихо, были видны высоко поднимающиеся языки пламени. Подъехало еще несколько автомобилей. Люди выходили, оставляя дверцы открытыми, плотнее запахивали на себе куртки и медленно подходили к пожарищу. Среди них был и мой отец. Я представлял себе, как он подъехал на голубом «датсуне», припарковался на небольшом расстоянии от дома и вышел, как и остальные, но мне никогда не удавалось как следует представить себе его лицо. Он был там, я знаю, он был перед горящим домом Улава и Юханны в ту ночь, но я не знаю, о чем он думал или с кем говорил, и никак не могу представить себе его лицо.
Сад покрылся пеплом, крупные хлопья долго парили в воздухе, прежде чем опуститься на деревья и припаркованные машины, словно снежинки. Мотоцикл завелся и исчез, унося двоих молодых людей. Один в шлеме, другой без.
Никто ничего не мог поделать. Дом Улава и Юханны сгорел дотла.
Остались только печные трубы. Большинство машин разъехались под утро. Дым висел тонким прозрачным туманом над садом и между деревьями. У двоих в подвальном этаже Кнюта Карлсена не было другой одежды, кроме ночных рубашек. А еще была сумка. И в ней три тысячи крон.
В четыре часа рассвело, и запели птицы. Их оживленное пение было чудесным, шумным ликованием, которое смешивалось со звуками все еще работающих насосов. Воды нужно было много, шланги раскатали по крутому склону прямо к озеру Ливанне и качали воду на тридцать метров вверх.
Три журналиста и несколько фотографов бродили по пепелищу. Сначала они поговорили с ленсманом Кнютом Куланном, затем поднялись по склону и постучали в дверь цокольного этажа. Им удалось поговорить с Юханной, Улав лежал на диване, укрытый пледом, смотрел в потолок и, казалось, находился в другом мире. На вопросы Юханна отвечала спокойно и сдержанно и каждый раз говорила одно и то же. Медленно, чтобы они успевали записывать. Потом ее фотографировали. Несколько фотографий с разных точек, и только фотографии смогли передать растерянность на ее лице, которое появилось в тот же день во всех местных газетах — «Федреландсвеннен», «Сёрланне» и «Линдеснес». Брови обгорели, на лице сажа, на лбу царапина. Она напоминала шахтера, выжившего после аварии на шахте.
В остальном она была спокойна.
Позже, когда все ушли, она вспомнила про челюсть, оставшуюся в стакане вместе с челюстью Улава, но поняла, что больше нет ни зеркальной полочки, ни стакана, ни зубов, ее или Улава. Я всегда представлял себе этот удивительно ясный, леденящий душу момент, когда она осознала, что потеряла совершенно все, даже собственные зубные протезы, и только теперь по ее щекам потекли слезы.
2
С самого детства я слышал историю о пожарах. Сначала от родителей, и только когда я подрос и услышал ее от других, до меня дошло, что она была правдой. Какое-то время речь о ней не заходила, но потом она вдруг снова всплывала в случайном разговоре, в газетном заголовке или просто в моем сознании, без особых на то причин. История эта преследовала меня тридцать лет, но я не знал, что же точно произошло. Помню, ребенком я сидел на заднем сиденье «датсуна» по дороге к бабушке с дедушкой в Хейволлене, и мы проезжали мимо дома, где живет пироман. В этот момент я словно чувствовал что-то чужое и привлекательное, а потом мы проезжали дом Слёгедаля, композитора и органиста Домского собора в Кристиансанне, и отец обычно показывал на старый пологий подъем к сараю. «Здесь горело, когда тебя крестили», — говорил отец, и постепенно я как-то связал пожары с самим собой.
Я очень многого не знал, поэтому никогда и не думал, что буду писать о пожарах. Тема эта была слишком большой, слишком всеобъемлющей и слишком близкой.
История нависала надо мной, пока я не решил ее записать. Это случилось внезапно, весной 2009 года, когда я переехал в родные места.
А случилось вот что.
Несколькими неделями раньше, в апреле, я сидел один на чердаке старой школы в Лаувсланнсмуэне и рылся в ящике со старыми учебниками, пожелтевшими тетрадями и разными бумагами. Еще в моем школьном детстве чердак этот был в полнейшем беспорядке. Мы иногда прятались на нем, когда в подвале шли уроки труда, мы пробирались по лестницам мимо кабинета музыки и потом по последней, совсем темной лестнице на самый верх, сидели, как мышки, на ледяном чердаке и ждали, пока наше отсутствие не обнаружится.
Книги были холодными и сырыми, пальцы оставляли следы на влажных страницах. Эти книги пролежали там лет двадцать-тридцать. Через некоторое время я наткнулся на связку старых черно-белых фотографий, упакованных в полиэтилен, и начал перебирать их с неясным предчувствием. Я тут же узнавал лица, но не сразу мог связать их с конкретными людьми. Большинство были дети, но иногда попадались и взрослые. Постепенно я осознал, что эти фотографии сохранились со времен моего школьного детства. Я узнал одноклассников, кого-то постарше и кого-то помладше, фотографии школьного двора или классов и много учителей. Еще была фотография мальчика, поющего со сцены. Волосы только что подстрижены, на нем вязаный свитер, из него проглядывает ворот рубашки. Можно догадаться, что это выступление на каком-то рождественском вечере, потому что сзади виднеется елка в гирляндах. Рядом еще несколько детей, и каждый держит в руке горящую свечу. Я смотрел на фотографию три-четыре секунды. И вдруг:
Да это же я!
В тот момент, когда я увидел мальчика, поющего как ни в чем ни бывало, все и завертелось. Я видел себя, всматривался несколько секунд в собственное лицо, не понимая, кто передо мной. Это сложно объяснить, но впечатление было сильным. Будто я одновременно и понимал, и не понимал, что это я. Именно тогда, словно продолжением моих мыслей, всплыла история о пожарах. Фотография как бы зарделась тонким, спокойным пламенем, поднимавшимся прямо с поверхности ладони, и навела меня летним июньским вечером на мысль, что надо попытаться написать историю пожаров. Казалось, я вздохнул полной грудью.
И вот.
3
Когда в начале мая 1978 года в Финсланне случился первый пожар, мне еще не было и двух месяцев. Через несколько дней после моего рождения отец приехал и забрал нас с матерью из роддома на улице Конгенс-гате в Кристиансанне. Меня положили в темно-синюю дорожную сумку и отвезли за сорок километров домой, в Финсланн, и, когда меня впервые несли из машины в дом в Клевеланне, была жуткая метель, не стихавшая еще два дня. Потом погода наладилась, и наступили белые зимние дни, пока не подул ветер с юго-запада и не наступила весна. В конце апреля снег в тени еще лежал, но тепло установилось, и 6 мая, когда все началось, лес высох и таил в себе опасность.
Четыре недели спустя, 5 июня перед полуночью, все закончилось. Произошло десять пожаров, и через день, в третье воскресенье после Троицы, меня крестили. Погода долго стояла теплая и даже жаркая, и воскресенье было самым жарким за последнее время. Жара плыла над крышами домов и плавила асфальт в Лаувсланнсмуэне и Браннсволле. Во второй половине дня пролился чудовищный ливень, и мир снова стал свеж и чист. Потом прояснилось, насекомые жужжали в воздухе, наступил теплый и тихий вечер.
Вечер накануне самой страшной ночи.
Таким образом, история о пожарах переплетается с самыми первыми месяцами моей жизни и достигает кульминации накануне моих крестин.
Кстати, не было уверенности, что крестины состоятся именно в то воскресенье. Накануне, без семи минут полночь, был замечен черный автомобиль, несшийся по направлению к церкви. Паника к этому времени уже распространилась не на шутку. Автомобиль, как я сказал, двигался в сторону церкви, но потом исчез неизвестно куда. Ждали час за часом. Минуту за минутой. Боялись худшего. Думали: лишь бы церковь не тронули, лишь бы не тронули церковь. Вслух об этом не говорили, только думали. Самое страшное — если сгорит церковь. Поэтому установили дежурство. Не только у церкви, но и по всему поселку. Сидели поодиночке на крыльце собственных домов и прислушивались. Мой отец тоже сидел перед коричневым домом в Клевеланне, а я спал внутри. Он взял с собой дедушкину винтовку, которую я позже видел в деле, но в ту ночь у него даже не было патронов. И все же это было оружие, пусть и без патронов. Главное — дежурить. Ведь люди не имели ни малейшего представления о том, кто был поджигателем. А тот мог внезапно возникнуть из темноты. С самой войны ничего подобного не происходило. Что-то в поселке напоминало о войне. Даже молодые, которые не помнили войны, думали о войне. Все об этом говорили. Война вернулась.
