День опричника - Сорокин Владимир Георгиевич (бесплатные онлайн книги читаем полные TXT) 📗
Батя делает паузу, втягивает в ноздрю свою добрую понюшку кокоши белого и сразу запивает водкой. Мы проделываем то же самое.
— Так вот, анохи мои свет-родимые, не для этого все. А для того, чтобы сохранить веру Христову как сокровище непорочное, так? Ибо токмо мы, православные, сохранили на земле церковь как Тело Христово, церковь единую, святую, соборную, апостольскую и непогрешимую, так? Ибо после Второго Никейского собора правильно славим Господа токмо мы, ибо православные, ибо право правильно славить Господа никто не отобрал у нас, так? Ибо не отступили мы от соборности, от святых икон, от Богородицы, от веры отцов, от Троицы Живоначальной, от Духа Святаго, Господа, Животворящаго, Иже от Отца исходящаго, Иже со Отцем и Сыном спокланяема и сславима, глаголавшего пророки, так? Ибо отвергли мы все богомерзкое: и манихейство, и монофелитство и монофизитство, так? Ибо кому церковь не мать, тому и Бог не отец, так? Ибо Бог по природе своей выше всякого понимания, так? Ибо все батюшки правоверные — наследники Петра, так? Ибо нет чистилища, а есть токмо ад и рай, так? Ибо человек рожден смертным и потому грешит, так? Ибо Бог есть свет, так? Ибо Спаситель наш стал человеком, чтобы мы с вами, волки сопатые, стали богами, так? Вот поэтому-то и выстроил Государь наш Стену Великую, дабы отгородиться от смрада и неверия, от киберпанков проклятых, от содомитов, от католиков, от меланхоликов, от буддистов, от садистов, от сатанистов, от марксистов, от мегаонапистов, от фашистов, от плюралистов и атеистов! Ибо вера, волки вы сопатые, это вам не кошелек! Не кафтан парчовый! Не дубина дубовая! А что такое вера? А вера, анохи громкие мои, — это колодезь воды ключевой, чистой, прозрачной, тихой, невзрачной, сильной да обильной! Поняли? Или повторить вам?
— Поняли, Батя, — как всегда отвечаем.
— А коли поняли — слава Богу.
Крестится Батя. Крестимся и мы. Нюхаем. Запиваем. Крякаем.
И вдруг Ероха обидно ноздрей сопит.
— Чего ты? — поворачивается Батя к нему.
— Прости, Батя, коли слово тебе поперек скажу.
— Ну?
— Обидно мне.
— Чего тебе обидно, брат Ероха?
— Что ты перстень столбового на палец себе надел.
Дело говорит Ероха. Смотрит на него Батя с прищуром. Произносит громко:
— Трофим!
Возникает слуга батин:
— Чего изволите, хозяин?
— Топор!
— Слушаюсь.
Сидим мы, переглядываемся. А Батя на нас поглядывает да улыбу давит. Входит Трофим с топором. Снимает Батя перстень с мизинца, кладет на стол гранитный:
— Давай!
С полуслова понял все верный Трофим: размахивается да обушком — по перстню. Только брызги алмазные в стороны.
— Вот так! — смеется Батя.
Смеемся и мы. Вот это — Батя наш. За это любим его, за это бережем, за это верность ему храним. А он пыль алмазную со стола сдувает:
— Ну, чего рты раззявили? Нарезайте!
Занимается Потыка кокошей, нарезает полосы.
Хочу было спросить, почему графом молодь занималась, а мы, коренные, и не ведали ничего. Не у дел мы, что ли? Доверие теряем? Но — сдерживаюсь: по горячим следам лучше не соваться. Я ужо опосля к Бате снизу подстроюсь. И вдруг Балдохай:
— Бать, а кто ж этот пасквиль сочинил?
— Филька-рифмоплет.
— Кто таков?
— Способный парень. Будет на нас работать… — наклоняется Батя, всасывает белую полосу через свою трубочку костяную. — Он тут про Государя написал здорово. Хотите послушать? А ну, набери его, Трофим.
Набирает Трофим номер, возникает неподалеку заспанно-испуганная рожа в очках.
— Дрыхнешь? — выпивает Батя рюмку.
— Ну что вы, Борис Борисович… — бормочет рифмоплет.
— А ну, прочти нам посвящение Государю.
Поправляет тот очки, откашливается, декламирует с выражением:
Стукает Батя кулаком по столу:
— А? Вот сукин сын! Ловко ведь завернул, а?
Соглашаемся:
— Ловко.
— Ладно, дрыхни дальше, Филька! — выключает его Батя.
И вдруг запевает басом:
Надеялся я, что избежим сегодня этого, что свалится Батя раньше. Но неуклонен командир наш: после кокоши с водкой тянет его на сверление. Что ж — сверлить так сверлить. Не впервой. Трофим уж тут как тут: открывает красный короб, а в нем уложены, как револьверы, красные дрели. В каждой дрели — тончайшее сверло из живородящего алмаза. Думаю, вспомнил Батя про забаву острую свою, когда перстень брильянтовый перед ним сокрушен был. Раздает Трофим всем по дрели.
— По моей команде! — бормочет Батя захмелевше-задубевший. — Раз, два, три!
Опускаем дрели под стол, включаем и стараемся с одного раза попасть в чью-то ногу. Втыкать можно токмо раз. Ежели промахнулся — не обессудь. Попадаю, кажется, Воску, а мне, в левую, наверно, сам Батя впивается. Начинается сверление:
— Гойда-гойда!
— Гойда-гойда!
— Жги, жги, жги!
Терпеть, терпеть, терпеть. Сверла сквозь мясо, как сквозь масло, проходят, в кости упираются. Терпеть, терпеть, терпеть! Терпим, зубами скрежещем, в лица друг друга вглядываемся:
— Жги! Жги! Жги!
Терпим, терпим, терпим. До мозга костного комариные сверла достают. И не выдерживает первым Потыка:
— А-а-а-а-а!
— Облом! — командует Батя.
Ломаем сверла. Обломки в ногах наших остаются. Проиграл Потыка: морщась и поскуливая, хватается за коленку евою. Терпение — вот чему молодым надобно у нас, коренных, поучиться.
— Вахрушев! — кричит Батя.
Появляется молчаливый Петр Семенович, врач опричнины, с двумя помощниками. Вынимают они из наших ног обломки свёрл алмазных, тончайших-претончайших, чуть толще бабьего волоса, накладывают пластыри, вводят лекарствия. Валится Батя на руки слуг, бьет их по мордасам, поет песни, хохочет, пердит. Потыка как проигравший отдает в котел опричный все, что у него в кошельке — пару сотен бумагой и полсотни золотом.
— Конец — делу венец! — ревет Батя. — Извозчиков!
Подхватывают меня под руки слуги, выносят.
