Татьянин дом - Нестерова Наталья Владимировна (читать книги бесплатно .TXT) 📗
Поп-то строгий. Горло прочистил и басом:
— Ну, рабы Божьи! Как живете? Во грехе?
Стеша и Клавдия дружно отрицательно помотали головой, а через секунду также дружно закивали, соглашаясь.
Василий пребывал в прекрасном расположении духа. Работа спорилась, вино не кончалось. Его забавило поведение старушек. Надо что-нибудь ляпнуть из Священного Писания. Не читал. Но любил детективы Акунина о Пелагии. Вспомнил понравившееся старославянское слово. Правда, не по теме. Но изрек:
— Радуйтесь милости Божьей и избавлению от плотострастия!
Бабки послушно принялись креститься. Кругленькая старушка вытолкала вперед худую, кривую, с костылем:
— Батюшка, благослови ее, несчастную! Одной ногой в могиле! А жила! Ни дня без мук адовых.
— Не ропши! — грозно сказал Вася.
Он быстро думал: благословить — это перекрестить, что ли? Слева направо, справа налево? Посмотрел вопросительно на Татьяну и Любашу. От них толку мало. Губы кусают, чтобы не рассмеяться, глаза к потолку закатывают.
Царственными взмахами кисти он перекрестил старушку и слева направо и справа налево. Для надежности. Кривая старуха неожиданно, со всхлипами, схватила его измазанную краской руку и поцеловала. Вася смутился. Но тут же нашелся. Взял бабулькину голову в свои медвежьи лапы и приложился ко лбу, покрытому платочком.
Вторая старушка смотрела на него с детским страхом и надеждой — благословит ли? Благословил. По той же процедуре. Неловко теперь хвататься за бутылку.
— Молиться пойду, — погладил он бороду и строго посмотрел на Любашу: — Ты! Раба Божия, принеси мне все, что нужно для причастия!
Возвращались как с чистого праздника. Да не пехом, а ехали на больших саночках и с гостинцами! Татьяна с попадьей запряглись и до дому их с ветерком прокатили. Попадья симпатичная, но в брюках! Раньше такого не было, чтобы попадья задницу в штанах показывала. Все в мире переменилось. Девочка, попова племянница, рядом скакала, с Клавдиным костылем играла. Славная девочка. Все они славные, пока маленькие.
Бог услышал его молитвы и прислал в ад ангела, который обтирал Борю мокрыми крылышками, вливал ему в пересохшее горло жидкости и еще уговаривал:
— Боренька, давай немного попьем. Тихонько, глотай.
Горелку тоже немного подкрутили, жар доменной печи сменился на колючий ветер пустыни. Из плазменного состояния Борис перешел в газообразное.
Он открыл глаза. Не узнал ни комнату, в которой находился, ни женщину, сидящую в кресле. Чему удивляться? Он впервые попал по ту сторону бытия.
Татьяна бросилась к нему. Что-то сказал?
— Ангел! — прошептал Боря. — Спасибо. Передай ему спасибо.
— Кому? — Таня тоже шептала.
— Своему руководству, — попробовал улыбнуться. — Богу.
И мгновенно уснул.
Бредит? Позвать Любашу? Нет, кажется, ему лучше, дышит медленно, ровно. Три дня беспамятства. Бедняга! Но температура уже снизилась, жаропонижающие перестали давать. Улыбается? Точно, улыбается. Слава богу! Хорошая у него улыбка, как у Любаши.
У него чесался нос, лоб — зудело все лицо. Поскольку теперь Борис пребывал в газообразном состоянии, то мышцы отсутствовали. Не открывая глаз, попытался поднять руку. Кажется, получилось, но до лица рука почему-то не доставала.
Он разлепил веки. Туман. Из тумана выплыл образ сестры. Любаша сидела в кресле и —вязала на спицах, приговаривая:
— Лицевая, накид, изнаночная. Или снова лицевая? Вот черт!
Его сестра прежде никогда ранее не брала в руки спиц. Борис скосил глаза. Розовенькие обои в мелких цветочках. Комод из белого дерева, на нем фарфоровые игрушки. Туалетный столик с зеркалом.
— Где я? — спросил он.
От неожиданности Любаша уронила вязанье:
— Боля, ты очнулся?
Это сестра. Только она называет его Боля. В детстве «р» не выговаривала.
— Где я? — повторил он.
— Ты у Татьяны дома.
— У какой Татьяны?
— Не помнишь? А как ты себя чувствуешь?
— Что у меня с руками?
— Тоська нарукавники из картонок сделала.
Тоська, дочь. Он на этом свете. Борис поднял руки. Они были разукрашены зелеными и красными точками. Локти обхватывали картонные обложки от книг. Поэтому руки не гнулись.
— Что со мной было?
— У тебя, родной, детская болезнь ветрянка. И очень обильные высыпания. Агриппина Митрофановна говорит, что у взрослых такое редко бывает.
— Агриппина?
— Врач.
— Ничего не помню. Сними эту дрянь с моих рук.
— А ты чесаться не будешь?
— Буду.
— А нельзя, шрамики останутся.
Она говорила с ним сладким голоском, как с ребенком.
— Сними, я сказал! — строго прикрикнуть не получилось.
— Боличка! А как у тебя с головкой?
— Плохо. У меня со всем плохо.
— Ах ты мой миленький! Ах ты мой бедненький! Боличка, а ты помнишь, как меня зовут? Кто я тебе?
— Наказание.
— Ты шутишь, котик? А мы хотим кушать? А мы хотим пи-пи?
— Любаша, — он закрыл глаза, — позови кого-нибудь, у кого с головой получше.
Она выскочила из комнаты и радостно закричала: «Он очнулся! Он очнулся!»
Борис увидел Татьяну и сразу все вспомнил. Завалился к ней в дом и отбыл в беспамятство. А она на него ружье наставляла. Нет, это было в прошлый раз. У них богатое прошлое.
— Папа, ты все время спал, как без сознания, — трещала Тоська. — Так страшно! И сейчас ты такой стра… не очень красивый. Но это пройдет. Агриппина Митрофановна говорит, что тебе иммунитету с детства не хватило. Зато теперь сколько!
— Дочь! Сними с меня эти картонки.
— А ты чесаться не будешь? Папа, а у тебя мозги на месте? Тебе в сугроб не хочется?
Наученный опытом, Борис сказал:
— Чесаться не буду.
И как только Тоська сняла нарукавники, с яростью, откуда силы взялись, впился ногтями в многодневную щетину. Любаша и Тоська заойкали, навалились на него, прижали руки в кровати. Бороться с ними он не мог. Беспомощно посмотрел на Таню. Она развела руки в стороны — что поделаешь — и улыбнулась.
— Я принесу бульон и пирожки с курицей, — сказала.
Единственный здравый человек в этой компании. Он вдруг почувствовал зверский аппетит. И желание, чтобы Татьяна подольше с ним оставалась.
— Старик! — Василий помахал в воздухе кистью, которую держал в руках. — Ты герой! Держись, прорвемся!
Ясно. Вася вышел на новый виток. Период вдохновения и человеколюбия.
Любаша и Василий прожили у Татьяны еще пять дней. Собрались домой, в Перематкино, потому что Васю тянуло к холстам и масляным краскам. Через неделю Новый год. После Нового года — зимние каникулы. Тоська была страшно довольна, что по уважительной причине пропустила полугодовые контрольные. Умерла Анна Тимофеевна. Хоронили здесь. В Смятинове красивое кладбище на взгорке, в лесу. Таня видела на похоронах Федора Федоровича. Он постарел на двадцать лет. Руки у него не заживали, гноились. Таня договорилась, и Люся повезла отца в Москву, в ожоговый центр. Корову с теленком Люся обещала забрать в ближайшее время. Рыдала, благодарила за все и снова рыдала. Татьяна — бабушкины гены, та вечно пригревала бесхозных детей — предложила взять на время Димку. Он путался у Люси под ногами. Валера, муж Люси, должен был снова ехать в командировку. Тоська сначала приняла виновника папиной болезни в штыки. Но потом, поскольку Димка безоговорочно признавал ее старшинство, привязалась к нему. С двумя детьми управляться легче, чем с одним, потому что они занимают один другого.
Дети целыми днями пропадали на улице, катались на санках, строили крепости, лепили снеговиков и помогали ухаживать за коровой и теленком. Тоська — по велению души, Димка — «потому что скотина-то наша».
Борис потихоньку выздоравливал. Агриппина Митрофановна сказала, что если он поправится к Рождеству, то это будет большая удача. Любаша и Тоська доносили ему новости их компании — странного семейства, оккупировавшего дом. Борис не благодарил Татьяну за участие и внимание — не было таких слов, которыми он мог выразить свою признательность. Он только искал поводы задержать ее подольше рядом с собой.
