Большой пожар - Санин Владимир Маркович (читаем книги бесплатно .TXT) 📗
Я со стоном открыла глаза и узнала мужа. В разорванной рубашке, весь закопчённый, со здоровым кровоподтёком на лбу Сергей с ужасом смотрел на меня. К комнате были ещё человек пять-шесть, они набросились на меня с расспросами, но я от них отмахнулась.
— Где Саша?
— Я… — начал Сергей.
— Ты здесь, — оборвала я. — Где Саша?
— Мы с ним были…
— Где?! Где?!
— …мы репетировали, — продолжал Сергей. — Там, в моем кабинете, — он кивнул налево, — Бублик кудато спрятался… я его искал… Я прибежал сюда, там нечем было дышать… Я только что… Как ты думаешь, нас спасут? Я звонил, мне обещали… Надень, — он сорвал с себя рубашку.
— Саша там? — Я показала рукой на стену.
— Оля, ты сошла с ума! — Сергей схватил меня за руки.
Я вырвалась и влепила ему пощёчину — наверное, первую, которую он получил в своей жизни. Кажется, я. действительно, была немного сумасшедшая.
— Закройте за мной!
Я выскочила в коридор, в два прыжка достигла двери в кабинет, влетела туда и оказалась в сплошном дыму. Окно было закрыто, шпингалет я нащупать не могла, схватила что-то, кажется, «дипломат», выбила им стекло и несколько раз вдохнула свежий воздух. Не помню, сколько я ползала по полу и шарила, пока не услышала тихий плач и кашель. Бублик прятался под диваном — интуитивно нашёл место, где было меньше всего дыма. Я вытащила его за рубашечку, взяла на руки и бросилась к окну: теперь, по крайней мере, какое-то время мы не задохнёмся. Уже не торопясь, я нашла шпингалет, распахнула окно и высунулась в него — с прижатым к груди Бубликом.
И здесь нас увидел снизу Дима.
Так начались самые важные в моей жизни шестнадцать минут — время точно установил Дима, считая с минуты, когда мы попали в поле его зрения.
Иногда мне кажется, что я уже тогда все продумала, но это, конечно, ерунда: не та была ситуация, чтобы трезво думать, просто в пылающем от ярости и отчаянья мозгу мелькнуло несколько очень важных мыслей.
Первая и самая ясная из них: отныне Сергей Хорев для меня больше не существует. Ненависть? Нет, ненависть для него была бы слишком почётна: презрение. Это внезапно вспыхнувшее чувство оказалось столь сильным, что я даже зарыдала. Презирала — Серёжу, которого когда-то любила без памяти, потом просто любила, потом по привычке и без уважения, но все-таки немножко любила: молодой бог из греческой мифологии — и мой, собственный! Посредственный, режиссёр, дамский угодник, готовый с кем угодно выпить и при случае мне изменить — но мой!
Теперь, спустя столько лет, я понимаю, что чувство презрения родилось не внезапно, оно давно дремала во мне и ждало своего часа, но тогда оно поразило меня, как молния.
Я знала и верила, что Дима сделает все, что возможно, но, разбираясь немножко в пожарных делах — с кем поведёшься, от того и наберёшься, видела, что наши дела плохи. С седьмого этажа, где работают с тридцатиметровки, на штурмовках к нам не пробиться — из окон восьмого и девятого рвётся огонь; по той же причине я не могу, обвязав Бублика шторой, спустить его вниз, к тридцатиметровке, а туда, откуда спускался Валерий, мне уже не пройти… Значит, надеяться можно на два чуда: либо протушат огонь на восьмом и девятом и успеют подняться к нам на штурмовках, либо прорвутся на десятый этаж по коридору.
Бедный Дед! Как раз в эти минуты он спасал картины…
Бублик кричал, бился в моих руках, его рвало и меня тоже, стоять у окна было очень холодно, а отойди от него — задохнёшься; я догадалась сорвать штору, на сей раз осторожно, закуталась в неё с Бубликом и решила, что воспаление лёгких — наименьшая из возможных бед, успеют спасти — вылечат. Бублику стало теплее, он обвил меня ручонками, прижался, шёпотом спросил: «Тётя Оля, а где папа?» — и тут меня поразила вторая мысль.
Бублик, которого я знала и любила с пелёнок, мог быть моим сыном!
От этой мысли я снова заплакала. Я вообще в тот вечер много плакала, на пожаре и потом, так уж получилось, это только ребята считают, что я волевая и сильная, на самом же деле — обыкновенная баба, у которой глаза вечно на мокром месте.
И третья мысль, от которой перехватило дыхание: он будет моим сыном!
И я дала себе клятву: если нам суждено остаться жить, я скажу Васе, сама скажу, потому что он давно говорит мне это только глазами, что хочу стать Бублику мамой.
И коридоре, как в трубе, гудел огонь, за спиной начала прогорать дверь, лицо обжигал студёный ветер, ноги горели огнём, а я стояла, прижав к груди тёплого Бублика, плакала, и сердце моё рвалось от нежности, от предвкушения будущего счастья…
Я и сейчас, сию минуту, вспоминаю об этом и плачу. Больше о себе рассказывать ие могу.
А впереди целая ночь, скорее бы за мной приехали!
ДМИТРИЙ РАГОЗИН, НАЧАЛЬНИК ШТАБА
Писанину я люблю так же, как в жаркое лето пить тёплое пиво. Вася — другое дело, он в школе у литераторши любимчиком был, он, если хотите, почти что писатель — в каждой стенгазете заметка, в рубрике «Из прошлого пожарной охраны». Я тоже лихо сочиняю — отчёты о проверках караулов, описания всякого рода загорании и тому подобную большую литературу. Но ту же самую заметку в стенгазету я могу сочинять часами, осыпая проклятьями каждую строчку. Поэтому Ольгин приказ написать про Польшей Пожар поднял меня на дыбы.
— Не буду!
— Будешь как миленький, — сказала Ольга. — Я на всякий случай заручилась поддержкой Кожухова. Можешь сам у него спросить, а можешь и мне поверить: если откажешься писать, будешь с завтрашнего дня откомандирован на вещевой склад для инвентаризации портянок.
— Ведьма ты рыжая!
— Да, я ведьма, — охотно согласилась Ольга, — и могу отлупить тебя метлой. Садись и пиши: случаи, фрагменты, детали — все, что бог на душу положит. Но если предпочитаешь пересчитывать портянки…
— Разве что фрагменты… — трусливо отступил я.
— Конечно, фрагменты, — обрадовалась Ольга.
Уже потом, когда я закончил, эта ведьма призналась, что ни о чем с Кожуховым не договаривалась — взяла на пушку!
Мы, пожарные, любим вспоминать про чудеса. Пожар, в ходе тушения которого не произошло ничего необычного, мы быстро забываем, а если о нем спрашивают, не знаем, о чем и говорить — обыкновенный пожар. А вот когда случается чудо — у всех глаза горят и языки развязываются: один только Дед может полдня подряд рассказывать самые невероятные, но — хотите верьте, хотите проверьте — имевшие место истории.
Я бы дал такое определение: чудо есть сказочно необыкновенное событие, которое произошло с тобой только потому, что ты родился под счастливой звездой. Или так: чудо есть такая штука, в которую никто не верит, но о которой каждый мечтает.
Когда человеку бывает хорошо, он и без чудес обойдётся. Нам же хорошо бывает редко — разве что в отпуске, когда плещешься в море за тысячу километров от родной управы (так мы называем УПО), а вот плохо бывает часто, иной раз так, что только о чуде и мечтаешь. Подполковник Чепурин любит говорить: «Потерял надежду — верь в чудо». А раз начальник приказывает, мы и верим.
В нашей компании чудеса обычно случаются с Васей и Лёшей. Приезжаем как-то на пожар, выскакиваем из машины, и Вася указует перстом: «Штаб будет здесь!» И тут же в сантиметре от Васиной каски проносится и врезается в землю ведёрный самовар. «Штаба здесь не будет!» — мгновенно реагирует Вася.
А совсем недавно горел огромный склад. Вася и Лёша со звеном забрались на крышу, а кровля под Лёшей провалилась и он полетел в самый очаг. Снимать каску, склонять голову и шептать «прощай, друг» у нас в таких случаях не принято: друга нужно спасать. Вася опустил вниз трехколенку, велел себя поливать, полез в пекло — нет Лёши! Вот тут уже не выдержал, с рёвом наверх поднялся, с кровавым стоном: «Лёша, Лёша…» А Лёша тут как тут: «Звали? Случилось чего?» Пока Вася стоял с разинутой пастью, Лёша доложил, что упал он не на бетонный пол, а на мешки с удобрениями, выпрыгнул из огня, как пингвин из воды, проскочил через пролом в стене и поднялся на крышу. Думаете, Вася бросился другу на шею и омочил ему грудь горячей братской слезой? Ничего подобного! Рявкнул, да так, что за два километра вороны с деревьев посыпались: «Какого черта, тамтам, там, проваливаешься без разрешения?!» И смех и грех…
