Лента Mru - Смирнов Алексей Константинович (книги онлайн без регистрации полностью .txt) 📗

— Ну, жми, — поторопил Голлюбика и кивнул на кнопку. — Занавес. Сезон закрыт.

Обмылок и сам догадался, что ему сделать. Не крадучись, как раньше, но пружинистым шагом свободного зверя он обогнул колесо и утопил кнопку, находившуюся с другой стороны. Он совершил это бесстрашно, по праву разумного существа, которым стал. Бункер наполнился вздохами и сетованиями сокрытых машин. Все повторилось в обратном порядке: верхняя половина купола снялась с мертвой точки и вернулась на место; панели сомкнулись и заключили в объятия оцепенелую карту.

Но этим дело не кончилось, произошла еще одна вещь. В точке, где сходились невидимые меридианы купола, раздвинулись фотографические лепестки, и мы, изнывавшие от неутоленного любопытства, заглянули внутрь. Нас не было видно: людям, стоявшим внизу, образовавшееся отверстие казалось пятнышком в мелкую монету, которую, в желании засадить за решку орла, подбросили на недосягаемую высоту. Мы ждали, когда из отверстия выскочит, наконец, завершенный семейный портрет и синтез украсится многоточием.

В открывшуюся дырку провалилась веревочная лестница. Она разворачивалась в полете, шурша волокном и щелкая гимнастическими перекладинами.

Зевок выступил первым и взялся за нижнюю. Задрав голову, он поприветствовал крошечное небо мужественной улыбкой.

— А наши вещи? — спросил Наждак.

— Нагими мы явились в этот мир, нагими выходим в новый, — объяснил Зевок, и все потрясенно смолчали, признавая его иррациональную правоту.

— Снимок готов, — проницательной светофоровой удалось уловить отдаленное сходство происходящего с фотографическим процессом. — Наше место — в семейном альбоме народов. Пойдемте! — сказала она решительно, сжигая мосты с кораблями, да разрубая концы с узлами — и действительно: уже стоя на нижней ступеньке, когда Зевок уходил все выше, она потерла пяткой о пятку, как будто отряхивала прах.

…Подъем был долог. Тренированному, закаленному отряду он, впрочем, представился совершенным пустяком и остался бы в памяти ребячьей забавой, когда б не волнение, наполнявшее их торжественным трепетом перед близившимися небесами, который был рабским и гордым одновременно. Лестница раскачивалась под тяжестью их тел, из отверстия сыпались мелкие камни; проворные и цепкие руконогие конечности одолевали ступень за ступенью.

Там, наверху, куда они выбрались, все оказалось не совсем таким, каким думалось. В предутреннем тумане, действительно, высились горы, но — вдалеке. Отверстие, через которое первым родился Зевок, раскрылось на равнине, в степи, благоухавшей запахами и звуками, ибо «ухо», как не преминул напомнить Голлюбика, тоже содержится в составе слова «благоухание», а значит, воспринимает ковыль и полынь. Мы, не имея возможности качать головами за отсутствием оных, ограничились удивленными звездными колебаниями малой амплитуды, да некоторой пульсацией; одна несдержанная малышка, носившая в чреве и слишком сильно переживавшая за поднадзорных, разродилась сверхновой. Остальные, затаив дыхание, благопристойно любовались героями, которые справились со своим самым главным, внутренним, врагом, а потому уцелели, вернувшись из темного и сырого подземелья собственных душ — в высоком (или низком, как посмотреть) смысле их путешествие происходило именно там; вещественному и грубому подземному лабиринту была отведена малопочтенная роль аналога другого, духовного лабиринта. То есть — склепка, перемигнулись мы, но склепка достойного, чья заслуга не ставилась под сомнение.

Была и награда. Мы не стали утруждать себя поиском нового аналога. Пусть этим занимаются лица, питающие склонность к такого рода вещам. Конем на пастбище, нежась в ночном, близ отверстия глыбился призовой джип, набитый провизией, одеждой, питьем, средствами связи — последние, к сожалению, не работали, что было отнесено на счет невыясненных метафизических издержек.

— Домой, — Голлюбика улегся в траву, пятиугольно раскинувшись ("Шестиугольно, — поправила Лайка, — прикройся. — Она порылась в джипе и выкинула ему шорты).

— Но где наш дом? — аукнулось Наждаком.

— Повсюду, — Голлюбика отрешенно вздохнул. Он пристально разглядывал небо. Занимался рассвет.

Часть вторая. Статика: Лента Mru

Тамара обмахнулась газетой.

— Ну и духота, — пробормотала она. И, чуть помедлив, спросила: — Как твое ухо?

— Окно не открою, — отрезал Марат.

— Чуть-чуть, — попросила Тамара. — Веди потише, и тебе не надует.

— Потише, — передразнил ее Марат, машинально берясь за ухо. — Ты стрелку видишь? Если через минуту… через секунду… я не увижу заправки…

Тамара звякнула браслетами, которые она часа полтора назад приобрела у цыгана — тот, толстый, расхристанный, обливавшийся потом, бросился чуть ли не под колеса; его «девятка» с разверзшимся задом наполовину зарылась в кювет. В общем, этот цыган, переваливаясь на манер своего излюбленного родового и плясового животного, подбежал к машине, разбросавши руки: купите! Купите! Застряли, денег нет на бензин — вот, пожалте, чистое золото, рубликов восемьсот восемьдесят. И начал совать, они, ошеломленные натиском, малодушно купили; итак, браслеты звякнули, а лицо Тамары потемнело. Она бы убила Марата, как муху, но не умела водить.

Марат в пятидесятый раз вывернул рулевое колесо, и тут их глазам, уже привыкшим к безнадежности серых петель и черного ельника, открылась сверкавшая красным, синим и белым бензозаправочная станция.

— Вот, — впервые за последние полтора часа Марат улыбнулся. Он проурчал это слово, почти отрыгнул, и Тамара, хотя она не меньше мужа обрадовалась бензину, посмотрела на него с неприкрытым отвращением. Ей все чаще и чаще становилось противно ощущать себя прекрасной половиной этого стриженного под ежик, плечистого хама в мокрой рубахе и затхлых шортах.

— Сука, — сказал Марат через секунду, отчего Тамара испытала малопонятное торжество. Она проследила за взглядом Марата и увидела белую картонку: далекий, еще неразличимый по своему содержанию картонный квадратик в оконце, сам по себе совершенно безобидный, но, в силу неизменного свойства всех квадратиков во всех оконцах, имевший недвусмысленно зловещее значение.

— Топлива нет, — изрек Марат отчаянным голосом и резко притормозил возле ближайшей башенки.

Тамара повела темными очками, как слепая стрекоза:

— Только не выступай. Ты слышишь меня? Я тебя очень прошу, избавь меня от своих безумных припадков. В конце концов, они же не виноваты, что у них закончился бензин.

— А мы в чем виноваты? — казалось, что квадратное лицо Марата прохудилось, и из дыр, вот-вот готовых образоваться, сейчас польется ядовитая кислота, замешанная на гное гнева.

Он оттолкнулся от руля и неуклюже выбрался из машины. Тамара осталась сидеть — прямая, словно черная королева. Средняя часть ее лица была вдавлена, как будто ее вмяли сапогом, тогда как лоб и подбородок выступали далеко вперед. Фигура, доставшаяся в жульнической партии жлобу, любителю хапать. Ей очень хотелось выйти на воздух, но Тамара не двигалась с места. Она поправила косынку и безучастно уставилась на мятое оцинкованное ведро, забытое кем-то на обочине бесстрастно-серого шоссе.

Марат вразвалочку, пригнувши светло-колючую голову, приближался к оконцу — источнику разочарования и вероятному ответчику за все прошлые и будущие злоключения. Гравий, по которому он ступал, хрустел, будто выбитые зубы. Он чуть не сбил с ног щуплого человека в стандартном комбинезоне. Марат остановился в дециметре от этого вспомогательного существа. Не говоря ни слова, он выставил палец в направлении квадратика, на котором уже вполне отчетливо, в подтверждение самым безрадостным мыслям, читалось: «Бензина нет».