Бермудский треугольник - Бондарев Юрий Васильевич (книги бесплатно без онлайн TXT) 📗
— В целом-то — хохот в кармане! Что быстро делается, то быстро разваливается. Как было, хочешь знать? Я увидел ее, вылупил глазенапы, ошалел, обалдел, подумал:
“Моя золотая мечта” — и с выключенным сознанием потащил ее регистрироваться, уговаривая, как полоумный:
“На всю жизнь, до гроба”. А через два месяца она стала бить посуду, рвать мои сорочки, визжать и топать ногами. Ошибся, как мерин, вместо овса залезший мордой в крапиву… Это мой наидурацкий зигзаг, Андрюша. Не в крапиву, а в кактусы мордализацией влез. Сокрушительное поражение.
— А может, победа? Свободен и счастлив, как сам говоришь. Всякий опыт — дверь в познание. Так, что ли?
— Допустим. А ты как, Андрик, обзавелся семейством или бродишь в холостых кавалерах?
— Я отстал от тебя, Ким. Ничего не получается.
— А у меня морда в колючках — вот тебе и радость познания. В том-то и дело, что поздно включил сознание для познания. У нормального человека сознание — это разведчик, шпион, НКВД, ЦРУ и Моссад вместе взятые. У простофили — подсознание и всяческие Фрейды. Да, я рад, Андрюс, что соскочил с подножки. Но троллейбус дергает и качается. Кто к кому сядет на колени? Вчера иду к Арбату, прохожу мимо припаркованных у тротуара машин и вижу — на одной приклеен изнутри к заднему стеклу забавный плакатик: “Желаем Вам счастливого пути и чтобы Вас не обстреляли”. В машине сидел водитель — здоровенный и на вид заспанный парень. Что с ним случилось? Как понять гуманное дорожное пожелание? Однажды видел и такой плакатик, тоже на заднем стекле: “Не верь жене и тормозам”. Вот тебе быт Москвы… Браво — явился архангел чревоугодия! — воскликнул Христофоров, простирая руки, и признательно глянул на официанта, неслышно появившегося возле стола. — Сердечно благодарю! Составьте с подноса, и мы здесь разберемся. Водочка, несомненно, ледяная…
— С Северного полюса, Ким Алексеевич.
— Двойная благодарность пингвинам. Мы вас позовем при надобности. Скажите, а что это у вас за шикарная компания за тем длинным столом у стены, где много женщин? Юбилей? Тихая свадьба?
Официант сообщил доверительно:
— Банкет, Ким Алексеевич. Гость из Италии, незнакомая мне знаменитость. По фамилии Луиджи Петини.
— Петини. Полтини. Чертини. Черт с ней, с неизвестной знаменитостью. Много пьют шампанского и улыбаются, как аристократы в английском клубе. Видать, их троллейбус не дергает и не качает, плывут по течению, в сомнамбулическом тумане, — сказал Христофоров, когда официант отошел, и оба выпили по рюмке холодной водки. — Как ты думаешь, сколько в этом ресторане довольных жизнью людей? Не сомневаюсь, что каждого десятого могут обстрелять в машине. А каждому двадцатому изменяет жена… и тормоза. Поэтому давай наслаждаться жизнью и не забывать: мементо мори. Ты думаешь, все эти счастливые господа в кабаке соображают, что все они несчастны, как мухи?
Ловко разделывая поджаренную корочку цыпленка-табака, он смотрел в зал ресторана, сжимая смехом веки.
— Не уверен. И не верю, что здесь широкое гулянье по случаю американского гонорара, — ответил Андрей, думая о странных плакатах, увиденных Христофоровым в машинах. — А вернее: здесь делают деньги и обмывают сделки. И договариваются о величине взятки. Ах, рожи! Ну что за рожи!
И он оглянул скопище столиков с розово-лимонными зонтиками настольных ламп, вокруг которых тянулся сигаретный дым, создающих мнимый уют покоя, интимность дружественной беседы. Но раздражающий хаос разговоров, вокзальный гул голосов придавали этому абажурному уюту нечто придуманное, необязательное, временное — блеклые и красные лица мужчин в низком свете ламп, вспотевшие лбы, мясистые и аскетически подобранные щеки; строго-деловые и разнояркие, как тропические попугаи, галстуки, расслабленные на растущих прямо из плеч жирных шеях; молодые и не очень молодые, порочной внешности женщины с подтянутыми приоткрытыми бюстами, с одинаковым загорелым тоном кожи, с блистающими серьгами в ушах. За столиком в стороне пила вино стайка бойких проституток, одетых со скромным вкусом молодежной моды. Они прикидывались неразлучными подругами, якобы из одного института, празднующими чей-то день рождения, дружно смеялись, то и дело оттуда доносились наигранно ласковые возгласы: “Ниночка, твое здоровье!”, “Милая, оставайся такой же обаятельной! В тебя влюблены все доценты!”
Справа от проституток приглушенно шумела снявшая пиджаки нетрезвая компания мужчин во главе с грузным, внушительного покроя человеком, вероятно, армянином, у него были умные, с красными веками глаза, какие бывают у безопасно умеющих долго гулять и пить восточных людей. Он говорил с акцентом, упрекая кого-то отеческим тоном:
— Надо думать, понимаешь, об универсальных слабостях человеческой души. Вас выводит из себя пятно на халате продавщицы. Нельзя. Убьют стрессы. Ваша кибернетическая голова — золото. Я хочу, чтобы вы жили сто лет, дорогой. За вас надо выпить!
Его сосед, человек хилого сложения, с хрящеватым носиком (его губы ниточкой все время хотели улыбнуться и не улыбались, с лица не сходило вслушивающееся выражение), налил в бокал шампанское, застрелявшее пузырьками, заговорил несильным фальцетом:
— Извините и извините. По причине гипертонии я пью лишь минеральную воду. Горы разрушаются водой, доверчивого человека губят характер и слово. Ваше здоровье, Григол Саркисович.
— Благодарим, сто лет вам и один год еще. Живите, дорогой!
— Вы, как я соображаю в арифметике, налили себе не боржому, Николай Гурьевич. И так всегда, — заметил, змеисто кривя рот, парень в клетчатой рубашке, и его облитое хмельной испариной лицо, зоркие кабаньи глазки выразили закипавшее раздражение. — Не знаю, чего это вам верит до сих пор Григол Саркисович? Я — нет!
— Браво, — сказал хилый человек, и его хрящеватый носик вздернулся. — Пока я еще ношу этикетку честного человека, это знает Григол Саркисович.
И он с аппетитом принялся за шашлык, выбрав шампур в металлической тарелке, и как ни в чем не бывало стал забавлять себя непонятным речитативом:
— Пере-пере-строй… Демо-демо-строй… Строй демо-демо… Поразительно красиво, молитва! Я вас сердечно уважаю, Григол Саркисович! Я нуль по сравнению с вами! Такие, как вы, сейчас хозяева новой свободной жизни. Вы никогда никого не стесняли!
Молодой парень с кабаньими глазками поворотил к нему плечи, вперил в него из-под низкого лба сверлящий взгляд и, похоже, ухватившись за его неосторожные слова, заговорил со злостью:
— И чего лазаря запел про демократию? Не нравится, што ль? Коммуняки по душе? Нет, Григол Саркисович, не верю я вашему образованному бухгалтеру! Давно не верю! — И парень в пьяном азарте ударил кулаком по столу, задребезжали металлические тарелки с шашлыком. — Что хочешь, Григол Саркисович, со мной делай — не верю! Предаст!
Хилый человек сделал судорожный глоток непрожеванного мяса, отчего напряглось жилистое горло, и сразу показался плохо выбритым, пряча за полуопущенными веками ненавидящие глаза.
И тут кто-то, сбоку, загородив необъятной спиной половину стола, с грубой снисходительностью похлопал лопатообразной ладонью по плечу хилого.
— Не боись Володьку Пистончика, не боись, Григола Саркисовича боись, — остерег он назидающе. — Мелко Пистончик еще плавал, малец мокрогубый. Жизнь для него, как американская киношка. А што такое киношка? Помнит, небось, што-то бежало, орало и стреляло, а шо бежало и куда стреляло, хоть лопни, не помнит. Мелькание помнит, хрен крольчачий с Пресни. Григола Саркисыча боись, говорю. Он сквозь землю на два метра видит, а я на полтора…
Все четверо за столом приумолкли. Хилый, посерев осунувшимся лицом, пробормотал:
— С удовольствием удовлетворен. Спасибо. Молодой парень презрительно чмокал губами, ковырял во рту зубочисткой, необъятноспинный смачно жевал, рвал зубами с шампура мясо, отчего двигался сильный его затылок. Армянин, не моргая, косо взирал из-под лохматых бровей на хилого, и взгляд его делался ленивым, сонным.
— Не боись, не боись, — с убаюкивающей лаской повторил он слова необъятноспинного и, взблеснув перстнями на волосатых пальцах, пододвинул тарелку с закусками к хилому: — Ничего. Все мы — друзья. Я хочу всем верить. Кушай, кушай. Все кушайте. Я друзей люблю. Я не люблю киношку. Пиф-паф, плохо! Кровь. Нехорошо. Неинтеллигентно.
