Пангея - Голованивская Мария (книги онлайн txt) 📗
— Никто не знает, что он без пяти минут эмигрант. Теперь же вообще никто не эмигрант, все живут в сети. Он очень популярный и яркий человек.
— И что, мы с ним договоримся?
— Ну не мы, а соратники его, мы через них пойдем.
— А сколько ему сейчас, этому вашему Крейцу?
— Сорок два…
— Дальше! — рявкнул Голощапов. — Эмигрант нам не подойдет. Что Исеров этот ваш…
Он вцепился во второе досье и принялся шуршать бумагой. «Таааак… увлечения: военная история… учился в Петербурге, служил на Дальнем Востоке, был замечен… встал на защиту нелегальных китайских поселений на границе…» Знаете, что там наши ребята делали с этими китайцами? Хорош, хорош, — подытожил Голощапов, а с ним кто будет разговаривать?
— Я, — ответила Рахиль.
— Так ты же кандидат и отвечаешь за финансы? — изумился Голощапов.
— Она сначала еврейка, а потом кандидат, — пояснил Лахманкин.
— Хочешь меня трахнуть? — вскинулась Рахиль на Лахманкина, — давай, давай, только учти — я не беременею. Евреев не любишь, гадина, а сам ты кто, не думал? Значит, как деньги, так Рахиль, а как дело делать, так еврейка.
— Я не еврей, — парировал Лахманкин, — не надо так. Я обычный человек. И ничего плохого я сказать не хотел, просто трудный разговор, вот и все.
Матвей не выносил ссор. Он закашлялся, отвернулся к окну, вперился в куст, который, как и двумя часами раньше, терзал ветер, и принялся отчаянно ковырять в носу.
Он был антисемитом, но главная черта его характера была иной. «Святая простота» — так называли его в школе, так называли его отец с матерью в далеком городке, где он родился и вырос, так называли его однокурсники, и называли они все его так именно потому, что он судил обо всем просто, наивно таращился на окружающий мир, полагая его безоблачным, и совершал самые гадкие поступки с незамутненной душой.
Голощапов открыл ее досье.
«Рахиль Колчинская. 37 лет, программист, родители… отец профессор официальной философии, — отметь это, — шикнул он на Лахманкина, — мать актриса, играет на сцене… так, так, роли… отличница, красный диплом… награды… премии, не замужем, детей нет…»
— Мне неловко напоминать вам, — прошипела Рахиль, но Конон дает деньги под мою кандидатуру, а не под ваших этих…
— Не ври, — оборвал ее Голощапов. — Конон не дурак, да и, говорили мне, рачок-с у него, так что дурить сейчас не станет. Дает, потому что всегда давал. И не по убеждениям, а для своей безопасности.
К ним неслышно вошел Кир. В клетчатой фуфайке, розовощекий, в измазанных глиной ботинках и вдохновенным лицом.
Когда собравшиеся увидели его, он, выпуская трубочный дым через нос, протрубил:
— Я первый и последний, начало и конец, что, не ждали меня?
— Давай ближе к делу, — перебил его Голощапов, — ты принес?
— Принес, принес, — белозубо улыбнулся Кир, — вот, глядите.
Это был сценарий государственного переворота.
Прежде чем приступить к чтению, собравшиеся затвердили свои обязанности: Лахманкин отвечает за армию, за генералов и солдат, там мудрить нечего, он справится, Голощапов — за поддержку партий и работу с газетчиками, Кир — за новый дух и новые слова, за речи героев, Рахиль — за поддержку революции большими деньгами и за связи с иностранцами.
Разногласий не возникло, и все трое, разом забыв о склоке, принялись читать листочки, принесенные Киром, которые тот предусмотрительно напечатал в четырех экземплярах.
— Я что-то не понял, — пробурчал Голощапов, тыкая пальцем в первую страницу, — какая жертва, какой мальчик? Ты что, крови не напился сегодня?
— Все просто, — ответил Кир, самодовольно попыхивая трубкой, — чтобы дело пошло, чтобы вспыхнул пожар, нужна искра. Чтобы телега поехала, нужно смазать колеса. Этой искрой и будет невинно убиенный, которого взбунтовавшиеся толпы понесут к красным стенам, за которыми сидит Лот. Озверев, они выволокут его и разопнут. Кровь агнца, господа присяжные заседатели, диетическая священная жидкость.
— Я что-то не понял, а где мы его возьмем, — голос Лахманкина сорвался и выдал трель, — украдем уже мертвого?
— Наших нарядим в полицейскую форму, они схватят первого же смазливого и свалят одним ударом дубинки. Учить я тебя должен… А потом дадут деру. А другие наши соратники завопят и понесут тело. А дальше как по писаному, — парировал Кир самодовольно.
Собравшиеся переглянулись.
— Это правильно, — подытожил немое обсуждение Голощапов, смягчившись, — так и сделаем, но вдруг никто не придет с детьми?
— Пускай Лахманкин об этом думает, — деловито отрезал Кир. — Давайте лучше обсудим кандидатуры. Кстати, революционный манифест на шестой странице, а вот кандидатуры ваши — полное дерьмо. Я видел.
— А ты кого предлагаешь?
— Это ваша работа, пацаны, предлагать, и вы, как всегда, облажались. Нет вождя — нет революции. Вождь и идеи — вот что движет историей.
Кир был в таком восторге от себя, что опять не заметил, что переврал цитату.
— Я ничего не понял, — признался наконец-то справившийся с укропом Лахманкин, как только за Киром закрылась дверь. — Принес листочки, а подтерся нами.
— Главное, не проболтайтесь потом Лоту, кто воду мутил, — почти шепотом произнес Голощапов. — Будущий зять не простит, если мы окажемся болтунами.
— А Наина знает?
— Знает что? Что ее Рашидик роет могилу папаше? Нет, конечно. И не должна узнать.
Все согласились, и разговор потек веселее.
— А кто это Рашид? — словно пукнув в воду, спросил Лахманкин.
Но вопрос этот прозвучал драматичнее, он прозвучал как выстрел. Самоубийственный. Ставящий под вопрос все мероприятие. Ну нельзя же так!
— Генералы готовят переворот, — еле слышно сказал Лот своей жене, по-детски утыкаясь носом в ее подмышку, — ты уже знаешь об этом?
— Знаю, — ответила Тамара, — они на тебя обижены. Но переворот готовят не генералы, его готовит Рашид.
— Опоздала с новостью. Я первый узнал. И что ты думаешь?
— Прибегут руки тебе лизать, вот что думаю, — ответила она, принимая его к себе шелковым цвета лазури пижамным рукавом. — Они же без тебя как дети, ничего не могут, даже перевернуть. Перегрызлись уже небось. А Рашид прав. Раз дочь его полюбила, он может убить отца. Уважить, но в конце концов убить. Какой визирь не метит в дамки? Но он еще не зять. И теперь уже даже не будущий.
Тамара величественно лежала на высоких подушках, а Лот казался таким маленьким там, внизу, у изгиба ее локотка. Он лежал в позе младенца и, казалось бы, начал бы и сосать молоко, если бы она была расположена к этому. Черные волосы без малейшего признака беспорядка обрамляли ее плоское и вытянутое лицо, чуть заворачивая концы за нижнюю четко очерченную тяжелую скулу.
— За Наиной ухаживают двое, — спокойно продолжала она, — не только он, а еще один, из нефтяных баронов, Конон его рекомендовал, проходимец, наверное, но богатый, хотя наша Наинка любит, конечно, Рашида. Убирать придется, — добавила она со вздохом, — жалко. Красивый он, да и галантный такой… Зря он только так горячо за дело принялся. И чего ему неймется? Женился бы, выждал, а потом тихонечко схарчил тебя. Так нет, давай мятеж поднимать. Чтобы сначала власть взять, а потом уже женщину. Чтобы не подумали, что он женится на ней по расчету. Ох уж эти горячие кавказские головы. Сколько же сказок в них перемешано. И папаша его хорош, знает ведь. Нет чтобы у мальчонки все деньги поотнимать и накостылять ему. Так нет! Ждать будет, пока любимый сын голову сложит. Дикие, дикие и гордые люди.
— Делать-то что? — спросил он, зевая.
— Сначала поговори с Рахиль.
— А кто это?
Лот привык прислушиваться к Тамаре. В душе ее, уме ее не было геометрии, она думала и чувствовала по-другому, обволакивая проблему чувствами и растворяя ее в них. С того момента, как он решил все же полюбить ее, они стали как брат с сестрой, андрогином о двух головах, сиамскими близнецами с общим сердцем.
— Ты обидел своих генералов трижды, — продолжала Тамара. — Ты заставил их ждать, а сам плавал в бассейне.
