Между строк - Домагалик Малгожата (книги полностью бесплатно TXT) 📗
Вчера в одной газете я прочитала, что мы, женщины, не должны расстраиваться по поводу уходящего времени, потому что морщины выглядят очень сексуально. Не будем преувеличивать… Морщины не выглядят сексуально, более того — не нужно, чтобы так было. Разве только речь шла о том, что уже столько женщин, молодых и не очень, подсели на ботокс, в результате чего выглядят одинаково, и единственный способ от них отличаться — достойно постареть. Только не надо бояться неизбежного, лучше потратить время, которое нам отпущено, на саму жизнь.
С уважением,
М.
P. S. Утром я узнала, что у дамы, которая уже много лет занимается моим счетом в банке, рак груди. Думаешь, ее заботят какие-то морщины? Вне зависимости от того, есть они или скоро появятся. Не заботят, и именно так надо жить. А морщинки и так появятся. Пани Й., пожалуйста, не бойтесь и не волнуйтесь, все будет хорошо. Так должно быть. Вы в хороших руках. Это такое заклятие.
Женева, среда, вечер
Малгожата,
мне нравится этот город. Если бы я мог сюда переехать и поселиться, то сделал бы это без малейших колебаний. Женева обладает очарованием швейцарских часов, мало того что она прекрасна, на нее можно положиться. Музеи будут открыты точно по расписанию, суда на озере будут приходить и отчаливать с пунктуальностью швейцарских поездов (точно так же вошедшей в поговорку, как и точность швейцарских часов), в ресторанах будет французская кухня, а официанты будут говорить не только по-французски (как во французских городах недалеко отсюда), но и по-немецки, и по-английски. Если не считать ужина, то сегодня у меня было мало возможностей насладиться очарованием Женевы. Примерно в десять я был уже в аэропорту, из Франкфурта вылетел около полудня, потом — уже на месте, в Женеве, — был интенсивный, четко прописанный в протоколе brain storming [51] на тему проекта, который я готовлю для одной из швейцарских фармакологических фирм, а завтра возвращаюсь во Франкфурт неприлично ранним утренним самолетом, чтобы к десяти утра снова оказаться у себя на работе. Служебные командировки могут рассматриваться удивительным и дармовым (за счет фирмы) туристическим развлечением только теми, кто не ездит в них. В последнее время я бегу от служебных поездок, как черт от святой воды или Качиньский от Туска [52] (или наоборот). Кстати, пресловутый черт в своем отношении к святой воде демонстрирует ум и прозорливость. Святая вода в кропильницах, стоящих при входе в костел, — самое настоящее скопище заразы и бактерий. Вода в большинстве писсуаров общественных туалетов гораздо чище, а значит, с точки зрения гигиены значительно безопаснее святой воды кропильниц. Пишу тебе об этом исключительно для того, чтобы объяснить, почему я в Женеве. Ну да бог с ней, с Женевой! О ней, может быть, в другой раз. Сегодня я хочу написать об одном художнике, гении и исключительном электрике (не о Валенсе [53], если вдруг у тебя возникла такая ассоциация).
В самолете рядом со мной сидел пожилой седовласый господин с изборожденным морщинами лицом. Оно мне почему-то показалось знакомым. Но вот беда: я легче запоминаю номера телефонов, чем лица или имена людей. Как ни старался, никак не мог вспомнить. А очень хотелось. И только потом, когда я украдкой глянул в то, что он читал (Ты тоже так делаешь? Тебе интересно, что читают сидящие с тобой рядом пассажиры? Мне очень.), я зацепился взглядом за имя: Фолькер Штурм. То, что я читал украдкой вместе с ним, была история болезни одной женщины, болезни ее мозга. Черно-белые, мало что говорящие мне ксерокопии томограмм ее мозга, ряды каких-то чисел, записанных красной ручкой, много латинских терминов и еще больше медицинских терминов на английском. Я повнимательнее вгляделся в профиль склонившегося над записками мужчины. Он повернулся ко мне и любезно улыбнулся. Этого хватило, чтобы память вернулась ко мне. Это был сам профессор Фолькер Штурм!
Многие считают его шарлатаном, другие — последней надеждой. А для третьих он в высшей степени квалифицированный электрик, протягивающий провода через голову. Вспоминаю прошедший несколько месяцев назад на государственном телеканале ZDF репортаж. Передача шла сильно за полночь, поскольку то, что было на экране, было не для слабонервных. А было вот что… На операционном столе лежала женщина. Ее бритая голова охвачена и обездвижена широким стальным кольцом, к кольцу прикреплены инструменты. Женщина в сознании. И это важно. Она должна разговаривать с врачом, постоянно находиться с ним в контакте во время операции. Штурм берет у ассистента шприц с обезболивающим. Помню его слова: «Сейчас я сделаю вам укол, местная анестезия, будет больно, но совсем немного, даже меньше, чем в зубоврачебном кабинете…» Затем он надрезает кожу на голове, оголяет череп, промокает кровь, достает маленькую дрель и приставляет сверло к голове. Слышен ровный звук работающей дрели. Когда сверло проходит насквозь, слышится тихое «хлюп». Камера ближе показывает инструментарий: сверла, щипцы, маленькие тиски, скальпели, тампоны, что-то, что своим видом напоминает отвертки. Потом Штурм смотрит на экран монитора и вводит в отверстие в черепе два проводка. На восемь сантиметров вглубь мозга. После этого он подробно объясняет шокированному журналисту, что проводки дошли до маленького — величиной с горошину — ядра. Именно в нем произошло нарушение работы мозга пациентки, и именно туда пойдут сигналы из сенсора, которые помогут ликвидировать нарушения. Когда провода проходят через что-то такое, что напоминает спагетти в томатном соусе, пациентка обращается к Штурму: «А я и не боюсь, господин Штурм, вы ведь артист, художник». Никогда не забуду этой картины, не забуду и полных надежды слов этой женщины.
После операции, все еще в стерильном чепце на голове и с пятнами крови на халате, Штурм возражает: «Да никакой я не артист, не художник. И не волшебник. Я самый обыкновенный электрик, который должен протянуть провода через восьмимиллиметровое отверстие в черепе пациента в нужное место в его мозгу. Вот и все». Место, куда должны попасть провода, очень точно (до долей миллиметра) определили до него другие люди благодаря сложным исследованиям и точному сканированию мозга. Без них и их сложной аппаратуры его работа не имела бы никакого смысла. Так говорит Штурм и энергично возражает, когда журналист замечает, что его считают лучшим нейрохирургом в мире (профессор Фолькер Штурм работает в университетской клинике в Кёльне). Из всех талантов он признает за собой лишь спокойствие и твердость своих рук. В силу какой-то непонятной — также и ему самому — причины его руки спокойнее, чем у других. А так называемое признание? Пустое. Это всего лишь вопрос договоренности нескольких человек, экспертов и специалистов в данной отрасли, которых и так никто не слушает, и мало кто читает их статьи в специализированных медицинских журналах. Даже у него нет времени на это. Так что пресловутое «признание» — медийная чепуха. СМИ обожают публиковать рейтинги, пресмыкаясь перед своим читателем. Лучший врач по гландам, лучшая клиника по сердцу, лучший хирург по мениску левой коленки, лучший хирург по мениску правой коленки. Существуют только или хорошие врачи, или плохие врачи. Точно так же как хорошие журналисты или плохие журналисты. Признание чувствуется только тогда, когда из Гамбурга, находящегося от Кёльна в семистах километрах, на каждый Рождественский сочельник к нему вот уже пять лет приезжает его бывшая пациентка. Приезжает, поздравляет, благодарит, оставляет подарки. До операции она страдала хроническим навязчивым неврозом. Ее, например, преследовала навязчивая идея чистоты. Она могла часами стоять под душем. Через два года таких мучений ее кожа представляла одну большую рану. Когда звонил телефон, а она была в это время под душем, ей казалось, что наступает конец света и что вот-вот она умрет в отвратительной грязи. Она не могла смотреть в зеркало на себя и на свои раны. Она испытывала отвращение к себе. Ей хотелось покончить с собой. Она не видела другого выхода. Штурм проделал ей в черепе дырку, подключил к ее мозгу два тоненьких проводка, соединил их со стимулятором и отмыл ее раз и навсегда от болезненной страсти. Она ему за это очень благодарна. И ее благодарность, которую она выражает ему раз в год на Рождество, самое важное для него признание. А не какие-то там идиотские рейтинги…
