Новенький - Сатклифф Уильям (читать полностью книгу без регистрации TXT) 📗
Деньги главным образом пошли на выпивку, гигантский поток которой не иссякал всю ночь. Что удивительно, на вечеринке присутствовало, похоже, одинаковое количество гостей разных поколений. Друзья Барриной бабушки расположились в двадцатых, друзья миссис Джеймс – в шестидесятых, а поколение Барри разделилось между семидесятыми и Первой мировой. После полуночи все свободно перемещались по дому и танцевали со всеми, кто попадался на пути. Куда бы ни пошел, везде происходило что-то забавное: обкуренному восьмидесятилетнему деду внук делал массаж, толстый банковский управляющий танцевал чарльстон, десяток женщин в возрасте от пятнадцати до семидесяти чавкали гамбургерами и серьезно обсуждали сексапильность Джеймса Дина.
Около двух часов ночи, после легкого затишья, внезапно развернулась Первая мировая война. Главная битва происходила между седовласыми и юнцами. Противник сильно превосходил нас в численности, но мы исправили положение, обнаружив на кухне ведра, с помощью которых взяли в заложники Барриного деда.
Ситуация усложнилась, когда Барри решил переметнуться к врагам, объяснив, что он двойной агент. В итоге остальные решили, что все они как минимум тройные, если не четверные или пятерные агенты, что привело ко всеобщей гигантской мокрой свалке.
Она завершилась, когда трубач проиграл из верхнего окна отбой, объявив прекращение огня и официальное открытие Эры Джаза. Он призвал нас явиться в Зеркальный зал и присутствовать при подписании Версальского договора.
Как мы поняли, речь идет о гостиной, поднялись туда, и мама Барри вручила каждому чашку “овальтина”, зачерпнув из огромной супницы, которую приволокла из кухни. Мы сели на пол, а оркестр разместился на сцене.
Они сняли гимнастерки и на этот раз вместо какого-то там Гленна Миллера, которого играли до сих пор, изобразили самую невероятную, блюзовую, грустную, трогательную, возвышенную музыку, какую я только слышал. Мне просто не верилось, что старики могут издавать такие удивительные звуки. Абсолютно все в комнате были ошеломлены. Когда они импровизировали, у меня возникло странное чувство – словно музыкант обращается именно ко мне. А поскольку все это придумывалось на месте, создавалось такое ощущение, будто музыку написали исключительно для этой вечеринки и в другой момент, в другом месте и с другими людьми она звучала бы совсем иначе. Ее не сочиняли и не записывали, а потому она была неповторима – уплывала и исчезала каждая нота. Требовалось очень сосредоточиться, чтобы ее уловить. Никогда в жизни я так не терялся в музыке. Словно музыканты рассказывали нам о вечеринке – рассказывали, что мы делали и как нам было хорошо.
Все в комнате замерли – абсолютное внимание и какое-то всеобщее тепло. Мы все чувствовали одно и то же. Великолепно. Не нужно было ничего говорить, произносить речи, – мы и так ощущали, что мы вместе. Странное состояние.
Я вообще-то не из тех козлов, которые только и знают, что любить человечество, но для того вечера пришлось сделать исключение. Даже Луиза, похоже, была в хорошем настроении, и мы с ней роскошно провели время, хотя именно в тот вечер я решил, что на самом деле она весьма уродлива.
Барри большую часть времени протусовался с моим братом.
Глава сороковая
Дэн собирался на Новый год вернуться в Кембридж, но в итоге остался в Хэрроу еще на целых две недели. Он столько не бывал дома с тех пор, как поступил в университет.
Хотя его портновское развитие, видимо, как-то застопорилось (хитом в Дэновом гардеробе зимы 87-го был бутанский джемпер из шерсти яка с вывязанными лосиными головами), он, судя по всему, был ужасно счастлив, и мы общались замечательно, как никогда. Наконец-то разница в возрасте перестала казаться чем-то значимым.
Однако, если не считать краткого повторного визита к “Салли: девочке со скакалкой” (для которой мы, к сожалению, забыли захватить какашки в пакете), часто видеться нам не удавалось. Я был в основном занят сеансами взаимного психофизического насилия с Луизой, а Дэн круглые сутки пропадал где-то с друзьями.
Он мне не говорил, кто они, поэтому я пришел к выводу, что это кто-нибудь из его университетского набора чудиков. Этим, во всяком случае, объяснялся его кошмарный джемпер. Однако Дэн, видимо, отлично проводил с ними время – вечерами он даже не приходил домой. Дэн утверждал, что просто тусовался у друзей дома и пропустил последний поезд, но по тому, как он себя вел, я видел, что происходит что-то пикантное.
Правда, я не настаивал на признании, поскольку в таких вещах он не слишком уверенный в себе человек, мой братец. Я просто радовался, что это происходит, – Дэн, конечно, очень милый, но донжуаном его назвать трудно.
Остаток рождественских каникул я поделил поровну между переживаниями по поводу Луизы, переживаниями по поводу экзаменов за шестой класс и мастурбацией. Было что-то особенно утешительное в доброй старой шестидесятисекундной дрочке – она напоминала мне о блаженно простой девственной жизни школьника.
Правда, меня немножко нервировало, что, несмотря на регулярный секс с Луизой, я по-прежнемутереблю себя. Я задавался вопросом, смогу ли когда-нибудь избавиться от этой привычки. Дело в том, что с некоторой точки зрения я предпочитал мастурбацию сексу. Не ощущения – поймите меня правильно, я ж не извращенец, – просто правильный выбор момента гарантировал, что дрочка почти наверняка получится, а вот секс иногда несколько утомлял.
Это было странно. За два месяца я прошел путь от “смысл жизни; первопричина бытия на планете; мотивация большинства действий и мыслей; главнейшее желание, от которого зависит вся моя будущая жизнь” до “несколько утомлял”.
Не то чтобы секс не оправдывал ожиданий, просто... ох, блин, я сам не понимаю. Спросите кого-нибудь другого. Это слишком тоскливо.
Ближе к концу каникул, когда я хандрил дома, а мой брат бродил по городу, разбрызгивая сперму, меня потрясла удивительная мысль. Мне пришло в голову, что университет определенно должен быть лучшим местом на земле, если даже моего брата – в серых кримгшеновых брюках с карманами на бедрах, с бутанскими лосиными головами из шерсти яка на груди, – если даже еготам прикармливают.
В тот день меня впервые обуяло желание сдать экзамены за шестой класс. Если я получу приличные оценки и перестану быть боксерской грушей для Луизы, тогда я просто обречен на окружение из сексапильных, смешливых, разумных девчонок. Я вернулся в школу с раскаленной докрасна трепещущей авторучкой, страстно желая накинуться на какую-нибудь серьезную работу.
Глава сорок первая
Весенний семестр (который следовало бы называть пасхальным) был сплошь забит собеседованиями. Мое первое собеседование проходило в Йорке, где я дружески поговорил о нескольких романах с кошмарно одетым милым человеком, который предложил принять меня за две четверки и тройку. Второе собеседование было в Бристоле, где я менее дружески поговорил с менее кошмарно одетым, менее милым человеком, который предложил принять меня за пятерку и две четверки. Ни четвертый, ни пятый университеты, выбранные мной, не предложили мне ни условий приема, ни собеседования, поскольку там пришли к выводу, что я в итоге устроюсь где-нибудь еще. Оставался только Кембридж – выбор номер один, – куда меня в конце концов пригласили на собеседование в середине февраля.
Прочитав в неофициальном каталоге (составленном студентами), что самый богатый кембриджский колледж – Тринити, где дают массу грантов на книжки и путешествия, я подал заявление туда. В принципе, собеседование было практически таким, как я и думал (неприязненный допрос отвратительно одетого неприятного человека), но строгость меня удивила. Мне назначили два собеседования – одно на 10.30 у доктора Чэмберса, другое на 11.00 у доктора Морна. Я явился к доктору Чэмберсу на десять минут раньше и услышал из его кабинета голоса. Минут пять я терзался, стоит ли постучать, просто чтобы он понял, что я уже здесь, до интервью оставалось всего пять минут, так что я постучал. Он не отозвался, и я решил, что он осознал факт моего появления и просто заканчивает предыдущее интервью.
