Лучшее средство от северного ветра - Глаттауэр Даниэль (читать книги .TXT) 📗
Эмми, ну как Вы? Все в порядке?
Через пять минут
RE:
О боже! Лео! Ну нельзя же так быстро пить! Вы что, не можете хоть чуть-чуть растянуть удовольствие?
На всякий случай (если Вы уже уснули прямо на компьютере): спокойной ночи, дорогой мой! С Вами потрясающе хорошо. Хотя иногда (причем именно тогда, когда самое интересное только начинается) не успеваешь порадоваться этому (из-за Вашего французского вина). Слава богу, что у меня есть автоответчик. Я перед сном еще разок-другой прослушаю свою любимую песню про «скрежет» — «И вот так этот тип все время со мной говорил?» — в исполнении Лео Лайке. Это наверняка хорошее средство от северного ветра.
Через двенадцать минут
RE:
Эмми, не надо «спокойной ночи»! Я еще не сплю и в полном порядке. Эмми, приезжайте ко мне! Выпьем еще по глотку вина. Вы шепотом скажете мне на ухо: «Виски… Виски… Виски…» А потом: «Уши…» И покажете мне эти уши. А я скажу: «Вот, значит, они какие, эти знаменитые уши знаменитой Эмми в знаменитых туфлях 37-го размера…» Обещаю Вам: я только обниму Вас за плечи. Всего один раз. Всего один поцелуй. Всего несколько поцелуев — и больше ничего. Совершенно безобидные поцелуи. Я хочу знать, как Вы пахнете. У меня уже есть Ваш голос, теперь мне нужен только Ваш запах. Я серьезно, Эмми: приезжайте! Я плачу за такси. Впрочем, нет, не буду, Вы ведь против. Ну все равно, кто-нибудь уж заплатит за такси. Хохляйтнергассе, 17–15. Приезжайте! А хотите — я приеду к Вам? Я могу приехать к Вам! Просто почувствовать Ваш запах. Просто поцеловать Вас. Никакого секса. Вы ведь замужем. К сожалению! Никакого секса, обещаю! Бернард, я обещаю это! Я просто хочу почувствовать запах Вашей кожи, Эмми. Я даже не хочу знать, как Вы выглядите. Мы не будем включать свет. Несколько поцелуев в темноте, Эмми. Что в этом плохого? Разве это обман? Что такое обман? Мейл? Или голос? Или запах? Или поцелуй? Я хочу сейчас быть с Вами. Я хочу слиться с Вами в объятиях. Провести всего одну ночь с Эмми. Я закрою глаза. Мне не нужно знать, как она выглядит. Я хочу только чувствовать ее запах, целовать ее и ощущать ее близость. Я смеюсь от счастья. Разве это обман, Эмми?
Через пять минут
RE:
«И вот так этот тип все время со мной говорил? И этот скрежет называется голосом?» Спокойной ночи, Лео! С Вами очень хорошо. Даже странно — настолько хорошо. Безумно хорошо!!! Я могу привыкнуть к этому. Я привыкла к этому.
Глава восьмая
На следующее утро
Без темы
Доброе утро, Лео!
Плохая новость: мне нужно ехать в Южный Тироль. Бернард лежит там в больнице. Тепловой удар или что-то в этом роде, говорят врачи. Мне нужно поехать туда и забрать детей. Голова болит! (От виски!) Спасибо Вам за прекрасную ночь. Я тоже не знаю, что такое «обман». Я знаю только, что Вы мне нужны, Лео, — очень, очень! А я нужна своей семье. Ну, я поехала. Завтра напишу. Надеюсь, Вы чувствуете себя не очень плохо после Вашего французского вина…
На следующий день
Тема: Все в порядке
До сих пор нет мейла от Лео?.. Я просто хотела сообщить, что мы вернулись. Бернард тоже. У него был спазм сосудов, но он уже на ногах. Пишите, Лео! Пожалуйста!!!
Через два часа
Тема: Господину Лайке
Уважаемый господин Лайке!
Решение написать Вам стоило мне больших усилий. Честно признаюсь: мне стыдно за это письмо, и с каждой строчкой неловкость положения, в которое я сам себя поставил, будет все мучительнее. Я Бернард Ротнер. Думаю, мне нет необходимости представляться более обстоятельно.
Господин Лайке, я хочу обратиться к Вам с просьбой. Возможно, она Вас смутит или даже шокирует. Высказав ее, я попробую изложить причины, побудившие меня сделать это. Правда, я не большой специалист по письменной части, к сожалению. Но я попытаюсь в этой непривычной для меня форме выразить все то, что не дает мне покоя уже несколько месяцев и из-за чего моя жизнь постепенно разладилась — моя жизнь и жизнь моей семьи, в том числе и моей жены. Думаю, что я могу об этом судить после стольких лет нашего гармоничного брака.
Итак, моя просьба: господин Лайке, я прошу Вас встретиться с моей женой! Сделайте это и положите конец этому наваждению! Мы взрослые люди, я не могу диктовать Вам условия, я могу только умолять Вас встретиться с ней. Я страдаю от болезненного сознания своей слабости и Вашего превосходства. Если бы Вы только знали, как унизительно для меня писать все это. Вы же, господин Лайке, напротив, на высоте. Вам абсолютно не в чем себя упрекнуть. Да и мне не в чем упрекнуть Вас. К сожалению, к моему огромному сожалению. Призрака трудно в чем-либо упрекнуть. Вы недостижимы, господин Лайке, и потому неприкосновенны. Вы нереальны, Вы — всего лишь плод воображения моей жены, иллюзия бесконечного праздника чувственности, отрешенный от реального мира экстаз, утопия любви, построенная из букв. Против этого я бессилен, я могу только ждать, когда судьба смилостивится и претворит Вас в человека из плоти и крови, в мужчину с реальными очертаниями, с преимуществами и недостатками, с болевыми точками. Только когда моя жена увидит Вас так же, как видит меня — уязвимым, несовершенным, когда Вы столкнетесь с ней лицом к лицу и тоже предстанете перед ней ущербным существом по имени «человек», Вы лишитесь своего преимущества. Только тогда у меня появится шанс дать Вам отпор. Только тогда я смогу бороться за Эмму.
«Лео, не заставляйте меня листать мой семейный альбом», — написала Вам однажды моя жена. Теперь я вынужден сделать это вместо нее. Когда мы познакомились, Эмме было 23 года, я был ее преподавателем в Музыкальной академии, на четырнадцать лет старше ее, женат, отец двоих очаровательных детей. Автомобильная катастрофа превратила нашу семью в груду обломков: младший, трехлетний малыш, получил глубокую психологическую травму, старшая дочь — несколько серьезных ранений, мне тоже изрядно досталось — проблем со здоровьем хватит до конца жизни, а Йоханна, мать моих детей, погибла. Без пианино я бы этого кошмара не пережил. Музыка — это жизнь. Пока она звучит, ничто не умирает навсегда. Музыкант, исполняя музыку, живет воспоминаниями так, словно это реальные события. Цепляясь за музыку, как за спасательный круг, я постепенно вернулся к жизни. Определенную роль, конечно, сыграли и мои ученики — это было какое-то дело, в этом был какой-то смысл. А потом вдруг появилась Эмма. Эта живая, бойкая, излучающая энергию, необыкновенно хорошенькая молодая женщина начала разбирать наши обломки — просто так, ничего не требуя и не ожидая взамен. Таких необыкновенных людей кто-то посылает в наш мир, чтобы они побеждали печаль. Их очень мало. Не знаю, чем я заслужил это, но рядом со мной вдруг оказалась она. Дети сразу же потянулись к ней, а я без памяти влюбился.
А она? Вы, господин Лайке, конечно же, спросите себя: а Эмма? 23-летняя студентка — она так же, без оглядки, влюбилась в него, этого почти сорокалетнего рыцаря печального образа, который тогда держался только на своих клавишах и нотах? На этот вопрос я и сам до сих пор не знаю ответа. Сколько в ее чувстве ко мне было любви, а сколько — просто восхищения моей музыкой (в то время я был довольно известным пианистом)? Какой процент в нем составляли просто сострадание, участие, желание помочь в тяжелую минуту? Насколько я напоминал ей отца, которого она рано потеряла? Насколько она прикипела сердцем к хорошенькой Фионе и обаятельному карапузу Йонасу? Насколько это была моя собственная эйфория, которая отразилась в ней, как в зеркале? Может, она просто любила мою неукротимую любовь к ней, а не меня самого? Может, просто наслаждалась уверенностью в том, что я никогда не изменю ей, не предпочту ей другую женщину? Наслаждалась сознанием моей пожизненной верности, в которой у нее не было оснований сомневаться?
