Курение мака - Джойс Грэм (мир книг TXT) 📗
Дневная жара накалила красную землю, и от этого вечерний воздух казался вязким, как патока. Из центра деревни все еще доносилась странная музыка, так что я направился прямо туда.
Среди хижин не наблюдалось особого оживления. Осторожно проходя мимо, я чувствовал, что крестьяне затаились внутри своих жилищ. Перед хижинами в котелках что-то варилось, но никто не следил за стряпней. Черные свиньи и тощие куры лежали в теплой пыли. В этот предвечерний час даже собаки не лаяли.
Наконец я добрался до поляны, посередине которой стоял расшатанный стол, а на нем, прямо как священный тотем, красовался старый, пыльный радиоприемник «Хитачи». От задней стенки приемника тянулся длинный кабель, и, когда в музыкальных аккордах наступала пауза, было слышно, как где-то поблизости тарахтит генератор. Я проследовал вдоль кабеля до сарая, где и обнаружил старый бензиновый движок «Хонда». Работал он, по видимости, вполне исправно.
От остального пространства сарая генератор отделяла бамбуковая перегородка с проходом. Заглянув за перегородку, я увидел большие одинаковые картонные коробки, сложенные рядами. Коробки – а их тут насчитывалось штук сорок – были запечатаны. Я провел пальцем вдоль крышки на одной из упаковок, но так и не понял, что там может быть внутри.
Музыка грохотала на полную мощность, даже динамики дребезжали. Вернувшись к радиоприемнику, я вдруг заметил необыкновенно странное сооружение.
Это была грубая арка вроде плетеной беседки. Постройка служила воротами, а у столбов по обе стороны прохода были устроены огороженные площадки. Эти площадки и привлекли мое внимание.
Там находились грубо вырезанные из дерева человеческие фигуры. Некоторые были сделаны просто из развилок, обтесанных и перевернутых «вниз ногами». Я даже присвистнул, заметив внушительные сучковатые члены, торчащие у некоторых фигур. Таких «мужчин» здесь было пятеро.
Рядом в пыли раскинулись их подружки. Местный умелец тщательно подобрал стволы с очертаниями призывно изогнутых женских фигур. У каждой имелся скругленный тесаком животик и глубокий пупок. Некоторые фигуры были обтесаны до половины, по пояс, другие сработаны целиком, до головы, непропорционально маленькой и вырезанной довольно схематично.
Я наклонился, чтобы потрогать одну из лежащих «женщин», и уже почти дотянулся до гладкой деревянной поверхности, но тут за рукав меня схватил крохотный мальчишка. Он испуганно махал руками и всячески давал мне понять, что я не должен дотрагиваться до фигурки. Очевидно, я только что чуть не нарушил племенное табу.
Малыш продолжал что-то выкрикивать, а я, растерявшись, вернулся в хижину, но не стал никому рассказывать о своей находке. Мик спал, а Чарли, похоже, недавно проснулась. Ее кормила старуха, из рук которой я выбил опиум. Когда я вошел, старая карга сердито покосилась на меня. Фил тоже взглянул в мою сторону и пожал плечами.
24
Меня ожидала долгая темная ночь. Когда я вернулся в хижину, старуха поила Чарли бульоном из чашки, и та послушно пила отвар маленькими глотками. Я, конечно, попробовал с ней заговорить, но на этот раз Чарли меня не узнала: ни слова «папа», как в первую минуту нашего свидания, ни шуток о Кольридже, ни искорки узнавания. Она глотала бульон и не реагировала на мои слова. Тем временем старуха поглядывала на меня, и в ее поджатых губах мне мерещилась насмешка.
– Она тебе что-нибудь говорила? – спросил я Фила.
– Ничего.
Но ведь Чарли сидела подтянутая, сидела и ждала меня, когда я вошел в хижину. Она меня ждала. Когда я рассказал об этом Мику и Филу, оба покосились на меня недоверчиво. Я и сам начал в этом сомневаться, будто наш короткий разговор происходил в каком-то воображаемом мире. Здесь у меня уже стала стираться грань между вымыслом и реальностью.
Когда я оставил попытки заговорить с дочкой, старуха кивнула, подошла ко мне и снова достала опиум из складок юбки, на сей раз вместе с маленькой керамической трубкой и коробком спичек. Она ткнула пальцем в сторону Чарли.
– Нет, – твердо сказал я.
Старуха пожала плечами и убрала свои причиндалы.
Я понимал, что если Чарли уже пристрастилась к траве, то теперь у нее может начаться ломка. Но я не мог понять, чем вызвано ее теперешнее состояние – опиумом или чем-то иным. В тот момент я решил сделать только одно: запретить прием опиума и посмотреть, что будет дальше.
– Старушка делает это из добрых побуждений, – сказал Фил, читая мои мысли. – Наверняка это она присматривала за Чарли, кормила ее, ухаживала за ней. Скорее всего у этих людей никаких других лекарств и нет, кроме опиума.
Я знал, что он прав. Эта почтенная прародительница племени мало походила на уличного торговца «колесами» у ворот школы.
– Трубку, – прошептала Чарли.
Старуха посмотрела на меня тяжелым взглядом, будто говоря: «Ну, и что ты будешь делать?» Ее лицо казалось очень древним, похожим на обезьянье, но бросалась в глаза удивительно гладкая кожа. Я не сумел бы понять, то ли состарилась она раньше времени, то ли, наоборот, сохранила неувядающую молодость; вот только глаза ее выдавали. Они казались прозрачными и бесцветными, как выгоревшая на солнце пластмасса. Это придавало ей какой-то потусторонний, шаманский вид.
Она пыталась рассказать мне что-то про Чарли, дотрагивалась до своего плеча и показывала куда-то наружу, но все безрезультатно. В конце концов, жестко усмехнувшись, она замолчала.
Когда всем стало ясно, что я не позволю Чарли притронуться к опиуму, я попытался растолковать старухе, что нам тоже не мешало бы поесть. Я показал на спящего Мика, на свой разинутый рот и стал делать вид, как будто жую. Потом вытащил из кармана несколько батов.
Она выбила монетки у меня из руки, в точности повторив мой жест, а затем молча взглянула на меня так, что я растерялся.
Деньги рассыпались по полу.
– Ну, все ясно, – произнес я. Она наморщила нос.
– Бууууу! – сказал я, и это, похоже, понравилось ей больше. Старуха вышла из хижины, а когда вернулась, в руках у нее была большая миска супа с лапшой и три ложки. Я разбудил Мика, но он застонал и, заявив, что не может даже смотреть на еду, тут же заснул. Суп был жидкий, с какими-то ароматными приправами вроде шалфея и лука, напомнившими мне о доме. Мы с Филом поужинали молча.
Позже я попытался заснуть, но ничего не вышло. Голова работала без толку, вхолостую. Ведь вроде я нашел Чарли, а получается, что не совсем. Я был готов увезти ее домой, но это оказалось невозможным. Она спала, я лежал на соломенном тюфяке рядом с ней и держал ее за ногу. Не знаю зачем. Ни синяков, ни царапин на ее ноге я не заметил, но чувство было такое, будто она совершила прыжок в другое измерение – в мир, полный духов и демонов с жестокими глазами, а я держал ее за лодыжку, стараясь вытащить обратно, в наш мир.
Ночью мы с ней даже поговорили. Разговор вышел примерно таким:
– Трубку.
– Нет, Чарли. Больше никаких трубок.
– Папа, это опять ты?
– Я, милая.
– Папа, ты то приходишь, то уходишь. А где мама?
– Сейчас я с тобой.
– Зачем ты держишь меня за ногу?
– Чтобы ты не упала.
– А тут высоко? Да, похоже, очень.
– Я тебя держу, милая.
И она заснула. Позже ночью она встала и с трудом дошла до тазика в углу. Я помог ей, как делал в те дни, когда ей было два года, а я усаживал ее на горшок. Потом она доковыляла обратно и легла.
Все это время Фил храпел и ворочался во сне. Я снова постарался заснуть, но не смог. Лежал, уставившись в потолок, крытый сухими табачными листьями, встал, попил воды, потом проверил спящего Мика, положил ему руку на лоб: у него была высокая температура. В поисках аспирина – на случай, если он проснется, – я перерыл свой рюкзак и на дне нашел книжку Томаса Де Квинси. Я уже пробовал ее читать, но потом бросил, взял с собой и начисто про нее забыл.
Мозг судорожно работал. Я решил, что, пожалуй, почитаю при слабом свете свечи, а вдруг словоохотливый Де Квинси нагонит на меня сон. Ему тоже приходилось писать при свечах, портить глаза. Хотя, наверное, когда у тебя голова трещит от опиумной настойки, на зрение уже наплевать.
