Татьянин дом - Нестерова Наталья Владимировна (читать книги бесплатно .TXT) 📗
Аргумент Галины: «тебе что, Тоськи мало?» — был весом. Тоськи ему в самом деле было много: она заполняла эмоциями место под названием «дети» в его сознании до краев. Другой ребенок — это из области мечтаний. Мечты имеют способность таять как дым и забываться. И только иногда напоминают о себе. Когда пацаненок вроде Димки начинает допытываться: где в моторе спрятаны лошадиные силы?
Тоська в возрасте Димки задавала вопросы по другой схеме. Она периодически впадала в циклы одного вопроса и копала вглубь.
«Папа, где ты будешь?» — «На работе». — «А где твоя работа?» — «В университете». — «А где университет?» — «На Ленинских горах». — «Где Ленинские горы?» — «В Москве». — «Где Москва?» — «В России». — «А где Россия?» — «В Европе». — «Где Европа?» — «На земном шаре». — «Где земной шар?» — «В нашей галактике». — «А где наша галактика?» — «Во вселенной». — «Где вселенная?» — «Это только Богу известно». — «А где Бог?» — «Тоська, я тебе рот пластырем заклею!»
В тот же день он мог возвратиться вечером и попасть под обстрел «почему?» — почему ты был на работе, почему надо денежки зарабатывать, почему мне требуется питаться, почему от продуктов я буду расти, почему в них эти вещества, почему вы с мамой кушаете и не растете, почему вы взрослые… Вопросы нельзя было исчерпать, их можно было только прервать.
Изводила ли их Любаша в детстве вопросами? Борис не помнил. В памяти остались ее проделки — забавные или опасные для жизни. Засунула руку за батарею — обратно никак, батарею резали. Притащила домой лишайную кошку — вся семья потом лечилась. Решила «создать форму бровей» с помощью бритвы и одну бровь нечаянно сбрила. Хотела угодить братику — постирала его белые джинсы (предмет гордости и заботы) вместе со своим красным линяющим платьем. Даже после жесткого отбеливания в хлорке джинсы годились только мусор выносить.
Когда Любе перевалило за двадцать, а ему соответственно за тридцать лет, расстановка сил — старший братик-опекун и маленькая сестричка — стала меняться. Разница в возрасте у взрослых людей, живущих примерно одними и теми же заботами, не играет большой роли. Но детские фотографии сестры и дочери Борис путал. Домашние любили его пытать: это кто? вот и неправильно! Тоська и Любаша в его сознании походили на сиамских близнецов, один из которых непостижимым образом вырос раньше другого.
Татьяна сидела в кресле рядом с его кроватью, Борис полулежал на подушках. Привычка вместе проводить вечера появилась у них после визита Крылова, когда Таня заглянула к Борису извиниться за поведение дочери.
— Как ты можешь просить у меня прощения! — нахмурился он. — Во-первых, реакция девушки была самой естественной. А во-вторых, я с головы до ног обязан тебе, и извиняться передо мной просто кощунственно.
— Глупости! Какие глупости ты говоришь! — Таня присела в кресло. — Ничем ты мне не обязан.
— Хорошо, не будем упражняться в благородстве. Таня, господин Крылов — он кто?
— Клиент.
— Чей? Твой? В каком смысле? — посыпались из Бориса вопросы.
Татьяна объяснила, чем зарабатывает на жизнь, откуда взялись деньги на строительство дома и берутся на его поддержание. Рассказала о фирме, в которой работают дети. Деликатно осведомилась о роде его занятий. Борис поведал о римском праве — прародителе современной юриспруденции. Вспомнил несколько занимательных и забавных пассажей из своей вступительной лекции перед первокурсниками. Рассказал, как зубрил латынь, чтобы читать источники в оригинале, и избавлялся от желания к месту и не к месту вставлять в речь крылатые латинские выражения.
В дальнейшем их вечерние беседы скакали с темы на тему: воспоминания детства (дедушки-бабушки, забавные проделки) и проблемы воспитания собственных детей (эх, упустили время, мало пороли), литература (о твоих дамских романах мне есть что сказать) и искусство (Боря, нельзя относиться к прекрасному как к сладкому — ведь не кондитерское производство), дальние страны (поездили, видали их контрасты — между сытостью и обжорством) и ближайшее деревенское окружение (дураки, дороги, пьянство и непаханые поля).
Борис переселился в другую комнату. Он не рискнул пожаловаться Татьяне, что ему до смерти надоела обстановка карамельной бонбоньерки. Но как-то пошутил: «Каждый раз, просыпаясь, я со страхом думаю, не подвергся ли операции по изменению пола». Татьяна предложила переехать в комнату Павлика, обставленную по-спартански рационально. Но она располагается далеко от Тоськиной — в конце коридора. Ничего, дочь уже взрослая, по ночам не заходится в крике, и пеленки ей менять не требуется.
Уже третий Новый год Татьяна встречала в своем доме. Два предыдущих — в шумных молодежных компаниях, в качестве повара-официантки-горничной-уборщицы-мамы-доброй тети у своих детей и их приятелей. Нынче Павлик и Маришка справедливо рассудили, что ташить в дом ватагу друзей не с руки, и даже не заикались об этом. Маришка торопила с проектом для Крылова, который уже дважды звонил, выражал желание встретиться с Татьяной. Она отмахнулась — не до картиночек сейчас и уж тем более не до встреч с заказчиком. «Я работаю, — соврала она дочери, — все идет своим чередом». У Татьяны не было даже красок и бумаги — их истратил Василий.
Она решила, что елочку (варварство, конечно) срубит на своем участке. Не идти же в лес по непролазному снегу, а Федора Федоровича нет, просить некого.
Борис смотрел в окно: Татьяна на лыжах пробралась в глубь участка. Раскидала снег рядом с небольшой елочкой и принялась ее рубить. Не умеет топором работать — голову себе разобьет или ногу оттяпает.
Он быстро спустился вниз, накинул чье-то пальто, вышел на улицу. Вторых лыж не было. Добрался по сугробам до Тани. Дыхание паровозное, перед глазами марево, сердце в ушах стучит.
— Зачем ты?! Кто тебе позволил?! — в сердцах воскликнула Татьяна.
Ему было не до споров. Забрал топор, собрал последний порох в пороховницах, два раза махнул. Готово. Деревце упало. Борис тоже упал. Сделал вид, что присел отдохнуть — в романтичной позе пьяного, откинувшегося на сугроб.
— Совершенно неуместное геройство! — возмущалась Татьяна. — Я бы сама прекрасно справилась.
— Да, — согласился Борис, — конечно, «есть женщины в русских селеньях…» коня на скаку.., в горящую избу… с ружьем… с топором… совсем нас, понимаешь, задвинули. Сама елку дотащишь? Вот и волоки, подвижница.
Его хватило еще на один подвиг — установить елочку в тяжеленное ведро с мокрым песком. Потом три часа валялся в постели и рассматривал качающийся потолок.
Тося и Димка с энтузиазмом взялись наряжать елку. Татьяне не удалось внести в этот процесс элементы эстетики. С точки зрения детей, игрушек много не бывает, и они желали повесить все имевшиеся в наличии. Зеленые ветки прогнулись и скрылись за перламутровым блеском шаров и мишуры.
Под звон курантов в четыре глотки завопили «Ура!» и сдвинули бокалы с клюквенным компотом. Татьяна вручила всем подарки. Тосе — джемпер с ввязанными кусочками материи, кожи, меха, кружев (готовила для Маришки, для Тоськи пришлось распустить нижние ряды и убрать манжеты). Борис получил лыжную шапочку и шарф со скандинавским орнаментом (вязала Павлику). Димка — почти новую машину на радиоуправлении (нашла в коробке с игрушками сына, батарейки вытащила из настенных часов). Гости рассыпались в благодарностях.
— А сейчас!.. — Тоська вскочила с дивана и потянула Димку, который не хотел расставаться с машинкой. — Сейчас концерт по заявкам, то есть без заявок. Мы быстро.
Дети убежали.
— Вот почему они шушукались, — улыбнулась Татьяна, — и к тебе все время бегали.
— Нашли в библиотеке книжку с частушками. Большая часть — оглушительно вульгарные. Поэтому источник я реквизировал и отобрал несколько, детям позволительных. Хотя надо признать: чем ниже градус скабрезности, тем менее смешна частушка. Сейчас сама услышишь.
Тоська нарядилась парнем — нацепила картуз, полосатые шелковые брюки от пижамы, рубашку на поясе перетянула отцовским ремнем. Димка превратился в девочку — короткая юбочка, платочек на подбородке завязан.
